- Лейтенант Марушкин по вашему приказанию...
"Богатырь!" - подумал Рославлев, окидывая взглядом атлетическую фигуру Марушкина. И тут же невольно улыбнулся, представив себе, как расправлялись Марушкин и не уступающий ему по силе лейтенант Зотов с преследователями Хепвуда.
- Вот что, товарищ лейтенант, - официально сказал Рославлев, отводя глаза и пряча улыбку. - Мне очень нужен командир сторожевого катера мичман Бадьин. Знаете такого? Его адрес у нас имеется. Навестите его сейчас же. Если мичман уже лег спать, не беспокойте, передайте только, чтобы завтра рано утром зашел ко мне. Ну, а если он еще бодрствует, попросите зайти сегодня... сейчас. Скажите, что ненадолго. Есть у меня к мичману короткий, но очень серьезный разговор. Выполняйте!
Когда лейтенант Марушкин ушел, подполковник Рославлев зашагал по кабинету. Вид у него был веселый, довольный. Он даже начал насвистывать мотив песенки из "Веселых ребят"
Сердце, тебе не хочется покоя!
Сердце, как хорошо на свете жить!..
Подполковник очень редко позволял себе такие вольности...
Через минуту он снял трубку телефона и позвонил домой.
- Машенька, - сказал он мягко. - Видишь ли, дорогая... Я сегодня немного задержусь... Опять?.. Да, опять... Любушка спит? Хорошо... Постараюсь через час быть дома... Ты ложись, отдыхай... Спокойной ночи!
Глава VIII
В КВАРТИРЕ МИЧМАНА БАДЬИНА
Домик семьи Бадьиных находился на Набережной улице. Это название она получила потому, что тянулась вдоль берега моря, недалеко от порта. По обеим сторонам улицы - белые, зеленые, розовые дачные домики, огороженные аккуратными заборами. За каждым забором виднелись кусты сирени, фруктовые садики, цветочные клумбы. Вся улица была засажена высокими густыми деревьями, их ветви во многих местах переплелись и образовали зеленые арки, сквозь которые почти не пробивались солнечные лучи.
Жена мичмана Бадьина была хорошей хозяйкой и содержала всю усадьбу в образцовом порядке. С утра до вечера она хлопотала то в комнатах, то в саду, и всюду за ней медленно шествовал пушистый домашний пес "Шалун", всем своим видом выражая преданность хозяйке и готовность исполнить любое ее приказание.
Мичман Бадьин всю свою жизнь провел в море. Прослужив много лет матросом на больших военных кораблях, пройдя во время войны все "огни и воды" - в буквальном смысле этого слова, так как он несколько раз тонул и горел, - Бадьин, как опытный бывалый моряк-сверхсрочник, был произведен в мичманы и назначен командиром сторожевого катера. Катер был небольшой, команда - малочисленна, но на флотской службе для Бадьина не существовало никаких исключений. Он настолько сжился с морем, с флотом, так крепко любил свою морскую профессию, что и в самом маленьком суденышке, в самом хрупком лимузинчике видел частицу могущества Советского Военно-Морского Флота и свою новую службу нес так же образцово, как нес бы ее на самом большом крейсере. На своем быстроходном катере он и впрямь чувствовал себя командиром "броненосца", как он шутя, с любовью называл это маленькое судно.
Экипаж "броненосца" - молодые, веселые ребята - был отлично натренирован. К тому же все "орлы" экипажа овладели двумя-тремя специальностями и могли в любой момент заменить друг друга - у мотора, у пулемета, у рации. Это особенно радовало старого моряка. Даже больше - он гордился этим и не раз повторял своим подчиненным полюбившуюся ему фразу: "У нас своя математика". Это означало, что количество матросов на катере надо увеличить по крайней мере втрое. Полученная цифра и будет означать "боевой штат" и боевые возможности экипажа катера.
