- Хто такие будете?
Первый из вошедших показал удостоверение.
- Ну, ладно, - сказал кузнец и бросил молот. - Ты, Вовка, - обернулся он к подручному, - тут гляди, за старшего остаешься…
- А вас куда, дядя Гриша?
- Там побачимо. - Кузнец вытер руки ветошью. - Ну, пошли.
Его везли в "газике" пыльными степными дорогами. Вокруг шла уборочная. Проносились грузовики, полные зерном. С двух сторон от него сидели сотрудники КГБ. Мандрыка смотрел в окно. Тяжелое лицо его с выдвинутой челюстью, сильно выступающими надбровными дугами и маленькими злыми глазками было равнодушным.
На первом допросе он не сказал ничего.
- Шо вы мене пугаете? - спросил он, когда следователь упомянул о его бандеровском прошлом и о том, какая кара грозит ему за преступления. - Ви докажить, шо я - бандюк, тогда и поговорим.
Ему зачитали показания уполномоченного "Заготзерна", он выслушал их без всякого интереса.
- Городит, абы шо. Це я и на вас могу добру бумагу написать. Треба доказательства.
Тернопольское управление уже собирало эти доказательства.
Через несколько дней его вновь вызвали на допрос.
- Так какая ваша настоящая фамилия? - спросил следователь.
- Мандрыка, - ответил арестованный, - а кличут Григорием Тарасовичем.
- Что-то вы путаете, гражданин Кущенко, - сказал ему следователь.
В лице арестованного не дрогнул ни один мускул:
- Таких не знаю.
- Знаете, - настаивал следователь. - Кущенко Назар Григорьевич, командир куреня оуновской или, как вы ее тогда называли, Украинской повстанческой армии. Так?
- Нема таких знакомых у мене, - сказал арестованный, - ничего такого я не знаю.
Очная ставка с уполномоченным "Заготзерна" тоже не произвела впечатления на кузнеца.
- Та шо вин плете? - выслушав взволнованный рассказ свидетеля, пробурчал кузнец. - Брешет як собака.
- А это что? - подскакивая к нему вплотную, закричал уполномоченный; он пальцем указал на обнаженное волосатое запястье, где выделялся рваный шрам.
Мандрыка вскочил, маленькие его глазки налились кровью, он схватил уполномоченного, но следователь крикнул: "Сесть!" - и кузнец успокоился.
- То у мене сызмальства, - пояснил он следователю, закатывая рукав.
- Подлец! - крикнул уполномоченный "Заготзерна". - Это не сызмальства у тебя, а с сорок седьмого года, когда дружка моего Кольку Анисимова пытал… Ну, теперь за все ответишь, гадина!
Кузнец, не шевелясь, смотрел перед собой.
- Отказываетесь что-либо сообщить, Кущенко? - спросил его следователь.
- Я - Мандрыка.
- Признаете верным сообщение этого товарища?
- Брехня.
- Тогда еще посидите, подумайте.
Он сидел в камере и вспоминал. В конце сорок четвертого года он ушел из Львова и в небольшой деревеньке был встречен полковым атаманом Бакланом.
"Прийшов? - спросил тот. - Добре. Будешь у нас куренным. Як дела у городу?"
"Червонные наводят порядки".
"Ось мы им тут поднаведем порядки!"
В тот день они напали на польское село. Поляки были вооружены и защищались. Он, взяв с собой канистру с бензином, прополз в темноте под пулями до крайней хаты, плеснул бензин и поджег. Хаты загорались одна за другой. Отпор поляков сразу ослабел. Ворвавшиеся в село бандеровцы расстреливали мечущихся у горящих домов людей. К утру добили последних.
На следующую ночь подстерегли обоз с ранеными красноармейцами, и всех до одного перекололи штыками, а офицерам на груди вырезали звезды…
Так начиналась его лесная жизнь. О ней он мог еще многое вспомнить, но не хотел. Он знал, что в Сибири, на Кубани, на Севере живут его бывшие товарищи. Почему попался он один? За что их милует бог? И ярость ударила ему в голову. Всю ночь она бушевала в нем и не давала уснуть. А утром на допросе он допустил первую ошибку.
