- Пришлось. После госпиталя отпуск дали.
- К родным ездили? - раз Милетин охотно отвечает, Дынник решил спрашивать прямо. Вначале он хотел свести допрос к дружеской беседе двух "земляков", теперь рискнул на большее. "Вдруг удастся?" - подумал он.
- К отцу, - сказал Милетин.
"Иметь жилье пусть на первые два-три дня, пока связь налажу со своими, очень важно, - быстро соображал Дынник. - А ну-ка…"
- Папашу проведали! - лицо Дынника расплылось в блаженнейшей улыбке. - Похвально! Стариков забывать нельзя. Если желаете, могу зайти к нему, ваш - сыновний привет передать. Или вы скоро домой собираетесь?
- Домой рановато, - улыбаясь, ответил лейтенант. Земляк, с добродушной наивностью расспрашивающий о родном городе, о близких, забавлял Милетина. Приятно было также побеседовать, пусть с незнакомым человеком, об отце. - Специально просить об этом не хочу, незачем вас утруждать, а если время свободное найдется, пожалуйста, загляните. Передайте, что я жив, здоров… Ну, и привет там. Адрес старика: Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин.
"Песчаная, двадцать, Павел Афанасьевич Милетин", - надолго отпечаталось в мозгу Дынника.
- Помилуйте, помилуйте, какое же утруждение! Обязательно побываю, - торопливо и сердечно проговорил Дынник.
Задержанным дали поесть. Старшина штабной команды принес солдатские гимнастерки, шаровары второго срока и сказал:
- Пускай берут. Вишь на них лохмотья какие - голое тело светит. Разве можно в такой рвани ходить! Ботинки с обмотками тоже подберу. Хватит, пощеголяли в деревяшках берлинского фасона.
За хлопотами незаметно шло время. Начался день.
- Ну, товарищи, - сказал Милетин, - полуторка уходит в штаб дивизии, подбросит вас прямехонько к репатриационному пункту. Шофера я предупредил, он вас высадит, где нужно. Счастливо добраться до дома, может, и увидимся когда… Сомов! Пакет сдайте в канцелярию репатриационного пункта.
- Будет исполнено, товарищ лейтенант. - Шофер включил мотор, и грузовик тронулся.
- Зря вы с ним откровенничали, - сказал помощник дежурного по части, сержант, провожая взглядом уезжавшую полуторку.
- Откровенничал? - удивился лейтенант. - С кем?
- Да с этим земляком. Даже адрес отца сообщили… - Сержант был лет на десять старше Милетина и считал себя вправе сделать упрек командиру.
- Что же страшного? Неужели отцовский адрес - военная тайна? Чудак вы, Захарченко! К людям надо с добрым сердцем подходить.
Сержант нахмурился еще больше, но, повинуясь дисциплине, перечить офицеру не стал.
Посмеиваясь над "чудачествами" Захарченко, Милетин еще раз мысленно пожелал успеха всем троим вернувшимся на Родину и в первую очередь симпатичному земляку.
…Напутствуемый этими пожеланиями, наевшийся солдатского супа, напившийся солдатского чая с хлебом и сахаром, одетый в опрятный прочный костюм, Дынник ехал в кузове грузовика, подставляя лицо свежему встречному ветру. "Начал неплохо", - думал Дынник.
"Доброе сердце" лейтенанта Милетина помогло Дыннику в первом испытании. А как действовать на репатриационном пункте, он уже обмозговал.
Репатриационный пункт вмещал несколько тысяч человек, принадлежавших более чем к полутора десяткам национальностей. Большинство составляли советские граждане - бывшие пленные, "восточные рабочие", но, кроме них, встречались французы, голландцы, бельгийцы - тоже рабочие с гитлеровских шахт и заводов; немцы-антифашисты, спасенные из концлагерей; американские, английские, канадские летчики с самолетов, сбитых над Германией; поляки, чехи, болгары, итальянцы, югославы.
