- Как хотите, мой друг. - Лотта стояла перед Петром заплаканная, но почему-то именно такая она была мила ему: в ней было что-то от той Лотты, которая с таким чувством играла Бетховена. - Как хотите, - повторила она. - Пожалуй, вы правы.
Под вечер снова явились Мор и Амрен. После вчерашней выпивки глаза у эсэсовца заплыли и стали совсем маленькими.
- Голова не болит? - спросил он Петра. - Нет? Вот счастливчик! А у меня на части разламывается. Дайте рюмку коньяку, может быть, легче станет.
Выпил, не закусывая, две рюмки, поморщился и пожаловался:
- Кажется, здоровье у меня неплохое, но черт знает что такое, выпьешь бутылку–другую - и начинает жечь. Откуда эта изжога берется?
Лотта не выдержала и рассмеялась.
- Если после двух бутылок всего лишь изжога, то жить вам, штурмбаннфюрер, до ста лет.
После коньяка Амрен повеселел. Лотта и Мор удалились в кабинет покойного Геллерта. Амрен счел необходимым объяснить Петру причину их ухода.
- Роберт, видишь ли, переписывался с этим - как его? - Геллертом. Ну, и надо посмотреть, сохранились ли эти письма. Они зачем-то ему понадобились.
Продолжая насвистывать, он поднялся вслед за Лоттой и Мором.
Спустя час Петро услышал голос на втором этаже. Он прислушался. Говорил Мор:
- Хорошо, Лотта, что вы сохранили тетради Теодора. Он был очень талантлив, я снова убедился в этом, просматривая его записи. Мне казалось, он успел завершить свою главную работу. Это был бы большой вклад в науку. Но, к сожалению, я ошибся.
- Никто не интересовался бумагами покойного? - спросил Амрен. - Может, кто-нибудь из бывших коллег?
У Петра екнуло сердце…
- Все бумаги собрал отец, - ответила Лотта. - Никто не знал, где они спрятаны, кроме нас двоих. Мы не трогали их. Только перед вашим приходом я пыталась разобрать их.
- Что ж, - сказал Мор. - Будем считать нашу миссию неудачной.
Они спустились в холл. Петро отложил книгу, которую читал в ожидании Лотты и ее спутников.
- Новейшую литературу, - сказал он, - я воспринимаю умом, а не сердцем. Классики все-таки умели поковыряться в человеческой душе. Как вы думаете, Мор, скоро ли мы сможем забыть Шиллера?
- Шиллера? - переспросил тот. - А-а, вы про литературу. А я все про свое…
- Нашли письма?
Мор удивленно посмотрел на Петра.
- Какие письма?!
- Геллерт, вероятно, сжег их, - вмешался Амрен, толкая Мора.
Но Мор так и не понял, что происходит. Тогда Петро сказал:
- Вы, кажется, на машине? Давайте проветримся перед ужином.
"Моя дорогая Дора! Давно тебе не писала, так как не было верной оказии. Это письмо тебе передаст один близкий нашему дому человек. Да и честно говоря, не знала, что и как писать. Сама себя не понимала, блуждала в трех соснах. Еще и сейчас блуждаю между ними и не знаю, когда найду дорогу. Возможно, это потому, что меня (тебе первой признаюсь в этом) устраивает это блуждание. Не хочется разочаровываться…
Ты всегда понимала меня с первого слова и давно уже обо всем догадалась. Да, в мою жизнь вошел мужчина. Я бы сказала, что случайно вошел, но что не случайно в нашей жизни? А может, и сама жизнь - случайность, может, она не стоит ни переживаний, ни слез. Вот видишь, в какую меланхолию я впала. Не знаю, чего во мне больше - меланхолии или надежды…
Теперь - за дело.
Его привел отец - они заключили какой-то договор, и отец увивался вокруг него. Ты же знаешь, какой он, когда чует поживу. Почему отец привел его к нам, я поняла потом, - боялся упустить выгодного клиента, а пока что поручил его своей дочери. Мне было скучно, и я решила развлечься, тем более что этот человек импонировал мне.
