40. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ
Точно в назначенное время капитан Гаев прибыл в райотдел и, разыскав полковника, которому отвели отдельный кабинет, вручил ему письмо Вербова и объемистую папку.
Полковник вскрыл письмо. Вот что писал этот авантюрист и проходимец:
"У меня нет политических убеждений, за которые я хотел бы бороться. Зарабатывать деньги вашим ремеслом не стоит, мой способ легче и безопаснее. Пока водятся на нашей земле такие доверчивые люди, как Шабров, мне вообще нечего волноваться. Путем шантажа и угроз вы хотели заставить меня принять участие в шпионаже и диверсии. По-вашему, это "война в потемках". Но я человек не военный, и мне это не подходит.
Знаю, что вы мне все равно не дадите спокойно жить, а жизнь под вечной угрозой разоблачения равносильна пытке. Потому уезжаю и думаю, что это единственно правильное решение".
Полковник сложил письмо и с удовлетворением заметил:
- Итак, деятельность человека "без политических, убеждений" закончилась. Хорошо, что этот тип находился в поле нашего зрения. Кроме этого письма, было что-нибудь интересное? - спросил полковник.
- Ценности и большая сумма денег, около ста тысяч.
- Та-ак… - протянул полковник и пододвинул к себе папку. На обложке ее было написано:
"ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ТЕРЕХОВ
1937–1942-1945 гг."
Ниже другими чернилами была сделана свежая приписка:
"он же ГУЛЯЕВ
СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ 1952 г."
Первые две страницы представляли собой листы толстого картона с наклеенными на нем различными фотографиями Терехова.
Заметив, как прищурился полковник, рассматривая фотографии, капитан Гаев достал из кармана лупу, предусмотрительно захваченную из Москвы, и передал Каширину.
На первой фотографии, семейной, была группа: Терехов Николай Николаевич - отец, Терехова Ева Казимировна, урожденная Ожеховская - мать и сын Владимир пятнадцати лет в гимназической форме. Снизу приписка: "Петербург, 1907 г. В день пятнадцатилетия Владимира".
На следующей фотографии был снят Владимир - студент 2-го курса Петербургского университета и стояла дата: 1912 год. Нагловатый юноша с застывшей презрительной улыбкой. В нем еще трудно было угадать его последующий облик.
На третьей фотографии был снят молодой человек с гладко зачесанными волосами на прямой пробор и маленькими усиками, в высоком крахмальном воротнике, галстуке с дорогой булавкой, с массивной золотой цепью у жилетного кармана. Он сидел, самодовольно развалясь в кресле, держа в руке папиросу. Снизу была надпись:
"В день открытия частной практики. 12 декабря 1916 года. Петербург."
На этой фотографии сходство Терехова с Сергеем Гуляевым было бесспорным.
Было еще несколько любительских фотографий и маленьких снимков для удостоверений. со следами различных печатей.
Ниже полковник читал:
"Раздел первый
Владимир Николаевич Терехов родился в городе Ташкенте в 1892 году. Отец его, Николай Николаевич, вице-председатель Русско-Азиатского коммерческого банка, мать из мелкопоместной дворянской семьи Ожеховских.
Закончил первую мужскую гимназию в Ташкенте в 1910 году, в 1915 году кончил юридический факультет Петербургского университета, в 1916 году в Петербурге открыл частную юридическую практику.
В 1918 году выехал в Ростов-на-Дону. Здесь встречает многих своих друзей по Петербургу, политических единомышленников, вступает в белогвардейскую армию и становится видной фигурой в штабе казачьего атамана Краснова.
В октябре восемнадцатого года, после разгрома белогвардейских войск атамана Краснова под Царицыном, Терехов бежит и пробирается в Одессу, где еще находятся войска Антанты.
В апреле 1919 года, после разгрома южной группировки войск Антанты, Терехов пытался бежать за границу, но это ему не удалось.