С восходом солнца пункт начинал гудеть, как улей, и не умолкал до глубокой ночи. Вникнуть в его хаос было очень и очень нелегко. Все было Дынником рассчитано точно: в этой огромной разношерстной толпе он совершенно затерялся. Рассказ почти любого обитателя репатриационного пункта о том, как он попал сюда, что делал, находясь в плену у гитлеровцев, приходилось принимать на веру: большинство репатриируемых вообще не имело документов, а если кто и имел, то выданные фашистами.
Шофер привез троих в канцелярию репатриационного пункта, сдал пакет, посланный Милетиным. Побывав в канцелярии пункта однажды, Дынник больше там не появлялся. Он стремился уехать как можно скорее. Понимая, чти поступает неосторожно, зная, что его хватятся и будут искать, он все же ничего не мог сделать с собой. Никакими доводами рассудка, трезвой логики он не мог заставить себя зайти в комнату сотрудника репатриационного пункта, спокойно сидеть и отвечать на вопросы о своем прошлом. Дынник чувствовал, что не сохранит хладнокровия: слишком много преступлений совершено им, - и он боялся своих глаз, своего лица, своих мыслей, боялся какой-нибудь мелочью выдать себя. Он чувствовал, что если сотрудник, с которым придется беседовать, окажется проницательным, обмануть его не удастся. И Дынник уговорил себя, что успеет замести следы раньше, чем на пункте заметят, что он слишком долго не приходит в канцелярию.
Скорее, как можно скорее покинуть пункт, скорее связаться со своим человеком в Энске - вот дорога к успеху.
Привести план в исполнение ему удалось. Энск, крупнейший южный порт, после войны стал местом, откуда отправляли на кораблях по домам солдат и офицеров союзных войск, попавших в плен к гитлеровцам и освобожденных Советской Армией. Из Восточной Германии, Польши, Австрии шли в Энск эшелоны с французами, американцами, бывшими воинами английских колониальных частей. Ехали в том же направлении советские граждане - уроженцы юга Украины. Вместе с ними и отправился к цели своего путешествия Дынник.
2. "Рекламный Ральф"
Для большинства официальных и неофициальных лиц, с которыми ему приходилось встречаться, он звался Ральфом Моро - журналистом. Редакция послала его в Энск написать книгу о первых послевоенных месяцах советского города, который прославился героическим сопротивлением врагу. Несколько отрывков из будущей книги Моро уже опубликовал в печати. Экземпляры газет со своими произведениями он постоянно носил в кармане, показывая их всем кстати и некстати, стараясь, чтобы его литературные труды стали широко известны в Энске. "У каждого своя слабая струнка, - посмеиваясь, объяснял Моро. - Я тщеславен, меня хлебом не корми, а похвали мои журналистские способности". Их хвалили - обо всем виденном в Энске Моро рассказывал добросовестно, объективно, тепло.
Друзей Моро не имел никогда, а немногие приятели называли его "Рекламный Ральф". Высокий, стройный, с густой шевелюрой каштановых волос, в которых приятно пробивалась седина, с узкими безмятежно веселыми глазами, улыбкой, обнажавшей ровные белые зубы, Моро в самом деле напоминал стандартного джентльмена рекламных плакатов.
Фамилия и прозвище Ральфа Моро были известны более или менее широко. А имя - агент "Д-35" - в Энске знал лишь один человек…
Глубокой ночью в гостиничном номере со спущенными шторами, оставшись наедине с самим собой, Ральф Моро сбрасывал маску, которую носил при людях. Исчезали его лицемерное добродушие, наигранная веселость. За столом в пустой комнате сидел не разбитной, немного ограниченный и пустоватый "рубаха-парень" - корреспондент, вместо него появлялся сосредоточенный, напряженный тайный сотрудник разведки - агент "Д-35". Методично, тщательно он просматривал отрывочные, не понятные никому, кроме него, записи в своем блокноте, сделанные за день, систематизировал их, вспоминал виденное и слышанное сегодня, сопоставлял с узнанным вчера. Так готовился рапорт.