- Меня узяли-то гарно. Трепать языком я не буду, только дюже обидно мене, шо я тут гнить буду, в цей каменной коробке, а другие на свободе.
- Кто, например? - спросил следователь.
- А ось Петро Коцура, - сказал он, - вин под Иркутском в селе счетоводом. А який вин счетовод, колы по чину вин мени равный.
Счетовода колхоза "Путь к коммунизму" Алексея Семеновича Борисенко взяли утром у правления колхоза.
- Петр Коцура? - спросили его.
Он вздрогнул, потом пришел в себя, махнул рукой:
- Так даже лучше. Пятнадцать лет вас ждал.
Он сразу дал полные и обстоятельные показания. Думали, что и Кущенко начнет говорить после того, как выдал Коцуру, но, вопреки логике, кузнец опять замолчал, и допросы не давали результатов. Между тем Коцура сообщил все:
- Вы обо мне можете думать что хотите, гражданин следователь, но я сейчас первый раз за все последние годы успокоился. Я ж даже не женился пятнадцать лет. А кандидатки были. И сам я человек с чувствами. Но знал, что ваши за мной придут, не решался. Знаете, гражданин следователь, вот работал я в колхозе. Работал хорошо, председатель у меня совета спрашивал, и не такие, видно, плохие я их давал, потому что колхоз наш уже миллионером стал и заработок был у людей хороший. А вот по ночам лежу я в своем доме и думаю: зачем это было? Зачем я оказался в лесу, как только ваши пришли в Галитчину, зачем потом, когда немцы вступили во Львов, я вместе с другими примчался их приветствовать, затем работал в концлагере…
- В каком?
- Да я об этом все расскажу, гражданин следователь, все как есть. Только дайте высказаться.
- Продолжайте.
- Я так думаю: ведь все время шел против вас! А что знал? Ничего! Начитался брошюрок разных о Советах, наслушался всяких сплетен, немецких да бандеровских и бульбашских… А вот если бы поработал в колхозе перед этим хоть пару годков, то понял бы, что жить при Советах можно неплохо. Тогда бы и не натворил такого. Преступления за мной есть. Ваших людей я убил немало… И потому знал, что расплата будет. И когда Советы пришли в Галицию, я уже был в отряде юнаков. Была у нас такая молодежная украинская организация…
- Националистическая?
- Национальная. Мы тогда как считали? Наша Галитчина маленькая, у нее со всех сторон враги. Были немцы-австрияки, потом поляки, потом Советы. Немцы поначалу были нашими союзниками, потому что против Советов. Наш вождь Степан Бандера говорил, что немцы организуют независимую Украину. Мы и ждали. А немцы только пользовались нами. В конце концов мы выступили и против немцев, да внутри у нас тоже разлад сильный начался. Все атаманы передрались между собой, а у холопов чубы трещали…
Следователь записывал.
Он был уверен, что обвиняемый скажет если не все, то очень многое.
- В тридцать девятом, когда вы пришли, у нас была инструкция выжидать и организовывать диверсии. Сам я принимал участие во многих. Обстреляли вашу автоколонну, взорвали две машины. Но скоро нам пришлось перейти к мелким операциям, вроде уничтожения армейской связи и убийства ваших активистов в селах. В это время уже начались крупные облавы. Мы были дважды загнаны в болота, пришлось попрятаться по деревням. В сорок первом пришли немцы. Когда мы входили в город, нас приветствовали как героев. Потом немцы прикрутили гайки, послали советников в наши отряды. По приказу штаба я пошел вахманом в лагерь военнопленных. Это был спецлагерь. Туда собирали самых упорных. У нас была инструкция, тайная даже для эсэсовцев, отбирать в кадры тех пленных, кто изъявит желание служить независимой Украине. При этом строго проверять происхождение, выяснять, украинцы ли эти люди… Украинцы ведь жили везде - и в Сибири, и на Кубани, и в Средней России. Вот их мы и должны были вербовать. Два года я был в лагере. Там я перестал быть человеком… В лагере все зверели. Одни оттого, что их все боятся, другие - что всем они ненавистны, а чаще всего мы, вахманы, - оттого, что нас и боялись и ненавидели. Зверели от власти. Есть резиновая дубинка и пистолет. Можешь делать что хочешь. Хочешь - убей, никто не предъявит претензий, потому что пленный для немцев дешевле скота и издеваться и запугивать его входит в программу перевоспитания.