Вообрази себе - среднего роста, стройный, темно-русый, с голубыми блестящими глазами. Несколько удивляла настороженность, я сказала бы, внутренняя сосредоточенность, с которой он держался вначале. Я пригласила его к себе, мы пили рейнвейн, вели легкую беседу; мне было приятно кокетничать с ним и, честно говоря, хотелось вскружить ему голову.
Прости, что я до сих пор не назвала его. Герман Шпехт - бывший обер-лейтенант, демобилизованный из армии после ранения. Пуля попала в ногу, и он ходит с тростью. Но все это не имеет значения - ни его дела, ни ранение, ни палка.
Случилось так, что из Берлина приехал Роберт с каким-то бурбоном штурмбаннфюрером; я пригласила подруг, и мы пили коньяк, танцевали, смеялись, флиртовали. Было весело, немного портил нервы бурбон, но с этим можно было мириться. В конце концов я все же вскружила Герману голову - он приревновал меня. И знаешь к кому? Тысячу лет будешь ломать голову и не догадаешься - к Роберту! Правда, Герман только что познакомился с Робертом, но ведь, кажется, с первого взгляда ясно, что Мора можно ревновать лишь к книгам или ретортам, в крайнем случае к его картинам. Не скажу, что ревность Германа не доставила мне несколько приятных минут, но не больше: сердце мое билось ровно.
Утром, когда я проснулась, первый, о ком я подумала, был он. И мне стало приятно, что сейчас я выйду пить кофе и увижу его; хотелось, чтобы этот миг настал скорее - я едва дождалась завтрака.
Он был взволнован - я это почувствовала сразу, и мне казалось, что причиной этого была моя легкомысленная особа. Я попросила его помочь мне разобрать бумаги, которые остались от Теодора, - Роберт интересовался ими.
Мы сидели в кабинете, Герман просматривал скучнейшие тетради, а я читала письма Теодора. Читала и плакала, забыв обо всем. Вдруг оглянулась и увидела такие сочувственные и добрые глаза, что не удержалась и совсем разрыдалась. Он не утешал меня, лишь вытирал слезы - мне стало легче, и я поняла: плачу не только потому, что мне жаль покойного мужа, а жаль и себя, хочется чего-то хорошего, настоящего, и это настоящее рядом, стоит только сделать шаг…
Право, от этого можно сойти с ума!
В тот вечер мы прощались с Робертом. Герман пригласил нас в ресторан. Было много вина и музыки, но все время какое-то беспокойство не покидало меня. Ко всему штурмбаннфюрер начал хвастаться своими подвигами. Благодарение богу, Герман догадался налить ему медвежью порцию коньяку - тот опьянел и начал увиваться за Эльзой. Не знаю, как Эльзу, а меня такой вариант устраивал.
Не удивляйся моей исповеди - такой путаной и непоследовательной, вся моя жизнь сейчас такая непоследовательная. И пишу это тебе потому, что больше не с кем поделиться ни мыслями, ни чувствами - отца интересуют только деньги, а немногие мои знакомые женщины сами готовы натянуть на себя черные мундиры. Боже мой, тебе не кажется, что наша Германия сошла с ума?
Но сейчас я не думаю ни про Германию, ни про черта-дьявола. Возможно, в тот вечер у меня было скверное настроение из-за того, что Герман случайно задел больную струнку Роберта. Он заговорил с ним о живописи, и тот уже не отставал от Шпехта весь вечер. Ты же знаешь причуды Роберта - от молекулы до Рембрандта у него один шаг, и я не знаю, чем в конце концов он увлекается больше. Я старалась попасть им в тон, но спасовала. Оказывается, Герман хорошо знает живопись, имеет несколько ценных картин и обещал Роберту оригиналы каких-то славянских художников.
Дора, дорогая, наверно тебе уже надоело мое пустословие?
Можешь представить себе мою радость, когда мы вышли из ресторана и, распрощавшись с компанией, направились пешком домой. Чуть ли не два часа брели мы по затемненным улицам, но мне было не страшно, и я совсем не устала, даже жалела, что так быстро увидела наш дом.
