- Имеет хороший доход?
- Порядочный. Почти все офицеры, проходящие мимо, бросают ему в шапку серебро.
- Какие же у вас основания подозревать Батуру?
- В прошлом Батура лет двадцать подряд жил в Америке, в Австралии. Работал в шахтах мастером. Там, говорят, во время пожара повредил себе глаза. Вернулся домой в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Мы установили, что у него на квартире бывал Дзюба.
- Все? - спросил Шатров. - А сама позиция Батуры на углу Кировской и Ужгородской, напротив Дома офицеров и штаба авиасоединения, не вызвала у вас интереса?
- Интересовались и этим. С того места, где он стоит, не видно ни одного штабного окна.
- А может быть, что-нибудь другое видно? Или слышно? Проверьте! Если Батура - агент, то он не зря стоит напротив Дома офицеров и штаба летчиков. Но это попутно. Главное же не упустите момент, когда он наладит контакт через какого-нибудь связника с разведцентром "Юг". Выберите для наблюдения за Батурой хорошего работника, молодого, энергичного, смекалистого, одним словом, такого, на которого вы могли бы положиться, как на каменную гору. Есть у вас такой?
- Есть, товарищ полковник. Лейтенант Гойда.
- А, тот самый? - улыбнулся Шатров. - Вот и хорошо. - Шатров посмотрел на часы. - Ну что ж, на этом сегодня и закончим. Соберемся еще раз завтра. Не возражаете, товарищ генерал?
Глава третья
На другой день майор Зубавин раньше обычного поднялся с постели и приступил к работе. Войдя к себе в кабинет, он снял телефонную трубку, набрал номер оперативного дежурного и приказал срочно вызвать лейтенанта Гойду.
Гойда? Василь Гойда? Тот самый, что разгадал сущность Кларка? Бывший пастушонок, извлекавший из своей дудки мелодии "Верховино, свитку ты наш", "Выходила на берег Катюша", "Каховку", "Интернационал"? Бывший партизанский разведчик, три года доставлявший в штаб Бати ценнейшие сведения о карательных эсэсовских полках, о количестве военных эшелонов, прошедших на Восточный фронт? Знаменитый на все Закарпатье машинист Василь Гойда? Да, это он. В органы государственной безопасности пришел кадровый рабочий, доброволец-разведчик, бескорыстный защитник интересов своего народа, умеющий ненавидеть врага и побеждать его в борьбе умом, хитростью, выдержкой, терпением, бесстрашием. Такого не подкупит самый изощренный враг, не обманет, не втянет в ловушку, не запугает, не соблазнит не поселит в его чистом сердце неверия в честных людей.
Как же паровозный машинист Василь Гойда стал лейтенантом госбезопасности?
Вскоре после разоблачения Кларка, скрывавшегося под обликом демобилизованного Ивана Белограя, Василя Гойду вызвали к майору Зубавину. Евгений Николаевич, как всегда, встретил его дружеской улыбкой, доброй, но в то же время чуть-чуть иронической, подзадоривающей.
- Ну, "дудошник", все свои штатские песни пропел?
Василь сразу понял, куда клонит его партизанский друг и командир, но решил выждать, не ошибся ли.
- На всю жизнь мне хватит штатских песен, Евгений Николаевич, - уклончиво сказал он.
- Пора тебе приниматься за военные, Вася! - Зубавин положил ладонь на плечо Гойды и сурово пропел вполголоса:
Пусть ярость благородная
Вскипает как волна:
Идёт война народная,
Священная война…
Я до сих пор этой песнейЮ как в былое время, начинаю день. Пушки молчат, но тайная война не прекращается ни на одно мгновение. Мы, разведчики, и сейчас воюем…
Василь засмеялся:
- Евгений Николаевич, переходите прямо к делу.
- Догадливый! Предлагаю идти к нам на службу. Согласен?
- Что вы! Так вот, сразу?
- В нашем деле все так - решительно и быстро!
- Не все, конечно. И в вашем деле бывают малые скорости… Нет, Евгений Николаевич, я должен подумать, посоветоваться.
- Подумать, конечно, можно, а вот насчет совета… С кем же ты хочешь советоваться? Разве я не лучший твой советник в таком деле?
