- Чего уж тут не понимать? Бесподобно!.. Но авантюристично. - Увидев недоуменный жест Богдана, Петро повторил: - Да, я не оговорился - это авантюра. Где они, свои люди? Сейчас ты меня начнешь убеждать, что они всюду. Согласен. Но как отличить своего от чужого? По шляпе или обуви? Это, брат, не такая уж простая вещь, и потребуется тут ого-го сколько времени и терпения! А знаешь, сколько теперь всюду провокаторов и шпионов? Да тебя гестапо в первый же день сцапает…
- Такой уж я идиот, чтобы лезть в гестаповскую западню! - вскипел Богдан. - Меня, откровенно говоря, беспокоит другое - представим себе, что мы добыли интересные сведения о гитлеровцах, как мы их передадим нашему командованию? Ведь нам понадобится техника. Да и не только она. Нужна не только рация, но и шифр, пароль для выхода на связь. В общем многое… Значит, все же остается твой вариант - партизаны. Другого не вижу. Лишь через них можно наладить связь с нашими.
- Все как-нибудь образуется, - Петро повернулся на бок. - Во всяком случае, боевая группа у нас уже существует. Как говорится: "Ты да я, да мы с тобой…"
Знали бы Петро и Богдан, чем сейчас занята Катруся, не спорили бы напрасно. Именно в это время решалась их судьба, а они не могли сказать ни "да", ни "нет" тем силам, которые определяли их жизнь на многие месяцы вперед.
Катруся, укрывшись под зонтиком, спешила в центр города. Большая студенистая туча темнела над Крутым замком. Слякоть так оплела улицы, что воздух, казалось, пропитан был водой; она проникала не только под зонтики, но даже под плащи и куртки.
Катря шла быстро, не обращая внимания на лужи. Знакомый, встретивший ее в эту минуту, вероятно, удивленно оглянулся бы: потертое пальто, по-крестьянски повязанный темный платок и большие резиновые сапоги, в которых она энергично ступала по лужам, - все это создавало облик деревенской девушки, попавшей в большой город.
Миновав центр, Катруся постояла немного на углу, оглядываясь, потом вошла в ворота дома, на котором пестрело несколько вывесок. По ним можно было узнать, что здесь расположены редакции газет.
Катруся остановилась в длинном коридоре второго этажа. Мимо, не обращая на нее внимания, бегали озабоченные сотрудники редакции с рукописями и гранками. Девушка обратилась к одному из них:
- Не скажет ли пан, где тут принимают объявления?
Тот скользнул по ней любопытным взглядом, однако мокрая, закутанная по глаза платком девушка не произвела особого впечатления, и он небрежно бросил:
- Вторая дверь направо…
Катруся постояла на пороге большой комнаты, заставленной канцелярскими столами. Подошла к одному из них, за которым сидел среднего возраста мужчина с круглым как блин лицом.
- Прошу у любезного пана минуту внимания, - обратилась к нему. - Не могу ли я дать в вашу газету объявление?
Тот поднял на Катрусю глаза.
- Что хочет панна объявить?
- Ищу работу… Желательно в прислуги… За соседним столом презрительно хмыкнули.
- Ишь, чего захотела, - начал на высоких тонах маленький, рыжий и лысый человечек, - люди самих себя прокормить не могут, а она в нахлебники. Откуда приехала?
- Из Песчан, - поклонилась Катруся.
- Что ж, у вас в Песчанах разве не говорили, что великой Германии нужна рабочая сила? - продолжал тем же тоном маленький. - Что для разгрома большевиков потребуется напряжение всех сил? Благодари бога, девушка, - в Германии ты станешь человеком.
Поднялся, подошел к Катрусе, вкрадчиво зашептал:
- Станешь работать на заводе или еще где-нибудь… Работу хорошо оплачивают… выходные дни… продовольственные карточки… Будешь жить в большом городе… бывать в кино… А может, - заглянул под платок: глаза красивые, да и сама ничего, - жениха найдешь… Хи-хи… Ефрейтора, а то даже какого-нибудь фельдфебеля… В "высший свет" попадешь…
Катруся кланялась, благодарно улыбаясь.
