- Этот портрет? Однако, Александр Ильич, вы странно начинаете наше знакомство! Да, конечно, он попал к папе от меня. Видите ли, я собираю коллекцию карточек авиаторов… То есть нет, я шучу, конечно. - Она понизила голос. - Слушайте, была такая встреча! Он подарил мне ее с надписью… Вы видели надпись? - она подождала испытующе: - Понимаете, я оказала ему поддержку в одном деле в Москве. Но дайте обещание - я не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал об этом деле и о портрете. В особенности, не обмолвитесь ему! Ни в каком случае! Дайте честное слово!
- Не говорить никому? Тайна? - немного растерянно улыбнулся Мак.
- Тайна! - серьезно подтвердила она. - Я очень прошу вас. Вы будете молчать? Честное слово?
- Честное слово и красная присяга журналиста! - улыбаясь, произнес Мак, склоняясь к ее протянутой руке.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В которой Иванов пробует самолет, а Мак ближе знакомится с авиацией
Мак проснулся поздно на бугристом матрасе старинной деревянной кровати в грязном номере "Центральной гостиницы". Он вспомнил план сегодняшнего дня и посмотрел в окно.
Ему везло: день - спокойный и синий, - как нельзя больше способствовал осмотру аэродрома в рабочее время.
- Будут много летать, - решил Мак, энергично натягивая брюки, - наверно, предложат и мне, как столичному гостю! Полететь разве - неудобно все-таки - журналист, писатель, до известной степени, и не летал ни разу! Впрочем - ненадежная штука этот самолет! Ну, там на месте посмотрим! А Нина Павловна? Дело-то совсем на мази! - легкие, как будто пропитанные духами, воспоминания о дочери Добротворского целиком заполнили его.
Он вышел без пальто. Прохладный утренний воздух приятно обвевал лицо и руки. Довольно однотонные, но вместе с тем необыкновенно привлекательные мысли скрадывали путь. Только когда вдоль широкой дороги ряд одноэтажных домов сменила серая линия досчатого забора и вдали - за этой чертой - выступили серые и длинные прямоугольники ангаров - он отогнал все постороннее и решил заняться делом…
В кабинете начальника проверили пропуск и дали Маку провожатого. В окне виднелись раздвинутые ворота ангаров с выступающими из них яркими плоскостями готовых к работе самолетов. Доносился мерный рокот пущенных моторов. Вместе с провожатым, механиком Ляшковским, Мак вышел на двор и миновал калитку, охраняемую двумя красноармейцами.
Аэродром - коричневая, бескрайняя, туго утоптанная равнина - был наполнен веселой, шумной жизнью. Маленькие мотористы вели к старту из далеких ангаров назначенные для полета машины. Низко над головами, постепенно забирая высоту, проносились гремящие, грузные, стальные насекомые. Вдали несколько размахивающих руками фигурок окружали приготовленный к подъему самолет.
- Вы спрашивали Иванова? - обернулся Ляшковский к Маку. - Вон он! Лететь готовится на самолете "Л. 7"! Скорее! Мы еще захватим его!
- Идем!
"Л. 7" был только что сработанный и выпущенный для проверки самолет эскадрильи "Ленин", двухместный, приподнявшийся на растопыренных передних лапах-"шасси", темно-зеленый "разведчик" с гремящим мотором, одним из тех, выработку которых Мак видел на заводе. Мотор четко работал, отбрасывая назад сероватые дымки отработанного газа. Винт работал на малом газе - окованные медью лопасти мелькали, не сливаясь в сплошной сверкающий круг. Самолет дрожал мерно и нетерпеливо, готовый по первому движению седока рвануться в горячее небо.
Из передней кабинки высовывалась одетая в шлем голова Иванова. Большие, небьющиеся, в кожаной оправе очки были подняты на черный, закрывающий голову, лоб и нижнюю часть лица, шлем. Размахивая высунутой наружу рукой, Иванов что- то кричал стоявшим у самолета.
Пассажир задней - наблюдательской - кабинки еще не уселся на место. Он надевал шлем, застегивая у подбородка его широкие, выступающие вперед уши. Кончив, он ухватился за край кабинки и, вложив носок в приступку высокого фюзеляжа, перекинул другую ногу внутрь.
Иванов увидел Мака. Привстав в кабинке, он крикнул что-то приветственное.
Мак подошел ближе.