- Есть ещё лучший, Евгений Николаевич. Райком партии. Я ведь собирался осенью в техникум поступить. Два года готовился, вы же знаете.
- Поступай, не возражаю. Хоть в институт. Время у тебя будет.
- Зачем же мне тогда железнодорожный техникум?
- Как - зачем? Чтобы стать специалистом.
- А!.. Значит, вы меня используете по железнодорожной линии?
- И по этой и по другой. Ты везде будешь на месте.
Василь откинулся на спинку дивана, задумался. Зубавин смотрел на юношу, и его сердце наполнялось нежностью к этому красивому верховинцу, сыну лесоруба, храброму солдату и скромному труженику.
- А что скажет райком? - спросил Василь.
- Райком принял мое предложение.
Василь с серьезным удивлением посмотрел на Зубавина:
- Так почему же вы мне сразу не сказали?
Зубавин усмехнулся.
- Жду твоего слова. Согласен или не согласен?
Гойда вскочил, приложил руку к козырьку фуражки:
- Согласен, товарищ майор!
Через несколько дней он сдал паровоз и вместо форменного обмундирования железнодорожника надел обыкновенный штатский костюм.
…Оперативный дежурный разыскал Гойду.
Он явился к Зубавину еще не совсем проснувшийся, с припухшими веками, с влажным после умыванья и не совсем ладно причесанным чубом, но с радостно-тревожным блеском в глазах.
- Товарищ майор, лейтенант Гойда прибыл по вашему приказанию! - доложил он глуховатым голосом.
Зубавин молча разложил на столе план Явора, острием карандаша прикоснулся к неширокой магистрали в северной части города:
- Какая это улица, товарищ лейтенант?
- Кировская, - с некоторым недоумением ответил Гойда.
- Ты часто здесь бываешь?
- Да, почти каждый день.
- Значит, хорошо знаешь ее?
- Да вроде бы неплохо…
- Чем же примечательна эта улица? Что тебе особенно запомнилось?
- Там живет мой лучший друг Олекса Сокач, машинист паровоза. На Кировской - прекрасный сквер и цветник, здание бывшего жандармского управления мадьярских фашистов, особняки удравших капиталистов…
- Еще?
- На Кировской Дом офицеров, штаб летчиков, Военторг…
- Все?
- По Кировской разрешается только одностороннее движение транспорта. Проезд грузовиков запрещен. Тротуар выложен каменными плитами. В солнечный день на Кировской особенно много детских колясок… - Не переводя дыхания, Гойда продолжал: - На пересечении Кировской и Ужгородской, на углу, под каштаном, стоит слепой старик с шапкой в руках.
- Слепой? - быстро спросил Зубавин. - С шапкой?
И по этому его вопросу, по интонации и выражению лица Василь Гойда понял, чем именно интересуется его друг и начальник.
- Полуслепой, - поправился Гойда. - В руках - шляпа. Он без поводыря приходит на Кировскую и самостоятельно уходит домой.
- Где он живет?
- В другом конце Явора. Кажется, на Горной улице.
- Все. Испытание закончено, товарищ лейтенант! У нас есть основания подозревать, что этот нищий, по фамилии Батура, служит вражеской разведке. Наше подозрение надо подкрепить неопровержимыми фактами. Это дело поручено вам, лейтенант Гойда. Наблюдайте за ним, изучайте, с кем и как он связан. От всех других обязанностей вас освобождаю. Отвечайте только за Батуру. Вопросы будут?
- Все ясно, товарищ майор.
- Так уж и все? Доложите, как будете действовать.
- На углу Кировской в одноэтажном домике живет Олекса Сокач. Два его окна находятся как раз…
- Все понятно. - Зубавин пожал руку лейтенанта. - О результатах докладывайте ежедневно.
- Слушаюсь.
Выйдя от Зубавина, Василь Гойда сразу же направился на Кировскую.
Он это сделал без всякого риска привлечь к себе внимание Батуры. Тот привык видеть его здесь и отлично знает, что сюда его привлекает дружба с Сокачем.