В середине 1919 года Терехову через Кавказ - Баку - Красноводск удается пробраться в Ташкент. Здесь, наученный горьким опытом, избегая всякого активного участия в деятельности туркестанских меньшевиков, он отсиживается под крылышком своего отца, в то время как его мать через Персию бежала в Польшу.
В 1922 году Терехов пробирается на Северный Кавказ, а в 1923 году устраивается в Северо-кавказскую контору Экспортхлеба в качестве юрисконсульта и, скрыв свое прошлое, проникает в Коммунистическую партию. Здесь его находит некий Плавинский и, угрожая разоблачением, требует оказания активной помощи польской разведке. Этого же хочет и его мать Ева Ожеховская, письмо от которой привез из Варшавы Плавинский.
Терехов становится активным польским шпионом и получает кличку "Казимир". Его связывают с крупным агентом польской разведки Гаранговичем. В 1924 году Терехов-"Казимир" выезжает в город Минск, где лично получает от Гаранговича задание примкнуть к правотроцкистской оппозиции.
Так Терехов-"Казимир" становится активным троцкистом.
В 1927 году, после поражения троцкистской оппозиции, Терехова исключают из партии, но, выполняя тайное указание Троцкого, Терехов подает двурушническое заявление об отказе от своих политических взглядов.
В 1928 году за непосредственное участие в организации кулацкой повстанческой "Вандеи" на Северном Кавказе троцкисты оказывают Терехову особое доверие.
С этого времени начинается его головокружительная карьера. В 1929 году он директор конторы Экспортхлеба, а в 1934 году Валиховский по заданию Крестинского вербует его в немецко-фашистскую разведку. Владимир Терехов-"Казимир" - получает новую кличку "Лукс", что по-немецки значит рысь.
В конце 1936 года Терехов-"Казимир"-"Лукс" направлен Крестинским в Германию с целью передачи шпионских сведений начальнику немецкого генерального штаба генералу Хассе.
В связи с окончательным разоблачением и разгромом троцкистов в СССР Терехов-"Казимир"-"Лукс" остался в Германии.
Установлено по материалам предварительного следствия по делу антисоветского "правотроцкистского блока".
"Раздел второй
С 1937 года Терехов-"Лукс" становится консультантом по русским вопросам при VI управлении гестапо, шефа политической разведки Шелленберга, в отделе "Остен", под началом Густава Мюллера".
- Помнишь, Гаев, - сказал полковник, - Густав Мюллер, получатель шифровок в берлинских бандеролях на имя Ридаля??
- Помню, товарищ полковник. Иоганн Келлер - он же Густав Мюллер.
"Здесь, в VI управлении гестапо, Терехов развернулся. Старый, сначала только польский, а затем и немецкий шпион нашел себе самое широкое применение.
В начале 1941 года Терехов-"Казимир"-"Лукс" становится руководителем специальной школы по подготовке кадров для диверсии, террора и шпионажа на территории СССР.
В начале 1942 года его, исполняющего обязанности штурмбанфюрера, направляют на территорию, временно оккупированную фашистскими войсками, для руководства на Смоленщине крупным карательным отрядом по подавлению партизанского движения.
В конце 1942 года Терехов-"Казимир"-"Лукс" был переброшен в тыл Советской Армии в качестве резидента немецкой разведки и для организации шпионажа и диверсии.
Установлено по материалам архива VI отделения политической разведки, захваченным при взятии советскими войсками г. Берлина в 1945 году".
Полковник закрыл папку, встал, прошелся по кабинету и сказал Гаеву:
- Какой матерый предатель! Дальше его биография будет дописана по материалам следствия, но предугадать ее не трудно. После разгрома фашистской Германии он притаился. Рысь потеряла хозяина и превратилась в безобидного домашнего кота. Он все эти годы жил тихо, стараясь не обращать на себя внимания, и ждал, терпеливо ждал своего времени.