- Большое вам спасибо!.. Сама никогда бы не догадалась… Может, пан редактор напишет мне адрес, куда обратиться? Еще раз премного благодарна… Извините…
Выходя, скользнула взглядом по полнолицему. Тот едва заметно наклонил голову.
Катруся пересекла улицу, постояла около витрины магазина и, увидев, что полнолицый, выйдя из редакции, направился вдоль сквера, пошла за ним. Вместе сели в трамвай, который шел к Крутому замку. Выйдя из вагона на последней остановке, полнолицый оглянулся, надвинул шляпу на лоб и свернул в переулок.
Катруся несколько задержалась на остановке - внизу в легкой пелене тумана лежал город. Железнодорожная станция с дымками маневровых паровозов, серые и черные дома, дождем отмытые тротуары… Где-то там, за этим нагромождением потемневших от времени черепичных крыш, и ее маленький домик - она даже разглядела ореховое дерево соседей. Вздохнула и тоже юркнула в переулок, куда только что свернул человек в шляпе.
Убедившись, что вокруг никого нет, полнолицый остановился и жестом подозвал девушку.
- Что стряслось? - спросил. - Я же говорил, ко мне только в крайнем случае…
- А я этого не забыла - из-за пустяка не пришла бы… - Катруся вытащила платок, вытерла мокрое лицо. - Дело, Евген Степанович, такое: возвратился Богдан. Точнее говоря, сбежал с товарищем из Цитадели.
- Так, так… Дело действительно серьезное… - Полнолицый сорвал с куста мокрый листочек, положил на пальцы и прихлопнул ладонью. - Так, так… Ну и что же они?..
- Изголодались, на людей не похожи. Товарищ его ранен в ногу. Я их подкармливаю, лечу. Что ни говорите, все-таки врач…
- А что они собираются делать?
- Я, собственно, за этим к вам. Хотят искать партизан. Богдан тоскует, горячится, вы же знаете его, а тот более спокойный. Сказали, в лагере ходят слухи о подполье - кровельные ножницы им кто-то перекинул… Расспрашивали меня, не знаю ли про подпольщиков… Я ничего им не сказала, решила с вами посоветоваться.
- Так, так… Это ты хорошо сделала… - Полнолицый сорвал еще один листочек. - А кто тот товарищ?
- Кирилюк… Петро Кирилюк… Богдан много рассказывал о нем… Лейтенант… Сам из Киева, аспирант университета, хорошо знает немецкий, жил в Берлине - отец работал в посольстве… Симпатичный…
- Симпатичный, говоришь?.. - Евген Степанович скосил глаза на Катрю. - Ну, ежели симпатичный, то я загляну к вам вечером.
- Да я не про то, - покраснела девушка. - Просто с ним приятно говорить.
- Вот и побеседуем. Только ты им - ни слова. Поняла?
У Модеста Сливинского плохое настроение. Во-первых, не зашел к нему, хотя и пообещал, Вальтер Мейер, этот собачник-шкуродер, как мысленно называл его Сливинский. Сам по себе Мейер хоть бы и век не появлялся, но ведь обещал принести какие-то золотые вещицы и намекал, что, возможно, будут доллары. Модест Сливинский целых три дня мечтал об этих долларах - и вдруг такое разочарование. Все же, что ни говорите, а недостаток воспитания дает себя чувствовать. Порядочный человек предупредил бы, что не может прийти, и ты бы не ждал его, не терял зря времени, маясь на диване.
Но чего ждать от этого недотепы? Из хама, простите, никогда не будет пана. От этого Мейера так дурно пахнет, что после его визитов приходится проветривать квартиру. Но ведь золото!.. Модест Сливинский любил золото больше всего на свете и ради него готов был терпеть не только дурной запах, но и дешевые шутки и пренебрежительное отношение этого грязного эсэсовца.