Уже два года Бадьин жил в Черноморске и стал понемногу привыкать к оседлой жизни. К ней по мере сил приучала мужа Ксения Антоновна - жена Бадьина. Она считала, что ее "старику" пора уже "угомониться" и пожить с семьей. Правда, один из членов семьи, старший сын Бадьина, учился в Ленинграде, в Военно-морском училище, и приезжал домой только на каникулы. Зато младший сын Андрейка - непоседа, пионер-тимуровец - требовал не только материнской ласки, а и отцовского глаза и внимания.
Послушал ли Бадьин советов и просьб жены или уж так сложились его служебные дела - неизвестно. Но теперь он жил в городе, в семье, службу нес то в море, то на берегу, а в свободное время даже помогал своей жене в ее домашних заботах. Бывший боцман, он был человеком хозяйственным, мастером на все руки, и всякая работа у него спорилась.
На многих кораблях у Бадьина были старые друзья и приятели. Некоторые из них служили раньше под началом мичмана, считали себя его учениками и, несмотря на его строгость и требовательность, любили старого моряка, привязались к нему. Как только кому-нибудь из них случалось получить увольнение на берег, он непременно "заплывал" и в домик Бадьина. Здесь всегда встречали с распростертыми объятиями: каждый моряк считался почетным гостем.
Сегодня, в очередной воскресный день, сюда "заплыл" давнишний приятель Бадьина главный старшина Петр Ключарев. Как и Бадьин, он уже давно закончил свой срок действительной службы в Военно-Морском Флоте, но не захотел расстаться с любимым делом. На рукаве его форменки красовались два золотых шеврона. Они означали, что главный старшина уже два пятилетия несет свою "вахту" сверх положенного срока.
Бадьина и Ключарева связывала многолетняя совместная служба на кораблях, участие в походах и боях, любовь к морю. Оба они были ревностными служаками, поборниками дисциплины и уставного порядка. Оба они нашли в морской службе свое жизненное призвание и о другой профессии и не помышляли.
Ключарев был вдовцом. Его жену и трехлетнего сынишку во время войны гитлеровцы сожгли в сарае вместе с группой колхозников, обвиненных в помощи партизанам. Об этом страшном злодеянии Ключарев узнал незадолго до окончания войны. Потеряв семью, Ключарев так и остался одиноким, "неприкаянным", как иногда, в минуту грусти, говорил он о самом себе.
Еще сильнее привязался он к кораблю, к его людям, считая корабль своим домом, а молодых матросов - "сынками". А когда его одолевали воспоминания о жене и сыне, когда тянуло к семье и домашнему уюту, он приходил к Бадьиным, где чувствовал себя не только желанным гостем, а другом и братом, полноправным членом семьи.
В доме Бадьиных существовал даже "ключаревский уголок". Здесь стояла койка, накрытая серым матросским одеялом, над ней, прибитая к стене, висела фотокарточка, на которой был снят Петр Ключарев в момент, когда командир корабля поздравлял его с награждением орденом боевого Красного Знамени. Рядом - фотоснимок жены и сына.
Под койкой стоял сундучок с различными игрушками, столярными и слесарными инструментами. Все это "хозяйство" принадлежало Андрейке - сыну Бадьиных, с которым у Ключарева установились самые лучшие отношения.
Старый моряк сердечно привязался к этому шустрому, смышленому мальчику, отдавал ему нерастраченную отцовскую любовь и часто, гладя его курчавую голову, думал о том, что и его сын, Витюшка, мог бы теперь быть таким же большим и веселым "моряком".
...Радостный лай "Шалуна" и громкий возглас Андрейки: "Дядя Петя!" - возвестили приход Ключарева. Еще в палисаднике он подхватил на руки Андрейку, расцеловался с ним и, сопровождаемый скачущим "Шалуном", вошел в дом. Здесь его приветливо встретила Ксения Антоновна.
- Молодец, Петя, что пришел. Сегодня будут вкусные вещи.
- С полосканием? - шутливо спросил Ключарев, намекая на "горилку".
- С полосканием, - в тон ему ответила Ксения, хотя знала, что вопрос был задан просто так, для шутки. Ключарев пил очень мало, "для компании", никогда не разрешал себе выпить лишнюю рюмку сверх положенной нормы. - Дисциплина на берегу - второй закон моряка! - обычно говорил он, отодвигая от себя все, что могло соблазнить его.