Я ощущала тепло руки Германа - и от этого самой становилось жарко; я опьянела от этой ночи и присутствия Германа, от его слов. Правда, он говорил мало, а меня, как на грех, одолела болтливость. Хотелось говорить, тем более что я чувствовала с его стороны искреннюю заинтересованность, - он иногда спрашивал о том, что может интересовать лишь близкого или расположенного ко мне человека. И потому он становился мне еще дороже и понятнее.
Кстати, Герман знает Карла. Именно благодаря кузену у Германа и возникла мысль о деловых связях с отцом. Наш легкомысленный Карл взялся за ум и начинает что-то делать. Дай бог!.. Отец махнул на него рукой и ограничился тем, что ради покойного своего брата дал Карлу немного денег и рекомендацию
У Германа с Карлом коммерческие дела, он много расспрашивал о нем - вероятно, хочет знать до тонкостей своего компаньона. Я просила Германа поддержать нашего чурбана - с помощью такого человека, как Шпехт, кузен, глядишь, и станет на ноги.
Мы возвратились домой поздно, но отец еще ждал Шпехта. У них произошел какой-то разговор, и утром следующего дня Герман сообщил мне, что дела заставляют его выехать.
Уехал…
Единственно, что мне осталось, - это фотография: в нашем саду стоим мы - он, я и отец. Он смотрит на меня с фотографии - серьезный, умный, и я поверяю ему свои самые таинственные думы…
Вот и вся эта, возможно, банальная история.
Надеюсь, ты не осудишь меня".
С большими трудностями Кирилюк пробился к секретарю губернатора дистрикта. Высокий, рыжий, похожий на восклицательный знак человек с красными веками выслушал его, внимательно ощупал быстрыми глазами. С минуту подумал и, когда Петро уже хотел нарушить паузу, спросил:
- Письмо с вами?
- Да.
Секретарь протянул руку.
- Прошу…
- Оно адресовано лично господину фон Вайгангу…
Секретарь едва пошевелил тонкими бескровными губами:
- Мы теряем напрасно время, господин Кремер. Я передам письмо губернатору, и он сам решит, принимать вас или нет.
Минут через десять секретарь вернулся. Уже по одному его виду Петро догадался - рекомендация ювелира чего-то стоит! Секретарь приветливо улыбнулся и чуть ли не дружелюбно сказал:
- Подождите, пожалуйста, господин Кремер. Вот свежая газета и журналы. Губернатор примет вас.
Петро уткнул в газету невидящий взгляд. Никогда в жизни он так не волновался. Нечто похожее он испытывал, когда шел сдавать первый экзамен в аспирантуру, чувствуя, что от этого экзамена зависит вся жизнь. Какой он был тогда глупый юнец! К сегодняшнему экзамену он готов лучше, чем даже тогда, подумал он, улыбаясь. Губернатор - это установлено точно - никогда не встречался с племянником Ганса Кремера, а что касается подробностей жизни ювелира, то их припасено сколько угодно. А если окажется, что Карл чего-то и не знает, то ведь он не был в столь близких отношениях с семьей Ганса Кремера…
Секретарь вновь исчез за массивной дверью. Вернувшись, почтительно раскрыл ее перед Кирилюком.
- Господин губернатор ждет вас.
Кабинет длинный, светлый. Стол в противоположном конце кажется маленьким; человек за ним тоже кажется небольшим. Лишь подойдя ближе, Петро понял, что ошибается: за большим дубовым столом сидел высокий человек с квадратной челюстью, плечистый, коротко подстриженный. Подав через стол руку, приветливо сказал:
- Мне очень приятно видеть у себя племянника моего друга и бывшего коллеги. Вы давно видели своего дядю?
"Глупый вопрос, - подумал Кирилюк, - в конце письма обозначена дата".
- Почти месяц тому назад.
- И вы так долго добирались из Бреслау?
- В Кракове простудился и чуть ли не месяц провалялся с воспалением легких, - объяснил Петро.
Фон Вайганг постучал карандашом по столу, словно отбивая марш.
- Как живет уважаемый Ганс?
- В последнее время ему удалось осуществить несколько выгодных операций. И на здоровье дядюшка пока что не жалуется - поскрипывает,
- "Поскрипывает"?!
Кирилюк заметил, как растянулись уголки губ губернатора. Это, должно быть, означало улыбку.