Разве он бросил хоть слово упрека этому головорезу, когда тот приносил золотые челюсти с обломками зубов? Разве хоть раз спросил, откуда у него такие массивные старинные часы, драгоценные серьги и броши? Нет, как человек интеллигентный и выдержанный, он ни разу даже не намекнул, что ему известно, откуда берет этот шкуродер драгоценности. И расплачивался честно. А после всего такая черная измена!
Правда, Вальтеру могло что-то помешать. Что ж, подождем до завтра.
Модест Сливинский достал свою любимую серебряную рюмку, налил коньяку. Что-что, а коньяк он мог себе позволить первосортный. Предпочитал французский, выдержанный. Коньяк - это его конек, и все в городе знают, что набор коньяков у Сливинского наилучший. Он долго принюхивался к горьковато-пряному аромату мартеля, прежде чем маленькими глоточками осушить рюмку.
Мартель немного успокоил. Что ни говорите, а жить еще можно. Пан Сливинский закутался в пушистый, почти невесомый зеленоватый халат - подарок панны Зоей (ах, эта панна Зося! Как она любила его и как элегантно стягивала прозрачные чулки со своих длинных стройных ног!), постоял у окна. Прескверная погода. Третий день моросит, и хвала богу, что не надо выходить на слякотную улицу, плестись по базарной грязи в поисках подходящей коммерции. Только он, Модест Сливинский, смог так ловко устроиться и заставить работать на себя этих мелких маклеров "черного рынка". Голова на плечах у него все же есть…
Пан Модест придвинул столик к уютному дивану, покрытому пестрым персидским ковром. Теперь стоит лишь протянуть руку - и легко достанешь бутылку с коньяком, серебряную рюмку. Включил торшер - мягкий свет залил комнату, отразившись в стекле книжных полок. Сам пан Сливинский не любил читать, но полки забиты книгами. Тем более что их сейчас можно купить чуть ли не на вес - эта "вшивая (как любил выражаться пан Модест) интеллигенция" тоже хочет есть.
На этой полке лишь Винниченко. Говорят, неплохо умел писать. Сливинский даже попробовал прочитать какой-то роман - забыл теперь и название, - но дела помешали, так и не закончил. Зато историю Украины, которую написал Дорошенко, осилил: многоуважаемый пан аргументирует необходимость сотрудничества украинцев с немцами, почему же теоретически не подковаться… На самом видном месте - "Майн кампф".
Пан Модест зевнул и достал с нижней полки детектив в дешевом мягком переплете. Нынче это единственная литература, которую можно читать. Растянулся на диване, подложив под бок мягкую подушку. Но и детектив не развлек его. Ныло в груди. Может, эта свинья Мейер нашел нового покупателя? Постойте, сколько же он заработал на этом эсэсовце?
Причмокивая губами, считал. Дай бог, сумма круглая! Приятно, однако, работать с деловыми людьми…
Сам пан Модест всегда считал себя деловым человеком. В кругу близких друзей, особенно после рюм-ки–другой, любил хвастать своим нюхом, который как будто никогда еще его не подводил. Никогда! Однажды он, правда, попал в передрягу, но вовремя выкрутился. Хотя, честно говоря, игра стоила свеч.
Два года назад Модест Сливинский сделал ставку на бешеную конягу - Степана Бандеру. Этот Бандера заверял, что имеется договор с самим фюрером - на Украине будет, наконец, создано правительство вольной, почти самостийной неньки Украины… "Почти", ибо верховное руководство все же останется за немцами. Но это никого не тревожило: немцы так немцы, пускай хоть черти, лишь бы не большевики и разные коммунизированные элементы. Только бы свое правительство…
Модест Сливинский стал членом вновь созданного "самостийного" правительства. Боже мой, он сам себе не верил - заместитель министра! Чуть ли не министр Украины!