Получал рапорты от "Д-35" некий Винтер. Среди дипломатических работников и представителей международных организаций в Энске он занимал едва ли не самый незначительный пост. Это, однако, не мешало ему давать своим начальникам "советы", ничем не отличающиеся от приказов, и распоряжаться капитанами некоторых кораблей, прибывающих в Энск. Шифрованные радиограммы или письма, которые сдавал Винтер, отправлялись без всякой очереди. В их число входили и рапорты "Д-35", самые разнообразные по содержанию.
"Д-35" берегли и до поры до времени не обременяли никакими определенными заданиями. Его интересовало все: вооружение советских кораблей и планы восстановления порта; цены на базаре и типы новых советских самолетов; настроение демобилизованных солдат и производственная мощность энского судостроительного завода. Добывались сведения с трудом, с большим трудом. Не то чтобы к Моро относились с предубеждением или подозрением, - человек, который стремился рассказать и рассказывал своим соотечественникам правду о Советском Союзе, везде встречал радушный прием, - но радушие не имело ничего общего с простодушием. Для большинства советских людей сдержанность, привычка не болтать лишнего стали второй натурой.
Больше всего бесило агента "Д-35" то, что ни одно из испытанных в других странах средств в этой стране не годилось. Например, деньги. В других государствах деньги открывали все двери, а здесь…
- Фанатики какие-то, - жаловался "Д-35" Винтеру в минуту откровенности. - Уборщица в конторе судостроительной верфи… Ну, что она там получает! А предложи я ей тысячи за ничтожный клочок бумаги, она помчится доносить. Приходится быть чертовски осторожным. Я еще ни с кем не входил в прямой контакт и довольствуюсь случайно собранными данными. Как долго это будет продолжаться, не знаю. Мне кажется, что вокруг меня воздвигнута какая-то стена.
С тем большей энергией, настойчивостью, хитростью стремился "Д-35" пролезть в любую брешь этой стены. Настоящей находкой были для него несколько слов, покровительственно оброненных хвастуном, который стремился блеснуть перед иностранным корреспондентом осведомленностью в государственных делах. Ценным порой был бесхитростный рассказ матроса или грузчика представителю дружественной СССР державы - "простому свойскому парню". Многое давали и подслушанные в трамвае обрывки разговора умников, считавших, что если назовут они спуск со стапелей нового корабля "вводом в строй коробочки", никто не поймет о чем идет речь. "Д-35" не пренебрегал ничем - неутомимо вертелся среди людей, слушал, запоминал, иногда очень осторожно сам задавал вопросы.
Крупным своим успехом "Д-35" считал дело с минами "голубая смерть".
Моро не случайно занимал в гостинице номер, из окна которого открывался вид на весь порт. Каждое утро "корреспондент" осматривал гавань в бинокль, выясняя, какие суда ушли, какие прибыли, какие доставили грузы.
Появление пяти новых транспортов сразу привлекло внимание Моро. "Д-35" решил узнать, откуда они, и принялся за осуществление намерения очень энергично. В течение нескольких дней Моро безустали рыскал по клубам, летним садам и другим местам, где проводят свободное время возвратившиеся из рейса моряки. Наконец ему повезло. Сидя на танцевальной площадке, рассеянно наблюдая за танцующими парами, он услышал произнесенную неподалеку фразу: "У нас на "Орле". Имя "Орел", как уже было известно Моро, принадлежало одному из пяти транспортов, недавно бросивших якорь в Энске.
Моро осторожно поглядел в сторону говорившего - парня лет двадцати трех. Ладную фигуру молодого человека плотно облегала форменная морская рубаха. Говорил он с двумя девушками.
Не дожидаясь, пока кончит играть оркестр, Моро перешел на другой конец площадки. Когда музыка замолкла, он с толпой танцоров приблизился к скамейке, где сидел моряк, занял соседнее место и бесцеремонно, запросто обратился к нему:
- Простите, у вас нет ли спичек? В моей зажигалке кончился бензин… - Он вытащил зажигалку и крутнул колесико.