Полуслепой старик со старенькой шляпой в руках стоял, как обычно, на углу, в тени уже голого каштана, опираясь сутулой спиной о его массивный ствол. Пепельно-седые волосы были аккуратно подстрижены, тщательно причесаны, щеки и подбородок выскоблены до синевы. Жилистую темную шею оттенял старомодный, твердый, чуть пожелтевший воротничок, повязанный галстуком. На плечах Батуры было черное, изрядно вытертое демисезонное пальто, из-под которого выглядывали отживающие свой век, с обтрепанным низом брюки. Грубые стоптанные башмаки завершали маскарад "интеллигентного" нищего.
Гойда поравнялся с Батурой. Старик молча выразительно пошевелил шляпой: подайте, мол, что можете. Василь порылся в кармане, достал серебро, бросил его в черную шляпу и прошел мимо. Раньше Василь не очень-то внимательно приглядывался к нищему. Сегодня старик показался ему особенным. Лишь две или три секунды Гойда позволил себе постоять перед полуслепым, ко хорошо успел рассмотреть его. Узкий, плоский, без единой морщины, словно костяной, лоб обтягивала тонкая пергаментно-желтая кожа. На вдавленных висках проступали голубые жилки. Глаза прикрыты набухшими, безресничными веками. Нос сухой, хрящеватый, с глубоко вырезанными ноздрями. В углах бескровного, старчески запавшего рта темнели глубокие складки.
Василь Гойда завернул за угол и скрылся в подъезде одноэтажного кирпичного домика, увитого плющем. В маленькой прихожей он лицом к лицу столкнулся с матерью Олексы Сокача Анной Степановной, сухонькой, седоволосой, преждевременно состарившейся женщиной. В ее руках была большая корзина. Анна Степановна, повидимому, отправлялась на рынок или в магазин.
- Здравствуйте, тетя Аня!
- Здравствуй, Василько!
- Как ваше здоровье, тетя Аня?
- Спасибо! Скриплю. А ты как поживаешь?
- А как поживает легинь? - Гойда молодецки постучал в свою грудь кулаком. - Лучше всех!
- Не все легини поживают так счастливо, как ты… - Анна Степановна вздохнула, и в ее черных, глубоко запавших глазах появилось грустное выражение. Помолчала, перебирая тонкими сухими пальцами бахрому полушалка, накинутого на седые волосы. - Мой Олекса - тоже легинь, а живет, как несчастный вдовец, работает да хлеб жует, спит да читает. В кино перестал бывать, не гуляет. Даже смеяться разучился. Все думает, думает… Скажи хоть ты мне, Василь: что с ним случилось?
Гойда посмотрел на дверь, ведущую в комнату.
- Дома Олекса?
- В командировке. Позавчера уехал в Львов. Новый паровоз получает!
- Что ж, тетя Аня, могу рассказать. - Гойда снова посмотрел на закрытую дверь. - Неудобно вот так, стоя на лестничной площадке, разговаривать. Может, в квартиру пригласите?
- Пойдем.
Анна Степановна открыла дверь, пропустила гостя вперед, бросила корзину и, сняв с головы полушалок, села на стул.
- Ну, рассказывай! Рассказывай, Василько, - попросила Анна Степановна.
Голос у нее был тихий, чуть глуховатый.
Гойда подошел к Анна Степановне, сел с ней рядом, бережно погладил ее густые белые волосы, собранные на затылке в тугую корону.
- Не беспокойтесь, тетя Аня. Все уладится.
- Рассказывай!
- Вы, конечно, знаете, - начал Гойда, - что Олекса и Терезия большие друзья?
Анна Степановна кивнула. Морщинистые ее губы поджались, а вокруг глаз резче обозначились морщины. Гойда продолжал:
- Любят они друг друга, Олекса и Терезия. Я это хорошо знаю. Очень хорошо. Потому так и говорю. Потому и не верю разным слухам и сплетням.
- Если любит Олексу, почему выходит замуж за этого… демобилизованного гвардейца? Его машиной "Победа" прельстилась? Ордена ослепили?
- Что вы, тетя Аня! Терезия не из таких. Все это неправда. Выдумка. Терезия - хорошая, настоящая дивчина. Никто ей не нужен, кроме Олексы. Вернется он из Львова, сразу все уладится. Вот увидите. Не верьте никаким сплетням.