- А вот и вы пришли, товарищ! - военлет протянул Маку твердую ладонь. - Кстати, хотите посмотреть внутреннее оборудование самолета? Ну, нет - так, как ни тянитесь, ничего не увидите. - Действительно, голова Мака едва доходила до половины высоты корпуса. Иванов наклонил сверху свое разгоряченное, обветренное лицо.
- Ступите сюда, товарищ! - он показал на стремяобразное углубление в фюзеляже. - Так! Вставили ногу? Теперь ухватитесь за борт и поднимайтесь! Смелее! Не бойтесь, он не улетит вместе с вами! Так!
Обдаваемый ветром пропеллера, ухватившись руками за трепещущую стенку фюзеляжа, Мак подтянулся и заглянул внутрь.
Темноватое к низу отверстие пилотского места пахло свежей кожей и было ровно такого размера, чтобы летчик мог сидеть в удобном и спокойном положении. Впереди был расположен мотор, крутился пропеллер. Сверху нависала закругленная поверхность широко размахнувшихся крыльев. Упираясь спиной в спинку сиденья, а ногами о смутно видные рычаги поворота внизу, Иванов объяснял устройство самолета.
Между его ногами, из глубины кабины вставала черная ручка руля глубины, управляющего подъемом и спуском машины. Тонкие стальные передачи вдоль дна соединяли этот руль и нижние рули поворота с хвостовым оперением машины. Рядом с локтем сидящего был ряд рычагов и кнопок, регулирующих работу мотора. На прямой поверхности перед глазами - полированные, белые, застекленные коробки различных измерительных и проверочных аппаратов.
- Смотрите! - Иванов встал коленом на жесткую подушку. - Вы видите, и к моему сиденью и к сиденью наблюдателя приделаны широкие ремни, которые мы застегиваем вокруг пояса - прикрепляемся, чтобы в случае чего не выпасть из машины! Защита от врагов - вот этот неподвижный пулемет, привинченный сбоку - по данному мной толчку он будет стрелять вперед, через пропеллер, до тех пор, пока я снова не остановлю его. У наблюдателя пулемет подвижный - он может стрелять во все стороны. Видите - здесь как раз такое боевое оборудование - для полетов на предстоящих торжествах установлены оба пулемета. Ну, вы усвоили устройство?
- Но ведь такое количество приборов! Как может управляться один человек? - Мак покачал головой.
- Да нет, это на практике очень просто. Конечно, если с первого раза - глаза разбегутся. А опытный летчик - он ведь и мотором и самолетом управляет не думая - механически. Как бы вам сказать - опытный летчик на самолете - это как будто мозг в человеке. Они связаны неразрывно. Да вы летали вообще? Нет! И хотите, наверное?… Товарищ Ляшковский, будь другом, устрой там, чтобы покатали товарища. Ну?
- Товарищ Иванов… - при последних фразах летчика небольшая судорога свела горло журналиста. Иванов застегивал вокруг талии ремни сиденья.
- Товарищ Иванов, еще одно слово. Мне бы хотелось вообще поговорить с вами - ну, о вашей жизни и прочее. Когда вы могли бы… Может быть, в пивной… За парой бутылок?
- В пивную? - Иванов задумчиво надвинул очки на глаза. - Нет, если уж вы хотите, давайте лучше так. Сегодня вечером свободны? Приходите-ка ко мне! Запишите адрес… Поговорим, с женой вас познакомлю. Согласны? Значит, до вечера! Ну!
Самолет задрожал сильней, летчик прибавил газу. Мак соскочил, вместе с другими отошел в сторону. Пропеллер слился в сплошной сияющий круг. Воздушные волны с силой отбрасывались назад.
Иванов поднял руку. Самолет двинулся и побежал по земле, припрыгивая на неровностях почвы.
Он бежит быстрее и быстрее. Вот уже его хвост с кривым костылем, царапавшим землю, поднялся и движется по воздуху. Вот отделились от земли толстые резиновые колеса. Самолет идет косо вверх, оставляя за собой дымовую черту бензиновых отбросов.
- Полетать он просил вас устроить, - спутник Мака повернулся к нему. - Как бы это удружить вам? Все у нас машины по специальным заданиям летают. Никогда, говорите, не летали? Нужно, обязательно нужно!
- Если это так трудно… я не настаиваю… - сердце Мака билось так громко и отчетливо, что он даже немного покраснел. Он взглянул на широкое лицо, полное готовности сделать ему приятное.
- Да нет, уж нужно это будет устроить! Интересно все-таки. А как вы в газете пишете - прямо необходимо! Тут вот один летчик у нас на учебном самолете летает. Да вот, как будто, он спускается. Идемте!
Обладающий живым воображением, Мак почувствовал легкую тошноту. Летать на открытом самолете, да еще на учебном! Скатишься этак метров с восьмисот! Он вспомнил все страшные рассказы об оторвавшихся в воздухе крыльях, об остановившихся моторах, об отказавшемся работать управлении. Вспомнилась картинка, изображавшая летчика со страшно выкаченными глазами, падающего из горящего аэроплана. Отказаться? Сказать, что больное сердце! Нет, неудобно! Да и жаль упустить!
- Товарищ Кравкес! - громко, как в рупор, заревел Ляшковский в сторону небольшого, потертого, только что спустившегося самолета. Он быстро пошел к нему.
Мак шел следом, чувствуя странное замирание в ногах. Кравкес - толстый, коротенький летчик - стоял около крыла, развязывая шлем. Ляшковкий пожал его короткую руку.
- Товарищ Кравкес, вот этот товарищ журналист, из центра. Хочется ему покататься. Иванов тоже просил. Минут на десять. Как у тебя - перестал шалить мотор?
- Машин в исправности, - сказал Кравкес, глядя на Мака круглыми выпуклыми глазами, - немного что-то на правый бок валит. Тросы управления тожи. А прочее все "зер гут". Летать можно. Тут "им хертц" ничего? Сердце хорош и все такое?
Мак победоносно улыбнулся и, не отвечая ни слова, начал карабкаться в кабинку самолета. Холодными, дрожащими пальцами он натянул шлем и начал застегивать ремни сиденья… Валится на правый бок… Тросы управления… Черт его знает, пожалуй, загремишь действительно. Печально! В такой день, накануне… Накануне полной победы! Как во сне он видел, как Кравкес уселся в кабинку самолета. Мотор заработал. Ледяными руками Мак вцепился в борта кабинки задрожавшего самолета…
Но самолет не двигался. Сзади послышался слабый, неразборчивый крик. Кравкес недовольно повернулся. К ним бежал красноармеец.
- Товарищ Кравкес, начальник требует! Машину мотористам передайте! Срочно приказано! - запыхавшийся красноармеец остановился у крыла.
Кравкес грузно вывалился на землю.
- Ничего не поделаешь! Начальство! Срочна приказ. "Ман руфт мих, камрад", - опечаленно развел он руками.
Дрожь покинула пальцы журналиста. Расстегнув ремни, чувствуя некоторый нервный упадок, он легко выскочил наружу.
- До следующий раз. Завтра, через завтра, всегда, - крикнул на ходу Кравкес.
- Ну, что же, товарищ, пойдем осматривать ангары? Другого-то никого мобилизовать сейчас нельзя! - развел руками опечаленный Ляшковский…
Так неудачно окончилась первая авиационная попытка Мака. Он и не подозревал, в каких необыкновенных условиях с того же самого аэродрома состоится его первый настоящий продолжительный полет.
ГЛАВА ПЯТАЯ
О таинственных и необыкновенных приключениях в саду профессора
Если читатель, развернувший эту книгу, несколько разочаровался в ней, не найдя на первых же страницах грома револьверной стрельбы и таинственных масок - пусть такой читатель все-таки не бросает своего занятия! Потому что терпение - бабушка всех добродетелей! Потому что мы помним тринадцать черных незнакомцев с розами в петлицах, по недосмотру автора появившихся в начале книги. Потому что чувствуется тайна в неожиданном богатстве профессора и роковое прошлое в портрете военлета Иванова! И потому еще, что эта, пятая, глава вознаградит нас за некоторую растянутость первых четырех.
Прежде всего, обозначим срок и место надвинувшихся событий.
Срок - четвертый день со времени приезда Мака в Медынск - следующий день после его неудачного полета. Место - запущенный сад профессора Добротворского. Время - двенадцать ночи. Действующие лица:
По узкой, черной, пустынной улице - на эту улицу выходит задняя часть сада Добротворского - быстро скользила человеческая тень. Тень приблизилась к наклонному забору - скользкой, поросшей мхом поверхности, скрывающей от посторонних глаз глубину сада - низкий профессорский дом.
Незнакомец подошел к забору вплотную. Он сделал резкое движение и вдруг скорченная, сутуловатая фигура очутилась верхом на шаткой ограде.