Направляясь как-то на заседание этого "совета министров", пан Модест по пути заглянул на толкучку и увидел у спекулянта роскошные очки в массивной золотой оправе. Купил, не торгуясь (впервые за много лет), и появился перед изумленными коллегами во всем министерском величии - высокий, прямой (даже в плечах, кажется, стал шире), с седыми висками, в сверкающих очках. Правда, сквозь толстые выпуклые стекла было плохо видно, и Сливинский не мог оценить выражение лиц других министров, но потом узнал, что фурор был полный - коллеги едва не лопнули от зависти.
Эта неделя, когда пан Модест купался в лучах державной славы, была одной из лучших в его жизни. Не потому, что министерский портфель уже принес ему какие-то реальные блага - это было впереди, - а потому, что теперь только пан Модест понял, что значит быть "персоной". Да, многое можно отдать за то, что прохожие останавливаются, указывают на тебя, перешептываются - вот, дескать, прошел сам ясновельможный пан министр Модест Сливинский!..
Пан Сливинский родился в семье западноукраинского адвоката средней руки и в бескрайних степях Украины никогда в жизни не бывал. А теперь ему казалось, что он вырос где-то на Днепре. Он представлял себе большой, белый, с колоннами панский дом, парк с вековыми липами и дубами, роскошный "мерседес" на аллее, а вдали поля и поля - жирный, как сало, чернозем. И все это принадлежит ему, пану украинскому министру!
Вот он - такой почтенный, в золотых очках (не забыть бы завтра заглянуть в мастерскую и вставить обыкновенные стекла) и строгом черном сюртуке - поднимается по мраморной лестнице дворца, который большевики когда-то называли, кажется, Верховным Советом. Когда это было и где эти большевики? Теперь здесь парламент, а еще лучше - конгресс Украины. Кстати, на ближайшем заседании правительства надо будет внести это предложение. Конгресс - это как-то возвышает! Ему, Модесту Сливинскому, предоставляют слово, или нет - он сам дает слово, так как уже председательствует в конгрессе. В перерыв выходит в вестибюль; господа депутаты, даже министры, подобострастно пожимают ему руку, кланяются…
А вечером можно скрыться в укромном кабинете ресторана. Разумеется, с девочками…
Ах, эти мечты! Как высоко вознесли они Модеста Сливинского и как низко пришлось упасть! Только он приготовился произнести свою первую речь на заседании правительства, как вдруг сообщили - правительства нет. И нет самостийной Украины, которая временно складывалась из западноукраинских земель, а есть лишь дистрикт , и уже назначен губернатор дистрикта.
Сколько энергии и денег пришлось потратить тогда бывшему пану министру, чтобы доказать немецким властям свою лояльность! Еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Но, слава богу, не закатилась его счастливая звезда - как раз в это время в город возвратилась пани Стелла.
При случае пани Стелла любит намекнуть на свое аристократическое происхождение, хотя кто-кто, а пан Модест знал, что ее отец был когда-то мясником в Умани. В банде Махно не брезгал ничем, но оказался дальновиднее многих, вовремя подался на Запад, где с толком вложил свой капитал в депо. Имел прекрасный особняк и небольшой завод.
Когда произошло воссоединение западноукраинских земель с Украиной, и завод и особняк национализировали. Но пани Стелла жила в это время в Берлине, влюбляя в себя немецких офицеров. Она не забыла своего друга. Возвратившись уже при немцах, замолвила, где нужно, словечко и поразительно быстро уладила его дела. Пан Модест удивлялся в душе: сколько лет прошло с тех пор, как он сошелся с пани Стеллой, а она все-таки не бросала его, хотя была богаче его, обладала огромными связями и даже знала о многочисленных интрижках своего любовника.
Гитлеровцы на всякий случай перевезли куда-то членов "правительства", а пан Модест Сливинский остался в городе. Как горько, как тоскливо было тогда у него на душе! Лишиться всего, когда ты только начал входить во вкус своего нового положения!..