- Да как же мне не верить, когда Олекса поверил?!
- Дурак, своего счастья не чувствует… - Гойда взял легкую руку Анны Степановны. - Тетя Аня, все уладится, даю вам слово! Не беспокойтесь. И не будем больше говорить об этом… Вы куда собрались? В магазин? На базар? Идите, я подожду вас. - Он посмотрел на шкаф с книгами, на широкий, удобный диван. - Почитаю, отдохну. Люблю я вашу квартиру, тетя Аня. Дневал и ночевал бы здесь, если бы позволили.
Суровое, опечаленное лицо Анны Степановны чуть посветлело.
- Хитрый ты, Василько, но… но меня не перехитришь. Что ты задумал? Зачем тебе понадобилась наша квартира? Говори прямо.
- Скажу! Для святого дела, тетя Аня. Больше ни о чем не спрашивайте. Идите!
Он помог Анне Степановне подняться, подал ей корзину, проводил к выходу.
- Если захочешь уйти, не забудь дверь захлопнуть, - сказала на прощанье Анна Степановна.
- Не забуду.
Вернувшись в комнату, окна которой выходили на Кировскую, он взял книгу и, заняв удобную позицию; стал наблюдать за "интеллигентным" нищим.
Почему именно здесь, на Кировской, напротив Дома офицеров и штаба летчиков, обосновался Батура? Этот вопрос Гойда решил выяснить прежде всех других.
Был теплый полдень запоздавшей капризной весны. На солнечной стороне играли дети. Тут же, на припеке, на удобных скамейках сидели их няни. В двери Дома офицеров беспрерывно входили и выходили военные.
Дети кричали, смеялись, шумно бегали по тротуару, перебрасывали друг другу большой резиновый мяч, пели песни, плакали, дрались, мирились - все это никак не интересовало старика, стоявшего под каштаном. Он ни разу и головы не повернул в ту сторону, где играли дети. Не обращал он внимания и на людей, идущих с рынка. Но когда мимо проходили офицеры-летчики, он преображался: поворачивался к ним лицом, как подсолнух к солнцу, шляпа в его руках шевелилась, прилизанная голова на длинной жилистой шее как бы выдвигалась кверху, а ноги, обутые в грубые башмаки, нетерпеливо переступали на каменных плитах тротуара. Гойде казалось, что даже уши старика тянулись за офицерами. "Что с ним творится.? Или запоминает голоса офицеров, вслушивается в то, о чем они говорят?"
Батура покинул свое место под каштанами вскоре после того, как кончился обеденный перерыв и на улице уже не показывались офицеры.
Постукивая по каменным плитам железным наконечником посоха, старик пошел вниз по Кировской, потом свернул на Садовую, к центру города. Первая же "забегаловка", повстречавшаяся ему на пути, привлекла его внимание.
Через некоторое время вошел в закусочную и Василь Гойда. Он взял пачку сигарет, кружку пива, бутерброд а сел за столик, самый дальний от того, за которым расположился Батура.
Старик попросил буфетчика Якова налить двести граммов водки и сразу же, в один прием, не закусывая выпил:
- Как, дядя Игнат, хороша водочка после трудов праведных? - спросил буфетчик.
Нищий скромно отмахнулся:
- Какие мои праведные труды, насмешник! Врагу своему не пожелаю заниматься таким промыслом. От круглого сиротства, от черной бедности решился на такое.
- Вот так бедняк! - засмеялся буфетчик. - Да ты мое заведение купишь, если захочешь, со всеми его потрохами!
- Эх ты, Яков, божья душа, кому завидуешь! - Старик сердито ударил себя по карману. - Бери мои капиталы, давай мне свои ясные очи и свои тридцать лет! Ну, хочешь поменяемся?
- Ладно уж, не хорохорься, кум! Насквозь я тебя вижу, душа любезная. - Буфетчик взял с прилавка неглубокую тарелку, поставил на стол перед стариком. - Выкладывай свой утренний улов да помалкивай, не прибедняйся.
Батура выгребал из кармана серебряную мелочь горсть за горстью. Тарелка наполнилась. Буфетчик подхватил ее, ловко и мягко бросил на весы.