- А по какому поводу пир? - спросил Ключарев. - И почему Павел с утра теребит меня, чтобы обязательно пришел. Что случилось?
- Гостя ждем, - загадочно ответила Ксения Антоновна.
- Уж не меня ли?
- Ты всегда гость и всегда свой. А сегодня еще один дружок заглянет.
Вертевшийся рядом Андрейка не выдержал и выпалил:
- Иностранец!
Ключарев приподнял брови.
- Иностранец? На кой черт он вам нужен?
- Не знаю. Папа пригласил. Какой-то матрос, которого подкололи свои же...
- Слыхал, слыхал... А где же хозяин?
- Пошел за ним. Садись, подожди, сейчас появятся...
- Чего ж сидеть. Мы пока займемся с Андрейкой.
Андрейка потащил дядю Петю в "уголок" и стал ему показывать модель сторожевого катера, которую он, непременный участник всех соревнований юных морских моделистов, смастерил сам, без посторонней помощи, чем очень гордился. Ключарев взглядом знатока рассматривал модель и бросал отрывистые фразы:
- Хорошо... очень хорошо... А вот здесь, товарищ адмирал, не совсем того... бортовая обшивка толстовата... И со шпангоутом что-то неладно.
Андрейка морщил веснушчатый нос и неохотно соглашался, что бортовая обшивка действительно для модели сторожевого катера толстовата. Что же касается шпангоута, то... И тут он пустился в длинные рассуждения, пытаясь, блеснуть своими знаниями в морском деле. Ключарев терпеливо слушал своего юного друга, а потом перебил его:
- Ну, ладно, тебе виднее, ты - моделист. А вот давай я спрошу тебя по своей специальности.
Ключарев был рулевым и в этом деле считал себя "профессором".
- Спрашивай, дядя Петя!
- Вот ты тут на своей модельке изобразил руль. А можешь ли ты объяснить мне, из чего состоит рулевое устройство?
- Могу! - глаза Андрейки заблестели. - Пожалуйста, это каждый моряк знает.
- Ну, тогда докладывай.
- Рулевое устройство на моем катере состоит из пера руля, баллера, румпеля и петель.
- Молодец! Из тебя и впрямь отличный рулевой выйдет.
- Сначала буду рулевым, а потом - в адмиралы! - авторитетно заявил Андрейка, и Ключарев только развел руками. Раз парнишка решил стать адмиралом - так оно, очевидно, и будет.
Лежавший рядом на полу "Шалун" вдруг вскочил, залаял и бросился вон из комнаты. Он первым встречал хозяина и гостя. Ключарев и Андрейка тоже поспешили к выходу. На веранде стояли Бадьин и Хепвуд. Бадьин крепко пожал руку своего друга и представил его гостю.
- Знакомься, Петя. Это - Джим Хепвуд, матрос грузового парохода "Виргиния". Тот самый, про которого я тебе как-то рассказывал.
Ключарев пожал, протянутую руку, сдержанно поклонился и быстрым, но внимательным взглядом осмотрел Хепвуда. Тот был одет в широкий темносиний костюм, в черные, поношенные туфли с толстыми резиновыми подошвами. Его одеяние было явно не по сезону и не гармонировало с ярким солнечным днем. Но Хепвуд еще в больнице, куда за ним зашел Бадьин, объяснил, что это - его единственный выходной костюм, хранившийся в чемодане. Чемодан принес с корабля в больницу посыльный капитана Глэкборна и передал, что Хепвуд может катиться ко всем чертям...
После того как Бадьин познакомил Хепвуда с женой и сыном, а "Шалун", принюхавшись к гостю, перестал лаять, все уселись за стол. За едой потекла неторопливая беседа на самые разнообразные темы: Хепвуд восхищался южной природой, хвалил отзывчивость и гостеприимство советских людей, благодарил за угощение. На вопросы хозяйки о здоровье он отвечал, что чувствует себя уже почти совсем хорошо и, наверно, через недельку сможет собраться в дорогу. К этому времени сюда должна прийти "старая лоханка" - "Виктория", и он надеется устроиться в обратный рейс.