Два освещенных желтых окна в правом углу фасада и одно крайнее слева сверкнули из темноты. В следующий момент незнакомец исчез за четкой досчатой гранью.
Несколько минут пустая тьма настороженно висела над переулком. Где-то близко, по другую сторону дома, протяжно и громко залилась собака. Вой смолк и повторился опять с новой необычайною яростью. Затем собака замолкла. Вдоль забора зашуршали осторожные шаги новой, сливающейся с его поверхностью, фигуры.
Прижавшись к забору, некто второй простоял несколько секунд неподвижно. Но либо он не обладал решимостью первого, либо не надеялся на крепость своих мускулов. Как бы то ни было, он не повторил движений предшественника, а снова заскользил вдоль стены, очевидно, ища подходящей лазейки для проникновения внутрь…
Прошло полчаса. Из разорванных туч выглянула усеченная луна, залив улицу, забор и сад тусклым неверный светом. Плыла ночная тишина…
Для человека, лежащего совершенно неподвижно в высокой сырой траве да еще на враждебной территории, полной всевозможных опасностей - срок в тридцать минут может показаться очень значительным! Лежать на ноющих локтях, чувствовать, что все тело пропитывается дрожью ночного холода и не спускать глаз с трех световых квадратов перед глазами - вот основное занятие человека, пробравшегося в чужой сад с определенной целью! А если к этим неудобствам прибавляются муки раненой совести - дело становится из рук вон плохо! Именно переживаниям такого рода суждено было терзать душу ночного незнакомца, распростертого на животе репортера Мака.
Вчера вечером в назначенный срок он пришел к Иванову. Военлет был дома, здесь же сидел его друг - техник Фенин - квадратнолицый человек в ситцевой косоворотке, выглядывавшей из под серого, потертого пиджака. Сидели у стола под портретами Ленина и Маркса, пили чай, разговаривали. Хозяйничала жена Иванова.
В ее наружности не было ничего особенного или бросающегося в глаза - тоненькая брюнетка, среднего роста, со свежим, вздернутым лицом и кудряшками стриженой головы. В синем платье, обнажающем ее хрупкую шею и худые, полудетские руки, она совсем не походила на женщину двадцати четырех лет. Она неслышно двигалась по комнате, почти не вмешиваясь в разговор мужчин. Но один нелепый случай странно запечатлел эту женщину в уме Мака.
Конечно, это была его собственная вина!
Нужно же было проговориться, нарушить данное слово, без всякого повода разбить спокойствие этих симпатичных людей. И из-за чего?
Произошло это совсем неожиданно. Иванов, постепенно вызванный Маком на воспоминания, рассказывал о своем прошлом. Рассказал несколько эпизодов фронтовой жизни, о своем плене у белых, о бегстве из плена, о том, что только благодаря случайности он не попал в Москву работать на центральном аэродроме…
- Хороший город Москва, - поддержал разговор Мак, - магазины, театры… Вы в котором году были там, товарищ Иванов?
- Я не был в Москве! - небрежно заметил военлет. - Говорю, только мимо проезжал. Еще тогда…
Но у Мака явилось острое желание продолжить свою тему.
- Ну как не были? Бросьте, товарищ! Я знаю прекрасно… А дочь профессора Добротворского?
- Дочь Добротворского? - выставил Иванов над столом свое костлявое лицо. - А при чем же здесь она?
Мак прикусил губу. Он понял, что Нина Павловна здесь не только не при чем, но и специально взяла с него обещание не говорить об этом вопросе! Но непонятное запирательство Иванова… Не только дух хорошего журналиста, но и смутная ревность были разбужены в нем. Он тоже облокотился на стол.
- При чем дочь профессора? Да при том, что именно в Москве состоялось ваше знакомство с ней. Помните? Конечно, это между нами… Если уж сорвалось…
Военлет медленно покачал головой.
- Вы что-то путаете, товарищ! Правда, вчера я видел на бульваре эту развязную девчонку. Но никогда я раньше не встречался ни с кем, даже отдаленно похожим на нее!
- Не встречались? А портрет с вашей надписью, подаренный ей? Я сам видел этот портрет! И кроме того, так отзываться о женщине… - дрогнувшим голосом сказал Мак и обвел комнату глазами.
Тут только он понял всю неуместность своей непонятной настойчивости.
Жена Иванова стояла, вытянувшись у двери, совсем бледная, с полуоткрытым напряженным ртом.