- Два триста восемьдесять. Восемьдесят на усушку и утечку. Чистый вес - два триста. Получите взамен вашего благородного металла потрепанные бумажки. - Буфетчик, тоже хвативший добрую порцию горькой, положил в шляпу старика несколько десятирублевок и насмешливо погрозил ему пальцем: - Имей в виду, Игнат, я веду учет твоим доходам. Скоро миллионером станешь.
- Выдумывай, так тебе и поверили! - Батура подслеповатыми своими глазами окинул помещение закусочной. - Сегодня моим кормильцам жалованье выдавали, вот они и расщедрились. Завтра, может быть, и на хлеб не соберу.
Гойда допил пиво и решил, что дольше ему оставаться в закусочной нельзя. Он вышел на улицу, перебрался на другую сторону и зашел в аптеку, откуда хорошо была видна дверь закусочной.
Батура покинул пивную не скоро, в конце дня. Гойда ожидал, что подвыпивший старик пойдет домой… Нет, он твердой походкой, прокладывая себе путь посохом, направился по Садовой, свернул на Кировскую и, к удивлению Гойды, занял свой пост на углу, под шатровым каштаном.
После восемнадцати часов из многоэтажного дома штаба авиасоединения и прилегающих к нему зданий стали выходить офицеры, закончившие рабочий день. Все они, по одному и группами, прошли мимо каштана, под которым стоял нищий. Серебро теперь лишь изредка падало в его черную шляпу, но он терпеливо стоял и ждал.
Через полчаса Батура исчез. Вернулся после семи, перед началом киносеанса в Доме офицеров. Поздно вечером он ушел с Кировской окончательно.
Гойда проводил Батуру домой и вернулся на Кировскую. Улица была безлюдна, плохо освещена. Василь поднял воротник пиджака, нахлобучил на лоб кепку и стал под каштаном. "Что он видит отсюда?" - размышлял Гойда.
На Ужгородской дробно и весело простучали каблуки женских туфель. Две девушки, в одинаковых шляпках, с одинаковыми косынками, овевая Гойду крепкими духами, выпорхнули из-за угла. Они так были увлечены разговором, что не заметили Гойду, и он невольно услышал их сердечные весенние тайны. Правда, тайны были небольшими, древними, из числа тех, какие сопровождают юность каждого человека: что он сказал ей и что она ответила ему, как он неожиданно поцеловал ее, и как она испугалась, хотела убежать да не смогла, ноги не послушались.
Девушки, смеясь, скрылись в темном сквере.
Гойда вышел из-под каштана. Сегодня ему здесь уже нечего было делать. Теперь он, кажется, понял, зачем Батура с утра до вечера стоял на углу Кировской и Ужгородской. Изо дня в день, из недели в неделю мимо него проходили офицеры, и старик, вслушиваясь в обрывки разговоров, мог выудить нужную ему информацию.
Гойда отправился на Киевскую, чтобы обо всем доложить Зубавину. Внимательно выслушав его, майор приказал продолжать наблюдение.
На другой день ранним утром Гойда опять явился на квартиру к своему другу. Анна Степановна встретила его лукавой усмешкой.
- Что, пришел делать святое дело? - Она кивнула на окно, выходившее на Кировскую. - Занимай свою позицию, мешать не буду. - Накинула на голову старенький теплый платок, взяла корзину и ушла.
Гойда распахнул створки окна, закурил и стал ждать появления Батуры. Ждал час, другой, а старика все не было. Неужели что-нибудь заметил, почувствовал?
В одиннадцатом часу хлопнула входная дверь. Вернулась Анна Степановна. Лицо ее было озабоченным, тревожным.
- Ну, как? - спросила она, тяжело дыша и вытирая с морщинистого лба пот. - Что ты высидел? Не здесь бы тебе надо быть. Твой Батура сегодня дежурит около мадьярской церкви.
- Мой Батура? Что вы, тетя Аня! - Гойда был смущен, растерян и не сумел этого скрыть.
- Ладно, не отнекивайся! Когда иностранец подал Батуре милостыню, я сразу поняла, зачем тебе понадобилась наша квартира.
- Какой иностранец? Какая милостыня?
Анна Степановна наглухо закрыла окно и, схватив Гойду за руку, оттащила его вглубь комнаты: