- Можно вам погадать? Прошлое мы ваше знаем. Поговорим теперь о будущем.
- Погадайте. А вы умеете?
Глядя на обветренную, шершавую ладонь девушки покрытую глубокими прерывистыми линиями, он говорил серьезно и внушительно:
- Через три дня, ровно в двенадцать часов, вы будете сидеть в Ужгороде, на правом берегу реки Уж, сразу за большим мостом, на первой скамейке. К вам подойдет молодой человек с веткой сирени в руках, в сером костюме…
Верона потянула руку, сдержанно засмеялась:
- Вот и неправда, ничего вы не отгадали! Через три дня, в двенадцать часов, меня не будет в Ужгороде. Я уеду в Мукачево к сестре, у нее день рождения.
- К сестре? В Мукачево? А на какой улице она живет?
- Кирова, двадцать четыре.
Андрей кивнул и снова осторожно взял руку девушки, сказал полушепотом, подражая цыганке:
- Через три дня, красавица, ровно в семь вечера вы будете стоять на улице Кирова, около дома номер двадцать четыре, в городе Мукачеве. К вам подойдет молодой человек с веткой сирени. - Андрей многозначительно помолчал и, согнав с лица улыбку, серьезно спросил: - Теперь отгадал?
Верона ничего не сказала в ответ, только засмеялась, но разве обязательно все надо говорить словами!
На вечерней заре приехали в Явор. Теперь до Ужгорода уже рукой подать. Часа через два и Верона будет дома.
Выходя из автобуса, Андрей пожал руку девушки я, нежно заглядывая ей в глаза, сказал:
- Так, значит, в воскресенье, в семь вечера, в Мукачеве, на Кировской, около дома номер двадцать четыре.
Она ответила ему сдержанным кивком.
В Яворе, на автобусной остановке, Андрея ждала мать, которую он предупредил телеграммой о своем приезде. Встреча с ней теперь, на глазах у Вероны, была опасной для Андрея по двум причинам. Во-первых, мать на радостях могла выпалить: "Мой дорогой Андрюша" или что-нибудь в этом роде. Во-вторых, такой нарядной матери, как легко поймет Верона, не могло быть у простого рабочего человека Олексы Сокача.
На Марте Стефановне было широкое с бронзовыми застежками пальто-реглан, осторожно распахнутое на груди, ровно настолько, чтобы была видна пышная, ослепительно золотого цвета блузка, сделанная из воздушного органди. "Тюрбан" и туфли были темнокоричневыми, крошечные наручные часики, цепочка и браслеты - в тон одежде и обуви.
Дымя сигаретой и сильно щурясь, Марта Стефановна вглядывалась в выходящих из автобуса пассажиров. Андрей прошмыгнул мимо матери, в двух шагах от нее, но она по близорукости не заметила его. Бросив в такси на заднее сиденье чемодан, Андрей сел рядом с шофером:
- Поехали!
- Адрес? - спросил шофер, включая счетчик.
- Поверните на проспект и остановитесь за углом, - сказал Андрей.
Водитель с удивлением покосился на пассажира, но волю его выполнил: остановился через двести метров на проспекте.
- Теперь закурим, - Андрей достал папиросы, угостил шофера.
С проспекта хорошо был виден мост через реку, по которой проследовал в Ужгород раховский автобус. Проводив его глазами, Андрей скомандовал:
- Поворачивайте на сто восемьдесят градусов, к автобусной остановке!
Мать, встревоженная, опечаленная, растерянно топталась на автобусной остановке, повидимому, решив ждать следующей машины из Верховины. Андрей подошел к ней, Молча положил на плечо руку.
- Здравствуй, Андрюшенька! - оборачиваясь, обрадованно воскликнула она.
- Здравствуй, - ласково сказал он. - Ну, зачем беспокоилась? Разве я без тебя дороги домой не нашел бы?
Внимательное, приветливо-ласковое, дружеское выражение лица Андрея, так понравившееся Вероне, теперь стало еще более нежным.
Марта Стефановна была счастлива: ведь она встретилась с сыном после долгой, полугодовой разлуки.