Прошло несколько лет, через посредство всяких келлеров-мюллеров его разыскали новые хозяева, и домашний кот опять превратился в опасную, хищную рысь.
41. ГРОЗА СОБИРАЕТСЯ
Низко над городом висели тяжелые темные облака. Было безветренно, листва на деревьях замерла в напряженном ожидании. Издалека, из-за потемневшей серой реки и черной полосы соснового бора, доносились глухие раскаты грома.
Обливаясь потом, прихлебывая газированную воду из стеклянной банки, сидела в вестибюле больницы дежурная санитарка Клава Рукавишникова. Шел восьмой час вечера.
"Хоть бы какого ни на есть дождичка", - подумала Клава вслух и подошла к окну. Выглянув на центральную аллею, она увидела знакомого старика, которого только сегодня утром провожала до ворот.
Старик вошел в вестибюль и поздоровался с Клавой, в глазах его было неподдельное волнение и тревога.
- Ну, как наш Степан Федорович? - с надеждой спросил старик. - Все без сознания?
- Чем так, лучше бы без сознания! - оказала она, махнула рукой и шепотом, доверительно добавила: - Память у него начисто отшибло - как его зовут, не может вспомнить.
Старик даже присел от огорчения, и Клава пожалела, что сказала правду.
- Хоть бы посмотреть на него, - тоскливо произнес он и добавил. - Одним бы глазком, а?
Клаве стало жалко, и она согласилась:
- Ладно, пойдемте, только тихо. - Санитарка пошла вперед по длинному коридору, а следом за ней Гуляев. Около палаты № 7 они остановились - дверь в палату была немного приоткрыта и из-за двери доносился голос.
- Там дежурный врач, - шепотом сказала Клава, - пошли назад!
- Сестричка, миленькая, я только в щелочку на него гляну, а? - взмолился старик. Клава вздохнула, женское сердце - не камень, и согласилась, а старик и не дожидался ее согласия, он жадно приник к щели…
Никитин лежал на спине, смотря вперед бессмысленным, невидящим взглядом. Около него сидел дежурный врач. Врач был молодой, случай ретроградной амнезии был первым в его, пока еще недолгой практике, и его чрезвычайно интересовало течение этой редкой болезни.
- Вы меня слышите? - спрашивал он больного.
- Да…
- Вас зовут Степан Федорович? Я говорю, Степан Федорович, не так ли? - настаивал врач.
- Да…
- Вы, Степан Федорович, женаты? - и после паузы: - Как ваша фамилия?
- Доктор, я устал… спать хочу, - вяло сказал больной.
Резко отодвинув стул, доктор встал, а старик отскочил от двери и, увлекая за собой Клаву, на цыпочках, с необыкновенной для его возраста прытью, помчался по коридору.
На этот раз провожать старика до ворот не было необходимости: он мужественно переносил несчастье своего друга и бодро вышел из больницы.
Около больницы старик взял такси и поехал в центр. Здесь, не отпуская машину, он зашел в гастроном, купил бутылку шампанского и поехал на окраину, где в маленьком домике родителей жены жил Саша Елагин.
Не доезжая двух кварталов до домика Елагина, Гуляев расплатился с шофером и пошел пешком.
Елагина дома не оказалось, словоохотливая соседка сообщила старику все новости:
- Варю сегодня утром отвезли в родильный, а Саша сам не свой, очень волнуется и все около родильного петляет…
Поблагодарив соседку за сведения, старик направился к родильному дому. Совсем стемнело. Порывом налетел ветер и затих. Где-то далеко-далеко мелькали редкие вспышки молний.
Было восемь часов вечера, когда в палату № 7 с большим пухлым портфелем в руке вошел главврач больницы. Дежурная сестра, задремавшая в кресле подле больного, вскочила испуганная и долгое время не могла понять того, что говорил ей Станислав Николаевич:
- Да вы что, матушка, того-этого, белены объелись, что ли?! В третий раз я вам говорю: пойдите в коридор, сядьте у двери и никого не пускайте в палату, я хочу осмотреть больного. Понятно?