- Пожалуйста, - вежливо ответил моряк, протягивая коробок.
- Очень благодарен. Хотите? - Моро протянул моряку сигарету, но тот отрицательно покачал головой.
- Не люблю. Запах у них слишком сладкий, не натуральный.
- Да, - согласился Моро, - у русского табака совсем другой вкус, но знаете, кто к чему привык. Я предпочитаю эти сигареты даже вашей "Тройке", хотя знатоки уверяют, что "Тройка" выше любых похвал.
- Вполне возможно, - тон моряка был холодно вежлив. Видимо, он не испытывал желания продолжать разговор с незнакомым иностранцем.
Моро сделал несколько глубоких затяжек, пуская дым длинными тонкими струями, и после минутного молчания задумчиво произнес:
- Вот сижу здесь, наблюдаю, как веселится советская молодежь, и еще больше укрепляюсь в мысли, пришедшей ко мне давно: у вас умеют хорошо работать и хорошо отдыхать.
Молодой моряк ответил что-то неопределенное. Ему не терпелось рассказать девушкам о своих впечатлениях от рейса, но было бы невежливо не ответить на обращенные к нему слова. А еще - в чуткой душе парня шевельнулась жалость к немолодому уже иностранцу, наверно одинокому здесь, тоскующему по родной земле. Моряк хорошо понимал эту тоску - ведь и ему не раз приходилось подолгу бывать в чужих странах.
- Я журналист, - гак же медленно, задумчиво продолжал Моро. - Не подумайте, что какого-нибудь бульварного листка, нет. Наша газета - солидный, демократический, объективный орган.
Моро не соврал. Его газета действительно старалась прослыть "объективной" и "демократической". Это помогало посылать в другие государства "корреспондентов", подобных "Д-35". И это помогало "корреспондентам" втираться в доверие граждан этих стран.
- Так вот, - говорил Моро, - до войны мне приходилось посещать СССР, и организация отдыха населения у вас меня всегда восхищала. Эти грандиозные парки, эти дворцы культуры, эти санатории! Я, например, бывал до войны в санатории, который находится на вершине скалы на берегу Энского залива. Какое величественное здание!
- Нет того санатория, - грустно сказал молодой моряк. - Разрушили фашисты.
- Не может быть! - Моро даже подскочил на скамейке. - Такое огромное здание! Как жаль! Однако там есть еще немало санаториев и домов отдыха. Я не знаю их названий, но помню, что они тянутся вдоль всего побережья километров на двадцать.
- Почти все разрушены. В сорок первом году фашисты, высаживая десант, подвергли долгому артиллерийскому обстрелу весь прибрежный участок.
- Простите, - Моро со смущенным видом посмотрел на парня, - я не сомневаюсь в ваших словах, но мне кажется, вы немного преувеличиваете. Разве можно одним артиллерийским налетом уничтожить сразу столько зданий? Вероятно, вам рассказывал кто-нибудь, кто не совсем точно знает это.
- Я видел сам, - обиделся моряк. - На прошлой неделе наш "Орел" шел тем районом милях в семи от берега. Войдя в залив, мы приблизились к скалам мили на три. Я без бинокля рассмотрел остатки санатория, который вам так понравился.
- Ай-ай-ай, - сокрушенно покачал головой Моро. - Какое варварство! Я обязательно включу этот факт в свою книгу. Человечество никогда не простит нацистам их злодеяний… Ну, мне надо итти. Попрошу у вас еще спичку и распрощаюсь.
"Д-35" узнал ошеломляющую новость. Из рассказанного парнем было ясно, что транспорты прошли через минное поле с "голубой смертью" и ни один из кораблей не погиб, иначе моряк не говорил бы о рейсе столь спокойно. Значит, русские сумели справиться со сверхмощными минами в Энском заливе. А ведь "голубая смерть" - последнее достижение гитлеровской военно-морской техники. Эти мины не мог уничтожить ни один из существующих тралов.