Подъехав к своему дому, Андрей взял чемодан, небрежно кивнул матери:
- Расплатись, мамочка!
Марта Стефановна поколебалась немного и заплатила.
В садике, примыкавшем к дому, цвели тюльпаны, розовые и синие незабудки. В большой проволочной клетке, высоко поднятой на четырех столбах, ворковали белоснежные голуби. Под навесом веранды висели золотые початки прошлогодней семенной кукурузы. На подоконниках, прильнув к стеклам, стояли красные, белые, сиреневые цветы в горшках. В глубине двора сквозь прозрачный плетеный птичник чернела фигура Марии, окруженной курами, утками и гусями. На весеннем солнцепеке грелась кошка с котятами.
- Хорошо! - поворачиваясь к матери и счастливо улыбаясь, проговорил Андрей. - Все, как было. Будто и не уезжал.
Из птичника вышла Мария с лукошком в руках. Она была в строгом одеянии: черная длинная, чуть не до пят, юбка, черная кофта с темными пуговицами, черный фартук, черные начищенные ботинки, черные чулки. Только лицо ее было белым, и на нем лучилась сладенькая улыбочка.
- Боже мой, как ты вырос, Андрюша! - молитвенно скрестив руки на груди, нараспев воскликнула Мария. - Здравствуй, красавчик, здравствуй, королевич мой ненаглядный!
- Здравствуй, святая Мария, - с притворным дружелюбием усмехнулся Андрей, разглядывая бывшую монашенку, неутомимую работницу и ловкую помощницу матери в ее коммерческих делах. - Здравствуй! - Он кивнул Марии и направился в дом, откуда доносился аромат жареного мяса и сдобного теста.
В самой большой комнате на раздвинутом столе, как и ожидал Андрей, было приготовлено праздничное угощение. Чуть ли не сорок тарелок, на каждой выложена особая закуска: колбасы всех сортов, сыр, икра, тонкие ломтики красной рыбы, холодная курица, пирожки, соленые огурцы, моченые яблоки и сливы, перец фаршированный, печенья, яблоки, виноград, вино, орехи, конфеты…
Середину стола занимал большой пухлый торт. На его коричневом шоколадном фоне белела сливочная надпись: "С приездом, мое счастье!"
"Мое счастье" довольно равнодушно, как и полагалось человеку, знавшему себе цену, оглядел стол: нам, дескать, не в диковину этакое изобилие харча, не ждите благодарности.
- Крестного не догадалась пригласить? - спросил он.
- Приглашала, Андрюшенька. Нету его дома. Ночью вернется из поездки.
- Ну и ладно, обойдемся пока и без него. - Андрей обошел вокруг стола, потирая руки. - А не найдется ли у вас, хозяюшка, самой обыкновенной картошки, ржавого селедочного хвостика и простой русской горькой?
Марта Стефановна не обиделась на то, что сын не оценил по достоинству ее кулинарных и гастрономических стараний, ее щедрых расходов. Наоборот, она поспешно и виновато пробормотала: "Сейчас, сейчас, Андрюша, мы все сделаем с Марией", - и скрылась в кухне. Вернулась с вареным холодным картофелем, селедкой и белоголовой бутылочкой.
Пока Андрей пил и ел, Марта Стефановна и ее помощница с умилением смотрели на "королевича" и "красавца". Сменяя друг друга, они рассказывали ему про все местные новости, о рыночных ценах на вино и фрукты, о том, какие редкие, дефицитные товары продавались за это время в универмаге и в комиссионке, что удалось купить и перепродать, что отложить в запас. Немало приобретений досталось на долю Андрея: китайские рубашки с вечными крахмальными воротниками, кожаная фиолетовая куртка на молнии, модные полуботинки на толстой каучуковой подошве, чешский и венгерский галстуки, шведские лезвия, болгарские сигареты, красивые носовые платки…
Андрей принял подарки как должное. Он давно приучил мать к тому, чтобы она свою любовь к сыну беспрестанно подкрепляла вещественно и денежно. Он бы удивился и обиделся, если бы она перестала это делать. Он считал закономерным, что черная Мария работала на мать, а мать - на него.