- Понятно… - виновато проронила сестра и вышла в коридор.
Закрыв дверь испытанным способом, засунув ножку стула в дверную ручку, Станислав Николаевич достал из портфеля одежду и обувь Никитина и шепотом сказал:
- Ну, батенька, девятый час, торопитесь.
Никитин оделся в течение нескольких минут, сердечно пожал руку старого врача, поблагодарив его за помощь, погасил свет в палате, открыл окно и легко выпрыгнул в парк.
Станислав Николаевич, убедившись в том, что его "пациент" благополучно выбрался, тихо закрыл окно. По совету Никитина засунул в опустевший портфель подушку и, не зажигая свет, вышел в коридор. Дежурной сестре он сказал:
- Больной в тяжелом состоянии. Сидите здесь и никого не пропускайте в палату. Ваша фамилия Анисимова? Так вот, товарищ Анисимова, персонально вы отвечаете за жизнь больного. Полный, того-этого, покой. Да-с, покой и изоляция, - закончил главврач и удалился к себе в кабинет.
Сначала Сашу Елагина попросили вежливо уйти из родильного дома, потом он всем так надоел своим нетерпеливым волнением, что его, не стесняясь, выгнали.
Елагин постоял, подумал и медленно побрел в сторону ближайшей закусочной выпить кружку-другую пива. А спустя несколько минут в родильный дом пришел Гуляев.
Узнав, что Елагин не так давно ушел, и решив, что они в этой непроглядной тьме разминулись, он опять пошел к дому Елагина. Соседка, сидевшая на скамейке, узнала его. В окнах дома было попрежнему темно, за воротами овчарка, учуяв чужого, подняла неистовый лай.
Старик попросил соседку передать Саше Елагину бутылку вина вместе с его поздравлением:
- Пусть выпьет за здоровье новорожденного! - сказал он и пошел прочь.
Охватившее его беспокойство заставило двигаться быстрее, он очень торопился и через пятнадцать минут уже подходил к своему дому на Вольной улице.
У Бодягиной было повышенное кровяное давление, поэтому с мокрыми компрессами на голове и на сердце, отодвинув к стене бумажные цветы, она лежала на кровати, точно покойница, убранная цветами ядовитых расцветок.
- Анитра Лукьяновна, - сказал старик, - я заболел, у меня, очевидно, лихорадка - озноб такой, что не могу согреться. Я затоплю печь.
В середине июля, в такой душный день, когда вот-вот разразится гроза и даже птицы изнемогают от зноя, топить печь было безумием, но Бодягиной сейчас было все равно, она махнула рукой, и старик поднялся на мезонин.
На этот раз ставни в окнах мезонина были закрыты наглухо. Весь дом, погруженный во тьму, покосившийся и потемневший от времени, выглядел зловеще. Вдруг из трубы вырвался сноп искр и повалил густой дым.
Через полчаса старик с чемоданом в руке спустился по лестнице и вышел на улицу. Осмотревшись по сторонам, он быстро пошел вниз к реке.
Трудно было что-либо различить в окружающей темноте, но, напрягая зрение, старик пристально всматривался вперед, часто останавливался, прислушиваясь, и быстро шел опять.
Услышав позади себя шаги, он остановился и сел на чемодан, обмахиваясь платком. В вспышке молнии Гуляев увидел идущего человека. Человек прошел мимо. Старик подождал, пока шаги его удаляясь не затихли, и медленно, чтобы не нагнать незнакомца, направился в том же направлении.
Мария Сергеевна была одна. Мишка гостил у тетки Ксении, а Петра полчаса тому назад вызвали в управление. Перед уходом краткий разговор по телефону заметно встревожил Шаброва. Беспокойство мужа передалось Марии.