- Скрипит в прямом и переносном смысле, - ободренный этой улыбкой, позволил себе шутку Петро.
Шутка была благосклонно встречена.
- У Ганса даже смолоду был скрипучий голос, - промолвил губернатор, полуприкрыв глаза. - И он все еще собирает эти, как их?.. Ну?.. - Губернатор нетерпеливо щелкнул пальцами, как бы в ожидании подсказки.
Петро понял: проверка.
- Вы имеете в виду дядюшкину страсть к коврам?
- Ха-ха-ха… Удивительная страсть…
Поняв, что губернатор лишь начал прощупывать его, Кирилюк сам пошел навстречу опасности.
- В комнате, где вы жили, когда гостили у дяди перед войной, висят те же самые ковры. И та же самая старая груша заглядывает в окно… - сказал он, улыбаясь.
- Кажется, вместе со мной тогда гостил у Ганса и ваш отец? - небрежно бросил фон Вайгаиг.
- Мой отец? Возможно… - Петро едва не попал в ловушку, но вовремя опомнился. - Возможно, вы имеете в виду кого-нибудь другого? Моего отца тогда уже не было в живых.
Лицо губернатора разгладилось.
- Кажется, он умер в тридцать четвертом?
- В тридцать шестом, - уточнил Кирилюк.
- Разве? Я уже и не помню… - отстукивал карандашом марш фон Вайганг, и Петро понял - хорошо все помнит и лишь прикидывается, что забыл. - Интересно было бы встретиться сейчас с Гансом. Наверно, постарел.
Кирилюк вынул из кармана фотографию, подал ее губернатору и сказал:
- Вот как он выглядел месяц назад.
Это был один из главных его козырей: на фоне кремеровского особняка он снят вместе с Лоттой и ее отцом. Когда губернатор оторвал свой взгляд от снимка, Петро знал: больше каверзных вопросов не будет - по лицу губернатора расползлась благодушная, полная благожелательности улыбка.
- Какой взрослой стала эта девушка! Я помню ее еще младенцем.
- У Лотты большое несчастье, - сочувственно заметил Петро. - Ее муж Теодор Геллерт…
- Знаю… Геллерт мог бы стать гордостью нации. Как перенесла это горе ваша кузина?
- Время залечивает раны…
- Эта девушка всегда обладала силой воли, - кивнул фон Вайганг. - Лотта - подлинная арийка!
Петро увидел, что губернатор как бы смотрит сквозь него, ничего не замечая. По-видимому, беседа навеяла приятные воспоминания. Может быть, губернатор вспоминает, как рыбачил вместе со своим старшим товарищем Гансом, которого (если ювелир не преувеличивал) боготворил?
Петро понял - эта лирическая минута ему лишь па пользу. И он не ошибся.
- Что я могу для вас сделать? - нарушил, наконец, паузу фон Вайганг.
- Я хотел бы открыть собственное дело, - начал Петро деловым тоном. - Оно позднее могло бы стать филиалом фирмы "Ганс Кремер".
- А в перспективе - "Ганс и Карл Кремеры", - покровительственно улыбнулся фон Вайганг.
- Именно так, господин губернатор. Не стану скрывать - эта перспектива вдохновляет меня.
- Не так уж и дерзка эта мысль. Надо же кому-то продолжить дело Ганса. Однако мы отвлеклись от дела.
- Я хотел бы, - подхватил Петро, - открыть в городе магазин. Оборотные средства и кое-какие товары на первое время у меня имеются, а все зависит от того, как пойдут дела. - И, почтительно склонив голову, как бы заранее благодаря фон Вайганга, Петро добавил: - Конечно, я не могу рассчитывать на прямую поддержку такой высокой особы, как губернатор дистрикта, но доброе слово, сказанное вами, будет значить для меня очень много.
Фон Вайганг благожелательно выслушал эти слова посетителя. Постучав карандашом по столу, он сказал:
- Власти заинтересованы в обновлении коммерческой деятельности в восточных районах. Ваша инициатива, мой друг, заслуживает похвалы. Мы вам поможем, так как ваша деятельность будет способствовать укреплению великого немецкого государства. Обратитесь завтра к моему секретарю, он получит надлежащие инструкции.