Пересмотрев и примерив обновки (расцветки китайских рубашек ему не понравились, куртка показалась великоватой, полуботинки тяжелыми и слишком тупоносыми, а галстуки недостаточно яркими), он побрился, надел новую куртку, пригладил щеткой свои длинные волосы, собранные в пучок на затылке, надушился "Белой сиренью" и объявил, что отправляется в город, в гости к Олексе Сокачу.
- Отдохнул бы, Андрюша. Завтра пойдешь по гостям, - робко посоветовала Марта Стефановна.
- Мама, зря беспокоишься. Я неутомимый.
Он накинул поверх куртки плащ, закурил сигарету и небрежно сказал, щелкнув пальцами:
- Мама, подкинь что-нибудь.
Марта Стефановна вздохнула, потянулась к сумке:
- Сколько?
- Сколько не жалко.
- А все-таки? На сигареты и спички?
- Ну, ты же сама понимаешь, что я сегодня должен угостить Олексу Сокача. И так угостить, чтобы он всю жизнь вспоминал и благодарил.
- Позвал бы его сюда и угостил.
Мать поспешно раскрыла сумку и, шурша новенькими бумажками, вытащила две сотни, положила их на стол.
Андрей перебросил сигарету из левого угла рта в правый, сердито пыхнув дымом, прищурился, протянул матери руку.
- Позолоти еще, родная, бог не забудет твоей щедрости, - подделываясь под цыганку-гадальщицу, проговорил он.
Марта Стефановна улыбнулась. Ну как можно не любоваться таким остроумным, обворожительным сыном, как можно отказать ему в чем-нибудь!
Достав из сумки еще две новенькие бумажки, она умоляющими глазами посмотрела на сына, улыбнулась:
- Только ты никому про это не говори, Андрюша. Самое главное - дяде Любомиру не проболтайся. Ты пойдя к нему, скажи, что мать не дала денег на угощение Олексы Сокача. Он пожалеет тебя, подкинет, сколько надо.
Андрей недобрым взглядом смерил мать с ног до головы:
- Он твой казначей или как? Почему ты его боишься? Почему жалеешь для меня денег, а он нет? Восемь переводов от него получил, а от тебя ни одного.
- Андрюша, так это же… - Марта Стефановна остановилась, представив себе, как рассвирепеет ее хозяин, узнав, что она выдала тайну с переводами.
- Ну, отвечай, почему стала такой жадной?
- Я не жадная, Андрюша, я…
"Сказать ему или - не сказать правду? Если скажу, что он сделает? Побьет? Побежит в милицию или на Киевскую? Нет, не скажу. Он ничего не узнает от меня".
- Андрюша, у меня нет больше денег. Нас обокрали. Все пропало. - Она закрыла лицо платком, заплакала.
- Так я тебе и поверил! - беспечно засмеялся Андрей. - Имей в виду, мама, тебе придется заплатить мои львовские долги. До свидания!
Надушенный, с сигаретой, прилипшей к верхней губе, в ярких, еще не разношенных полуботинках, тщательно причесанный, заложив руки в косые карманы куртки, похрустывая новенькими сотенными бумажками, таящими в себе столько удовольствий, Андрей вышел из дому и направился на Гвардейскую улицу, где жил его чудесный денежный покровитель. Дядя Любомир был уже дома. Он расположился посреди большой, заставленной книжными полками комнаты, гонял ногой скрипучий привод токарного станка и вытачивал из березы каких-то большеголовых пузатых идолов. Его волосы были покрыты стареньким беретом. На кончике длинного носа блестели выпуклые, в золотой оправе очки. За тяжелым мясистым ухом торчал толстый плотницкий карандаш, а в зубах - холодная трубка. Длинный кожаный фартук закрывал мастера по дереву от шеи до колен. В комнате вкусно пахло сухой березой. Низкие лучи солнца, уходящего на запад, в сторону границы, золотили вороха стружки, лежавшей на полу.
- А, это ты! - обрадовался хозяин, вскинув очки на лоб. - Раздевайся, садись!
- Я ненадолго, дядя Любомир, - напуская на себя печаль, проговорил Андрей. - С матерью поругался. Жила, скупердяйка, денег не дала! Угостить надо Олексу Сокача, а в моем кармане кот наплакал.