- Вы лично принимали участие в издевательствах и убийствах?
Коцура опустил голову.
- Принимал участие в расстрелах. А так лично, - он приложил руку к груди, - хотите верьте, хотите нет, по своей охоте, никого не убил. Бить - бил. А убивать - нет. Я верующий… В сорок третьем году наметились расхождения среди нашего командования. Кое-кто уже не желал помогать немцам. При первом известии об этом я ушел. Многие еще оставались. Был у нас там страшный человек - Ткачук: палач, по натуре садист, тот оставался в лагере почти до вашего наступления. Принимал участие в расстрелах последних военнопленных, потом пришел к нам. Его курень был самый страшный.
- О его судьбе что-нибудь знаете?
- Однажды был я в Иркутске в командировке и бродил по рынку. Там и встретились. Хотел было скрыться, да не вышло. Выпили, поговорили. Выпытывал у меня обо всем, а о себе - ни звука. Ну и я стал врать, что и как. А ночью черт его знает отчего проснулся, гляжу - Ткачук сидит за столом и читает что-то. Я слежу за ним; он встал, подошел к моему пиджаку и сунул в карман мой паспорт. Все обо мне узнал, сволочь! А я о нем ничего. Так и расстались.
- Значит, он жив?
- Жив. Да и многие живы. То есть немногие как раз. Большинство погибло. Некоторые уже отбыли ссылку, вернулись на Львовщину и Тернопольщину, кто осел в Сибири… Но есть, конечно, и скрывшиеся, как я. Мало, но есть.
- Вы кого-нибудь знаете?
- Никого, кроме Ткачука.
- Продолжайте.
- Я стал сотенным командиром в курене Пивня. Атаман наш советскую власть ненавидел. Ребята у него были отборные. Мы начали операции в тылах ваших наступающих армий. Но нам сильно мешали ваши партизаны. И нам пришлось уйти в болота. Затаиться…
После войны опять началась коллективизация. Крепкий мужик побежал к нам. Мы убивали по селам всех, кто за Советы, нападали на отдельные воинские части, взрывали поезда с мобилизованными солдатами. Нам тоже крупно доставалось, потери были большие, но драться было можно. Потом часть наших отрядов пошла через Польшу и Чехословакию на прорыв в Западную Германию. Большая часть их погибла, но кое-кто дошел. Степан Бандера устраивал их потом в мюнхенские пивные. Остальные продолжали драться. Но скоро поняли, что борьба безнадежна. Из местных комсомольцев создавались истребительные отряды. В них служили местные - и это было самое страшное. Они знали леса и болота не хуже нас, знали настроение населения. Наши стали сдаваться в плен. Была объявлена амнистия всем, кто добровольно сдастся. Я, конечно, не мог пойти на это. За мной стоял спецлагерь. Но у меня имелись чистые документы, и осенью я выбрался из леса. У знакомого лесника побрился, отмылся и сел на первый идущий на восток поезд. Так и попал я в Сибирь.
- Значит, теперь вы раскаиваетесь в своих преступлениях против советской власти? - Следователь внимательно следил за реакцией арестованного.
Тот поднял голову, посмотрел на следователя, снова опустил ее.
- Да что толку, что раскаиваюсь, - сказал он, - поздно мне каяться. Конечно, если б тогда знать, что при Советах такая же жизнь, как и при любой другой власти, что люди как люди, что работа как работа… Но родись вы на Галитчине в мое время, гражданин следователь, попади вы в мой круг, я еще не знаю, не случилось бы с вами того, что со мной случилось…
- Значит, обстоятельства виноваты? Личную вину отрицаете? Разве не было времени одуматься и кое-что понять, хотя бы в спецлагере?
Арестант молчал.
- На сегодня кончим, - сказал следователь. - Прошу помнить: ваша откровенность может вам очень помочь.
- Теперь уж чего скрывать? Я запираться не собираюсь.
* * *
Луганов едва успел обнять вернувшегося из больницы лейтенанта Мехошина, как позвонил Скворецкий:
- Зайди, Василий Николаевич.
Когда полковник обращался на "ты", все знали: дело особой срочности. Через минуту Луганов уже был в кабинете полковника.
- Дела такие, - без предисловия приступил к изложению новостей полковник. - В Омской области обнаружены кое-какие следы войны. Попался один из бандеровцев, давно и накрепко замаскировавшийся, сменивший фамилию, устроившийся в Сибири и уже не вызывавший подозрений. Человек этот был связан с Львовским спецлагерем. Пока это только цветочки, ягодки он нам еще не выложил. Мы тут поговорили по прямому проводу с генералом Васильевым. Он считает, что к омским товарищам пора подключать тебя. С львовскими документами ты ознакомился, о Соколове знаешь достаточно, так что в омском оркестре можешь сыграть свою партию. Они берут широко, их этот тип интересует в связи со всей его деятельностью, тебе же надо выяснить у Коцуры все о спецлагере и о том, что делал в нем Соколов. Как вы считаете, Василий Николаевич, - перешел полковник на "вы", - нужно вам лететь в Москву или не стоит отрываться от Крайска?
- Тут у нас пока все в области предположений, - сказал Луганов. - Думаю, лететь мне необходимо. Доводы "за": я многое знаю о Соколове и, следовательно, даже по намеку смогу кое-что понять и угадать, а местным товарищам надо еще входить в курс этого дела; второе "за": вернулся Мехошин, и тут он меня вполне заменит.
- Но Мехошин уже пошел по делу резидента. Он же теперь у Миронова?
- У Миронова теперь группа иная. Мехошин отстал, ему все равно, в какую включаться, а по Дорохову и другим он ведь начал работу, и это он дорасследовал дело Рогачева.
Полковник позвонил к Миронову, выяснил, что он не будет возражать, если Мехошин останется в распоряжении Луганова, и разрешил ему использовать лейтенанта по своему усмотрению. Прощаясь, полковник сказал:
- Желаю тебе успеха, Василий Николаевич. Генералу Васильеву доложишь о том, что знаешь.
…В шестнадцать часов Луганов приземлился в Быково и через час был принят генералом Васильевым.
- Товарищ майор, - после приветствия сказал генерал, - перед тем как вы ознакомитесь с делом этого Мандрыки-Ткачука, должен вас предупредить: полковник нам не менее важен, чем резидент. Резонанс от его процесса может быть не меньшим, чем от процесса в Краснодаре. Вы сами знаете, с каким опытным врагом имеете дело, поэтому будьте крайне внимательны к деталям. Мандрыка-Ткачук… или как там на самом деле, его фамилия… тоже матерый зверь. Несмотря на тупость, он обладает определенной выдержкой. Знает очень многое… Теперь кое-что из этого материала, который вы от нас ждете. Данные о Варюхине и Дорохове во время войны собраны и сейчас систематизируются. В ближайшие дни установят, насколько помнят их былые сослуживцы, результаты сообщим вам. Вот пока все… Как там Миронов?
- Работает, товарищ генерал. Думаю, скоро что-нибудь от него услышите, вы же знаете, какой он работник.
- Работник отличный. Только, кажется, немного азартный.
- В самый раз, товарищ генерал; как говорят игроки, без перебора.
- Без перебора! - рассмеялся генерал. - Ну, ладно, дело покажет. Какие вы вынесли впечатления от чтения львовских материалов?
- Впечатления следующие. Рогачев, по всей видимости, наш человек. Родину не предавал, на подлости не шел. В сочетании материалов из Львова и факта убийства, на мой взгляд, таится полная разгадка этого дела.
- Несколько категорично, но факты за вас.
- Второе, что меня заинтересовало, - это появление около Соколова одной фигуры - Ярцева. Его шофера. Попрошу вас, товарищ генерал, помочь мне. О Ярцеве из Крайска я послал запрос в Центр. Сведения о нем могут очень пригодиться.
- Раз послали запрос, товарищи сделают. Еще что у вас?
- Все, товарищ генерал, - сказал Луганов. - Разрешите идти?
- Идите, Василий Николаевич, там, в Омске, поинтересуйтесь для начала Коцурой. Этот говорит охотно и топит своего бывшего сослуживца Ткачука с головой. Интересно, что Ткачук сам выдал Коцуру, а теперь молчит. Ситуация нелепая. Наши омские товарищи решили, что тут какая-то хитрость. Но скоро убедились, что Ткачук мстителен и туп и сам помог заманить себя в капкан. Впрочем, все это еще следует проверить… Ну, всего хорошего вам, Василий Николаевич!
…В гостинице Луганову сообщили, что билет на Омск заказан, вылет в пять сорок пять. Он поблагодарил и прошел в свой номер.
Утром его разбудила дежурная:
- До вашего самолета час двадцать.
Он стал собираться…
На первом же допросе в Омске Луганов понял, что Коцура раскрывает все, что знает.
- С какой целью был создан на Львовщине спецлагерь? - спросил Луганов.
- Да и сказать трудно - с какой, - говорил Коцура. - Собирали туда только беглецов из других лагерей. Так что работа наша была трудная. Почти все охранники были украинские националисты. Мы числились по штатам эсэсовской украинской дивизии "СС-Галитчина". И должны были выбить из пленных дух непокорности. Командование требовало, чтобы мы проводили в лагере вербовку в наши ряды. Однако с этим слабо продвигалось, пленные организовывали побеги. Конечно, в большинстве случаев их ловили и расстреливали. Пока ловили бежавших, весь лагерь должен был ждать на ногах. Некоторые не выдерживали: стояли по десяти-двенадцати часов, раз даже двое суток. Тех, кто падал, убивали.
- Кроме вас какие-нибудь нацистские службы вербовали людей в лагере?
- Гестапо. Но мы о его работе ничего не знали.
- А власовцы?
- Был там какой-то власовец… Но мы с ним редко встречались. Он, по-моему, нас, украинцев, ненавидел.
- Узнали бы его по фотографии?
- Едва ли. Я очень редко его встречал. Он, правда, нашими людьми пользовался для пыток, но мы, вахманы, с ним редко встречались.
- Назовите людей, которые работали вместе с этим власовцем.
- Да вот, - с возбуждением заговорил Коцура, - вот тот Ткачук с ним и работал! Он в лагере под другой фамилией был. Не помню какой…
- Кущенко?
- Верно, Кущенко. Но эту фамилию он взял для конспирации. У нас так повелось: чтоб каждый имел другую фамилию. Этот Ткачук был страшный человек. Его не только пленные, мы боялись. Он был силен чудовищно. И пытал страшно. Особенно москалей. Люди после его пыток редко выживали. Мы все недоумевали, как Ткачук служил власовцу - хоть и союзнику, да москалю. А у него чуть не дружба была с этим власовцем.
- Это тот Ткачук, что встретил вас в Иркутске?
- Он самый. Я так и подозревал, что он меня выдал. Послал небось анонимку.
- Вот фотографии, - сказал Луганов. - Посмотрите, нет ли знакомых.
Коцура разложил веером фотографии и стал их рассматривать. Луганов почувствовал, что его охватывает волнение. Коцура откладывал в сторону фотографии Аверкина, Варюхина, Дорохова, жены Дорохова.
- Нет, - сказал Коцура, - не знаю никого. Может, даже и встречал, но не помню.
- Допрос окончен, - сказал Луганов, - идите.
Он очень устал. Опять надежды не сбылись. Сведений о Соколове не прибавилось.
Вошел следователь из Омского управления.
- Идут дела? - спросил он.
Луганов молча покачал головой.