Полагая, что аудиенция окончена, Петро поднялся. Но губернатор остановил его едва заметным движением руки.
- Где вы живете?
Петро понял: это проявление величайшей заботы со стороны губернатор.
- Пока что и гостинице.
- Если хотите акклиматизироваться здесь, - посоветовал губернатор, - подыщите себе приличную квартиру. - Подумал немного и добавил: - Я хотел бы, чтобы племянник моего давнего друга время от времени бывал у меня. Это, - надменно добавил он, - будет для вас наилучшей рекомендацией. О приемных днях вас известит секретарь.
Петро распрощался. Шел к двери, зная, что губернатор смотрит ему вслед. И он ступал медленно, хотя его так и подмывало запрыгать от радости. Вышел на улицу, миновал сквер, покрытый желтой осенней листвой, и только после этого позволил себе облегченно вздохнуть - все трудности позади, успешно сдан самый сложный в жизни экзамен.
Радовался и не знал, что испытания только начинаются…
Огородами Кирилюк пробрался к дому Стефанишиных. Его уже ждали Богдан с Катрусей, Заремба и незнакомый пожилой мужчина с волевым, спокойным лицом.
- Денис Васильевич Ковач, - представил его Заремба. - Метранпаж нашей типографии.
Петро с уважением пожал жилистую руку Ковача. Он знал: Денис Васильевич, или просто вуйко Денис, как все его звали, вместе с Зарембой руководит большой группой подпольщиков.
Богдан ходил вокруг Петра, глядя на него сияющими от радости глазами, и торопил:
- Рассказывай скорее! Мы тут чуть не умерли от волнения…
Стараясь не пропустить ни одной подробности, Петро рассказал о встрече с губернатором. Он воспроизвел его интонации и даже жесты, считая, что каждая мелочь может иметь значение.
Когда он кончил свой рассказ, в комнате воцарилась тишина. Ее нарушил Заремба.
- Ты, парень, сам еще не знаешь, какое дело сделал! Я и не мечтал, что все так ловко выйдет.
Богдан положил свою большую руку на плечо Петра и спросил:
- Но как же быть с магазином? Ты ведь там пропадешь. Представляю себе - Петро за прилавком. Умора!..
- Надо будет - и ты станешь, - оборвал его Заремба. - Магазин следует немедленно открыть. Во-первых, прекрасная явка; во-вторых, Петру необходимо завоевать авторитет в коммерческом мире. Вы как считаете, вуйко Денис?
- А он сам что думает? - кивнул тот на Петра. - Ему дело начинать, пусть и скажет.
- Свое соображение я высказал самому губернатору, - весело засмеялся Кирилюк.
- То вообще, а в деталях?
- В деталях тоже продумал. В центре города, на улице Капуцинов, есть торговое здание с большим подсобным помещением. Там можно открыть магазин. Торговать не только ювелирными изделиями - у нас для этого пороху не хватит, - но и разным хламом. Устроить нечто вроде комиссионного магазина. Думаю, с этим я справлюсь.
Ковач кивнул головой.
- Я тоже думаю - справишься. Ты парень ловкий. А вот для чего все это, понимаешь?
- Тут и ребенку понятно.
- Ой ли! Ну, будешь работать в магазине, так сказать, заворачивать коммерцией, - думаешь, все? А нам надо, чтобы и магазин был, и чтобы ты, то бишь Карл Кремер, не был прикован к нему, чтобы для него коммерция была также ширмой. Вот какие дела, хлопче.
- Как же быть? - растерялся Кирилюк.
- Не такая уж это сложная проблема, - улыбнулся вуйко Денис. - Найдем тебе помощников. Они будут торговать - и надо, чтобы с прибылью: нам деньги понадобятся. Была у меня мысль в подсобке подпольную типографию устроить, но Евген Степанович возражает.
- Почему? - воскликнул Петро.
- А ты не горячись, - сказал Заремба. - Не хочется такое дело под удар ставить. Надеемся, ты там ценную информацию сможешь собирать. Вчера получили ответ на твое сообщение о передислокации танкового корпуса. Тебе объявлена благодарность. А за тетрадью самолет высылают. Теперь понимаешь, что это такое?..
Петро почувствовал, что покраснел.