Отчаянные мысли терзали его сердце. Боже правый, Модест Сливинский, кажется, начал немного недолюбливать немцев!.. Нет, он не окончательно разочаровался в них (все же они бьют этих головорезов-большевиков на Восточном фронте), но… Какая-то червоточина завелась в душе. Лежал целыми днями на кровати в грязноватом номере гостиницы, не зная, на что решиться. Однако недаром говорили, что у пана Сливинского есть голова на плечах. Счастливая мысль пришла вечером, когда, закутавшись в халат, он просматривал свежую газету. Мысль была до того неожиданна, что он отбросил газету, причмокнул языком и даже чуть ли не запел от радости.
Да, это гениально! Лишь глупец может пройти мимо таких золотых россыпей. Что правда, то правда: грязи при этом не оберешься, но что значат такие пустяки по сравнению с барышами, какие сулит Модесту Сливинскому "черный рынок". Да, решено - "черный рынок"! Модест заставит работать на себя десятки, сотни людей, деньги потекут в его карманы; и тогда, уж извините, господа, мы еще посмотрим, кто выиграл, а кто проиграл.
Сливинский снял комфортабельную квартиру в центре города и начал изучать рыночную конъюнктуру.
Успех дела решило то, что пан Сливинский сумел сохранить кое-что из прежних сбережений. Это позволило ему рассчитываться с крупными, перспективными клиентами не какими-то паршивыми оккупационными, а настоящими рейхсмарками, в исключительных случаях - даже долларами и английскими фунтами. Черт с ней, с войной: валюта всегда остается валютой, а коммерция коммерцией.
Скоро почти ни одна крупная сделка на "черном рынке" не проходила мимо рук пана экс-министра, большинство мелких и средних спекулянтов работало уже на него. Модест Сливинский применил к ним давно проверенную политику кнута и пряника: разрешал своим маклерам совершать мелкие сделки, не скупился на проценты при осуществлении крупных махинаций, но не прощал малейшей попытки что-либо утаить от него.
Значительную прибыль давали пану Модесту дела, подобные тем, какие он вел с Вальтером Мейером, а также торговля картинами. Начало им положила афера с двумя полотнами Семирадского, которые Сливинскому посчастливилось приобрести за несколько килограммов сала и сбыть за немалую сумму. С тех пор ни одна стоящая картина в городе не миновала его рук. Фактически пан Модест создал целую контору, которая скупала шедевры живописи. Деятельность агентов конторы выходила далеко за пределы города, распространялась на Краков, Люблин; длинная рука Сливинского дотянулась до самого Киева. Пристрастием пана Модеста к искусству заинтересовалось гестапо, контора оказалась под угрозой ликвидации, и тогда Сливинский сделал ловкий "ход конем" - пригласил в компаньоны пани Стеллу.
Слухи о том, что пани Стелла пользовалась успехом у самого рейхсминистра Гиммлера, вероятно, не были лишены основания: во всяком случае, гестапо перестало вставлять палки в колеса Модесту Сливинскому.
Пан Модест попытался было выведать у любовницы, в какой мере соответствуют истине эти слухи. Пани Стелла лишь приложила свой длинный холеный палец к устам и укоризненно покачала головой. Модест Сливинский понял все и не стал больше допытываться. Он хорошо знал характер компаньонки. Деловая женщина, она не любила делиться своими секретами - большими или малыми. Не ревновала пана Модеста, ценя в нем то, что и он никогда ни единым словом не давал понять, будто знает о ее амурных делах. Может, за это и любила.
Вообще у пани Стеллы была репутация экстравагантной особы. Она рано потеряла мужа, ставшего жертвой автомобильной катастрофы. Вдове досталось большое наследство - охотников жениться на ней было немало, но она дала понять всем этим претендентам, что сама может растранжирить свои капиталы. Однако распорядилась деньгами разумно, вложив значительную сумму в акции одной перспективной фирмы. Часть денег, учитывая неустойчивость международной обстановки, обратила в ценности.
Как раз в это время пани Стелла вновь встретилась с Модестом Сливинским.