Ключарева, конечно, интересовала жизнь иностранных моряков, их служба, заработки, отношения с начальством. Ключарев, собственно, был бы непрочь "зацепиться за политику", задать этому матросу несколько резонных вопросов - "почему?" Почему, например, в Америке и Англии... Но тут уж начиналась "опасная зона", которую Ключарев обычно проходил напролом, так как не терпел "дипломатии". Однако гость есть гость, надо соблюдать тактичность и лучше всего поговорить на морские темы.
- Вот вы сказали, - обратился он к Хепвуду, - что "Виктория" - старая лоханка. А "Виргиния" лучше?
Хепвуд ответил, что "Виргиния" лучше "Виктории", хотя хозяева и капитан Глэкборн скоро доведут ее "до ручки".
- Вы долго служили на "Виргинии"?
- Нет, это был мой первый рейс. Раньше много лет плавал на любой посудине - лишь бы кормили и платили.
- Я слыхал, - сказал Бадьин, - что у вас много безработных моряков.
- Да, это правда. Много ребят слоняются в портах без дела и без денег.
- А вам устроиться помог профсоюз?
- Профсоюз?.. - Хепвуд рассмеялся и с горечью добавил: - Нет, уж тут надейся на самого себя. Правда, мне это оказалось легче, чем другим.
- Почему? - поинтересовался Бадьин.
Хепвуд пожал плечами.
- Видите ли... Я - эйбл-симен! - Хепвуд ткнул себя пальцем в грудь.
- Что это значит? - не поняла Ксения Антоновна.
- Эйбл-симен - это лучший, классный матрос, - пояснил жене Бадьин. Ему уже не раз приходилось встречаться с иностранными моряками, и он был немного знаком с порядками на американских и английских пароходах.
- Да, да, - закивал головой Хепвуд. Он объяснил, что на торговых морских судах имеется две категории матросов: опытные, квалифицированные матросы - специалисты, которые называются "эйбл-симен", и обычные, рядовые матросы, которые выполняют всякую черную работу. Их называют "орденери".
Классных специалистов на каждом пароходе немного, но без них обойтись нельзя, так как они хорошо знают морское дело и умеют обращаться с приборами и механизмами.
- Значит, вам знакомо и рулевое дело? - спросил Ключарев. Он внимательно разглядывал гостя, удивляясь про себя: зачем Бадьин пригласил иностранца сюда? Об этом надо было бы спросить Павла, но Ключарев не успел с ним переброситься и несколькими словами.
На вопрос Ключарева Джим Хепвуд ответил утвердительно:
- Да, конечно... Я - рулевой.
- Вот как! - оживился Ключарев. - И я - рулевой. Значит мы... Как это у вас говорится... коллеги?
- Коллеги! - подтвердил Хепвуд. - Мне очень приятно!
Ключарев, обрадовавшийся, что встретил собрата по профессии, стал задавать матросу множество интересовавших его вопросов: сколько часов несут вахту рядовые матросы, часто ли сменяются рулевые, какими механизмами управления оборудована "Виргиния", умеет ли Джим пользоваться гирокомпасом?.. На все эти и другие вопросы Хепвуд отвечал охотно, но не всегда уверенно, что, очевидно, объяснялось недостаточным знанием русского языка. Иногда, не поняв русскую фразу, он переспрашивал, разводил руками и, извиняясь, говорил:
- Ай эм сорри! Мне трудно объяснить...
Ключарев нетерпеливо хмыкал. Он понимал, что матрос плохо знает русский язык, поэтому и не может подробно ответить на все вопросы, хотя некоторые из них были совсем обычными и даже пустяковыми.
- Хватит тебе, - остановила Ключарева Ксения Антоновна. - Ты совсем замучил человека. Ешь лучше...
- Пускай поговорят... все-таки - коллеги, - добродушно возразил жене Бадьин.
- И то правда, - согласился главный старшина. - Ты, Павел, на торговых плавал, я - нет. Вот и любопытствую... Да, друг, есть еще один вопросик, - обратился он снова к Хепвуду, незаметно для себя переходя с ним на ты". - А на твоей "Виргинии" авторулевой есть?