"Человек есть человек, - самодовольно рассуждал сам с собой "Д-35" по дороге в гостиницу, - к нему важно найти свой подход. Допустим, я предложил бы этому парню за деньги подробно рассказать о рейсе, - он немедленно поволок бы меня в милицию. Или затащил бы я его в надежное место и стал резать на куски, требуя сведений, - тоже пустое занятие. А я без хлопот в три, минуты узнал то, на что другому потребовался бы месяц. Узнал, ничем не рискуя".
О полученных сведениях "Д-35" срочно доложил Винтеру, а тот - своему начальству.
Молодой моряк скоро забыл короткую незначительную беседу с незнакомым иностранцем о санаториях Энска. Не помнит о ней и сейчас. Ведь ему этот разговор казался таким незначительным, пустым! Но этот разговор, став известным за рубежом нашей страны, послужил одной из причин важных и трагических событий в жизни многих людей.
Матрос с "Орла" не знал капитана первого ранга Марченко, никогда не встречался с ним. Но Марченко и его товарищам пришлось приложить немало сил и даже рисковать собой из-за коротенького разговора, о котором молодой моряк быстро забыл…
Вскоре после описанных событий Винтер пригласил к себе Моро. В кабинете, кроме них двоих, не было никого. Большая комната казалась неуютной, хотя на полу был ковер, на стенах картины, на столе безделушки из бронзы и слоновой кости. Хрустальная многоламповая люстра освещала каждый уголок кабинета.
- К чорту иллюминацию! - не поздоровавшись, сказал Моро, войдя в кабинет. Он не любил яркого освещения.
- Как хотите, Ральф, - любезно ответил Винтер. - Готов исполнить ваше желание.
В обращении с Моро Винтер держался независимо. Однако в манерах, голосе невольно проскальзывали признаки страха. Опасный человек - так Винтер оценил "Рекламного Ральфа". Осторожность, добрые отношения с ним никогда не помешают.
В противоположность Винтеру Моро чувствовал себя свободно.
- Виски у вас есть? - спросил он, когда хозяин выключил верхний свет и зажег лампу, стоящую возле покойных кресел, в которых расположились собеседники.
Винтер молча открыл ящик письменного стола, извлек оттуда бутылку. Не ожидая приглашения, гость налил себе виски и жадно выпил. Винтер последовал его примеру.
- Целый день бегаешь по городу, к вечеру так пересыхает в глотке, что готов пить любую мерзость, - пробормотал Моро, снова потянувшись к бутылке.
- Это вовсе не мерзость, - обиженно возразил Винтер. - Вполне приличное виски.
- Не сердитесь. Я говорю вообще, а не по поводу вашего угощения… Ну, зачем я вам нужен?
Винтер пододвинул свое кресло ближе к Моро и заговорил вполголоса:
- По поводу мин "голубая смерть". Там, - Винтер махнул рукой в неопределенном направлении, куда-то в угол комнаты, - очень встревожены вашими сведениями о том, что русские раскрыли их секрет и выработали меры борьбы с ними.
- Есть отчего встревожиться, - ухмыльнулся Moро. - На "голубую смерть" возлагались большие надежды еще Гитлером.
- Прибыл приказ достать сведения о трале, которым их подрывают. Там, - Винтер опять показал рукой в угол комнаты, - считают, что, зная его конструкцию, можно внести изменения в мину, и "голубая смерть" станет опять эффективной.
- Смысл в этом есть, - кивнул Моро.
- Советским инженером Василием Борисовым сконструирован трал. Сейчас Борисов возглавляет специальное конструкторское бюро, которое продолжает совершенствовать трал. Находится это бюро на Пушкинской улице. Вот все, что пока удалось мне узнать, - закончил Винтер.
- Иными словами, почти ничего. Вы не слишком утруждаете себя. - Моро помолчал, устремив на собеседника острый взгляд узких зеленоватых глаз. От этого взгляда Винтеру стало не по себе. - А послушайте, не пытаетесь ли вы взвалить на меня порученное вам?