- Понятно. - Крыж открыл один из книжных шкафов, достал толстый, в темносинем переплете том "Большой советской энциклопедии". Между его страницами лежали новенькие, без единой морщинки и пятнышка, только отпечатанные, сторублевки.
- Бери сколько надо! - великодушно сказал Крыж.
Андрей потянулся к деньгам, хотел отделить от пачки листка два-три, но гибкие скользкие бумажки не давались в руки. Андрей послюнявил пальцы и, торопясь, загибая углы сторублевок, взял полтысячи.
- Не мало? - усмехнулся Крыж.
Андрей пожал плечами и, скрывая смущение (в ту пору он еще был способен на это), с напускной развязностью сказал:
- Могу добавку прихватить, если вы такой щедрый, - Он взял еще триста рублей. - Спасибо, дядя Любомир!
- Спасибом, брат, не отделаешься. Пиши расписку: "Я, Андрей Лысак, сего числа сего года получил от "Креста" за оказанную ему услугу столько-то денег".
- От "Креста"?
Андрей, заискивающе улыбаясь, смотрел на щедрого дядюшку, пытаясь, понять, всерьез он говорит или шутит. Нет, хозяин шутил: на его тонких губах озорная усмешка.
Крыж подвинул старенькое, с вытертой кожей, кресло к столярному верстаку.
- Садись и пиши.
Андрей писал с легким сердцем, в полной уверенности, что эта странная расписка - безобидная шутка дяди Любомира и что бумажка будет разорвана, сожжена или выброшена.
- А какую услугу я оказал "Кресту"? - смеясь, спросил он.
- Пожелал ему здоровья, когда он чихнул.
- А кто он, этот "Крест"?
- Я.
- Вы?
- Да. Так называли меня в детстве мои маленькие друзья сербы. Крыж по-сербски - крест… Ну вот, теперь все в порядке. До свидания. Угощай и угощайся на здоровье!
Когда Лысак вышел, Джон Файн сейчас же покинул свой тайник. Он злобно хмурился, исподлобья глядя на Крыжа:
- Что за комедию вы разыграли с этим пижоном? Кто это?
- Сын "Венеры", моей помощницы, о которой я вам уже говорил. Кандидат в агенты. Подготавливаю к вербовке.
- А!.. - смягчился "Черногорец". - Созрел?
- Да, вполне.
- Смотрите, Любомир, не опростоволосьтесь. Вербовка - дело тонкое, опасное. Что он собой представляет?
- Лодырь. Враль. Любит прожигать деньги, чужие главным образом. До сих пор не заработал ни одного рубля. Пьет. Гуляет. Франтит. Эксплуатирует свою мамашу. Способен. В общем, как раз то, что нам нужно.
- Вы уверены, что именно "то"?
- Абсолютно.
- Ошибаетесь. В нашем деле… Впрочем, об этом мы потом поговорим. Почему же этот "эксплуататор", - Файн усмехнулся, - решил стать рабочим человеком, паровозником?
- Ничего сверхъестественного в этом нет. Парень надел спецовку с дальним прицелом: в надежде поменять ее на генеральский мундир. Ему помог в этом Головин, старый паровозный машинист, Герой Социалистического Труда, депутат Яворского городского Совета. Я в курсе дела. Рассказать? Или вам это неинтересно?
- Почему же мне это неинтересно? Я все должен знать и о вас, и о ваших агентах, и о кандидатах в агенты. - Файн кивнул. - Рассказывайте.
…Ранним летним вечером прошлого года Константин Васильевич Головин сидел в своей обезлюдевшей квартире и, водрузив на кончик носа очки, читал. Звонок оторвал его от книги. Головин открыл дверь. На лестничной площадке стояла Марта Стефановна Лысак. Над ее плечом виднелась голова долговязого Андрея.
Марта Стефановна приветливо поздоровалась, извинилась за причиненное беспокойство и спросила, может ли она поговорить с Константином Васильевичем по очень важному для нее и ее сына делу.
- Пожалуйста, милости просим, - сказал Головин.