Она сидела за своим рабочим столом. В мягком свете зеленого абажура настольной лампы лежал перед ней томик Лермонтова. Глаза ее скользили по строчкам стиха, но мысли были далеко.
В тревожном предчувствии Мария прислушивалась к редким шумам с улицы. Вот кто-то быстро прошел мимо окна. Протяжный, мелодичный гудок пассажирского пароходика прозвучал где-то далеко внизу на реке. Урча и громыхая кузовом, прошла грузовая машина, вместе с ней пронеслась мимо песня - звонкие девичьи голоса пели "Молодежную". Это дневную смену с "Красного металлиста" отвозили в заводской городок. "Стало быть, десятый час, - думает Мария, - а на улице темень такая, что хоть глаз выколи".
Тихо. Слышно, как в комнате громко тикает будильник. И беспричинная тревога Марии сливается воедино с этой настороженной тишиной.
Вот опять шаги, их слышно издалека, позвякивает железная подковка на каблуках идущего, ближе, еще ближе, и шаги затихли у дома. Когда Мария встала и набросила на голову косынку, раздался легкий стук, в дверь.
Марию Сергеевну срочно вызывали в ОСУ.
Когда Мария свернула с Первомайской улицы на Гвардейскую, где помещалось управление, на противоположном углу она увидела, как ей показалось, мужа - он курил, и папироса в непроницаемой тьме вспыхивала красным колючим огоньком. Шабров не курил, поэтому было мало вероятно, чтобы человек с папиросой был именно он. Кроме того, кто же, как не муж, мог вызвать ее в ОСУ?
Открыв дверь кабинета полковника Шаброва, Мария увидела незнакомого полковника, седого человека в очках. Он поднялся ей навстречу и, протянув руку, представился:
- Полковник Барыбин. - И добавил, разглядывая ее внимательным, участливым взглядом: - Садитесь, Мария Сергеевна.
Мария села в предложенное кресло. Полковник открыл папку, на которой Мария успела прочесть: "Дело начальника ОСУ полковника Шаброва П. М.".
- Вы, Мария Сергеевна, написали письмо в Городской комитет партии, - начал полковник. - Это письмо было направлено в парткомиссию политотдела окружного военного стройуправления. Комиссия поручила мне разобраться в этом деле.
Мария почувствовала, как краска горячей волной заливает ее лицо. Она думала, что, получив ее письмо, Роман Тимофеевич вызовет Шаброва, побеседует с ним, развенчает Вербова, поможет ей оторвать мужа от этого пошляка, внесшего разлад и беспокойство в их дружную, спаянную семью, а получилось… "Дело полковника Шаброва".
Точно прочитав ее мысли, полковник заметил:
- Вы не думайте, Мария Сергеевна, что мой приезд связан только с вашим письмом. Парткомиссия политотдела имела несколько сигналов партийной организации о неблагополучии в управлении, о доверчивости и самоуспокоенности начальника ОСУ.
- Я люблю мужа, - сказала Мария и, разглядывая пестрый узор косынки, как бы увидев его впервые, добавила: - Петр Михайлович - сильный человек, и не знаю… Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что у него хватит и силы и мужества…
- Мне думается, что мужества у полковника Шаброва хватит. Труднее… - начал было полковник и нерешительно замолчал. Но, почувствовав на себе пытливый и тревожный взгляд Марии, закончил: - Труднее будет ему правильно оценить ваш поступок.
- Я не только жена. Прежде всего я член партии. Наконец мое письмо не было направлено против мужа. Я боролась за человека, за отца моего ребенка, которого люблю и уважаю.
- Сумеет ли он понять?
- Сумеет! - уверенно ответила Мария. Но где-то в глубине ее сознания поднялось еще едва ощутимое, все растущее чувство тревоги.
Беседа с полковником Барыбиным была непродолжительной. У дверей кабинета, уже прощаясь, Мария спросила:
- Как вы думаете, товарищ полковник, что ждет мужа?