На мгновенье в глазах Хейвуда мелькнуло выражение досады.
- Авторулевой? - переспросил он. - Ах, да, понимаю... Автоматика... Есть, конечно... Я недавно стоял на вахте...
Брови Ключарева удивленно поползли вверх.
- То есть как стоял?.. Авторулевой сам...
Перехватив предостерегающий взгляд Бадьина, Ключарев закашлялся и поправил сам себя:
- Хотя конечно... безусловно...
В разговор опять вмешался Бадьин.
- Слыхал я, - сказал он, покручивая по привычке ус, - что на ваших пароходах введена новая система сигнализации.
Хепвуд ответил, что сигнализация осталась старая, о новой он что-то не слыхал.
- Ну, например, когда "Виргиния" входила в наш порт, у нее на мачте были два красных огня или что другое?
- Да... конечно... как и раньше - два красных огня, - несколько неуверенно подтвердил Хепвуд, которому все эти вопросы, видимо, не доставляли удовольствия и мешали есть.
Услыхав ответ, Ключарев снова закашлялся и даже покраснел от натуги. Бадьин же одобрительно кивнул головой, и произнес только два слова.
- Так!.. Понятно...
Ключарев собрался было задать еще какой-то вопрос, но на сей раз Ксения Антоновна решительно перебила его:
- Довольно! Неужели весь разговор только про твои компасы и штурвалы... Дай поесть гостю...
- Сенкью! - Хепвуд поклонился хозяйке дома и принялся за закуску. Ключарев почесал за ухом и поглядел на Бадьина. Тот невозмутимо прихлебывал из большой пузатой кружки свежее жигулевское пиво.
На этом и закончился разговор о "Виргинии". После обильной, сытной закуски все перешли на веранду. Ксения Антоновна принялась за уборку, а мужчины с удовольствием закурили. Андрейка, находившийся тут же, потрогал Хепвуда за рукав и задал неожиданный вопрос:
- Дядя матрос, а вы на войне были?
- Был, малыш. Служил на военном корабле.
- А живых фашистов видели?
- Видел... И на войне, и после войны...
Хепвуд посмотрел на Бадьина и Ключарева и увидел на их лицах сочувствие и понимание.
А вот Андрейке этот ответ был непонятен. Война закончилась, фашисты разбиты, где же теперь можно увидеть живого фашиста?
Заметив недоумение на лице мальчика, Хепвуд похлопал его по плечу и добавил:
- Вырастешь - все поймешь!..
Этот короткий разговор, видимо, вызвал у Ключарева тяжелые воспоминания. Услыхав слово фашист, он будто вздрогнул. Лицо его потемнело, в глазах промелькнул огонек ненависти.
- И я видал их, - хрипло произнес он. - Не только видал, а и бил... Эх, не вспоминать бы!..
В его голосе прозвучали такие нотки ожесточения, что Хепвуд невольно взглянул на старшину, собираясь о чем-то спросить. Но этому помешал Бадьин.
- Ничего, Петя, - сказал Бадьин. - Иногда вспоминать не вредно. Эта нечисть еще на земле осталась, темнит ясный день, да и к нам заползает... только волноваться не надо. Этим не поможешь.
Ключарев провел рукой по лицу, будто отгоняя мрачные мысли, и медленно, сквозь зубы проговорил:
- Да, есть еще нечисть, будь она трижды проклята!..
...Посидев еще некоторое время, Хепвуд поблагодарил хозяев за гостеприимство, попрощался со всеми и медленной, чуть прихрамывающей походкой пошел "домой".
- Теперь я дорогу найду сам, - сказал он Бадьину уходя. - Еще раз спасибо. Сенкью!..
Когда Хепвуд ушел, Бадьин и Ключарев некоторое время сидели молча, будто каждый из них думал о чем-то своем. Молчание нарушил Ключарев.
- Зачем ты его звал? - спросил он Бадьина.
- В гости... Человек пострадал... Один, здесь... Вот и пригласил...
- Иностранец все же...