Мать и сын вошли. Хозяин предложил гостям стулья. Они сели. Марта Стефановна закурила, умильно посмотрела на Головина своими большими цыганскими глазами:
- Дорогой мой, я опять беспокою вас! Я насчет сына. Помогите.
Константин Васильевич смущенно пожал плечами:
- И рад бы помочь, но… я не могу отменить переэкзаменовку.
Андрей Лысак до пятого класса учился в обычной школе. Потом он благодаря хлопотам матери попал в музыкальное училище. Через год его отчислили. Марта Стефановна немедленно пожаловалась Головину. Константин Васильевич пошел в музыкальное училище. Поговорив с директором и педагогом, депутат выяснил, что Андрей Лысак отчислен справедливо: не хотел учиться, часто пропускал уроки, хулиганил. Головин посоветовал Марте Стефановне определить мальчика опять в школу. Плохо занимался Андрей и там. Два года просидел в шестом классе. Два в седьмом. Столько же в восьмом. На пороге девятого класса получил переэкзаменовку. Вот об этой переэкзаменовке и говорил Головин, смущенно пожимая плечами. Но он ошибся.
- Мы отказались от переэкзаменовки, Андрюша дальше не будет учиться, - сказала Марта Стефановна. - Довольно! Мы были у нашего врача, и он сделал заключение: мальчику категорически воспрещается умственное напряжение. Вот диагноз.
Головин молча прочитал врачебную справку и вопросительно посмотрел на Андрея Лысака, угрюмо обкусывающего ногти.
- Мы с Андрюшей решили, что ему надо работать, - твердо сказала мать.
- А куда Андрей хочет устроиться? - спросил Головин.
- На ваше усмотрение, дорогой мой. У вас столько влиятельных друзей, столько возможностей!
Головин сказал:
- У меня есть друзья в Донбассе, на металлургическом заводе. Хотите, устрою вашего Андрея в мартеновский цех подручным сталевара?
Марта Стефановна снисходительно усмехнулась, посмотрела на сына и покачала головой.
- Могу устроить учеником токаря на станкостроительный завод.
Марта Стефановна опять покачала головой.
Головин продолжил:
- У меня есть друзья на Солотвинском руднике. Они помогут устроиться Андрею помощником горного комбайнера. Соль будет добывать. Если не нравится на соляном руднике, могу на угольную шахту устроить.
- Нет, дорогой мой, вы меня не поняли! - с досадой проговорила Марта Стефановна. - Мы с Андреем интересуемся другой работой.
- Какой?
- Я бы хотела, чтобы вы устроили моего Андрюшу…
- Понимаю! Куда-нибудь повыше! - подхватил Головин. - Есть у меня приятели на высотных стройках в Москве. Могу определить вашего Андрея в бригаду каменщиков, бетонщиков, верхолазов-арматурщиков. Или вам не подходит черная работа? Мечтаете о белой, конторской?
Марта Стефановна уже не улыбалась. Цыганские глаза ее наполнились слезами.
- Вы напрасно так говорите, товарищ Головин. Мы пришли к вам за отцовским советом, как к депутату, а вы смеетесь над нами.
- Какой же тут смех? Я б родному сыну сказал все то, что вам посоветовал.
Марта Стефановна улыбнулась сквозь слезы:
- Нет, родному сыну вы посоветовали бы другое: пойти на паровоз, стать машинистом, а нам вот…
- Хотите на паровоз? Пожалуйста! Так вы бы сразу сказали! На паровоз я могу вас в два счета устроить. Кочегаров нам не хватает.
- А нельзя ли в школу машинистов устроиться? Или в железнодорожный техникум, на паровозное отделение? Все-таки Андрюша закончил восемь классов.
- Можно и так, конечно, но… - Константин Васильевич подергал себе ус, искоса посмотрел на прилизанного Андрея. - А почему ты выбрал паровоз?
- Так… нравится, - ответил парень.
- Это твердо? Не разонравится через год или через три месяца?
- Всю жизнь будет нравиться.
Головин положил руку на плечо Андрея:
- Хорошо, хлопче, я устрою тебя в школу машинистов. Только, смотри, не подведи мою седую голову под позор!
- Что вы, дядя Костя! Даю вам слово.