* * *
Возвратившись из Краснодара, Мокасинов нашел повестку из милиции. По пути в отделение он тревожно думал: "Почему вызывают? Неужели Митрич разболтал? Как тогда держаться, что отвечать? Отказаться от всего нужно. Не то затянут в омут. И деньги, те что удалось выручить, отнимут. А бумага, которую он подписал в Краснодаре? Знал, скажут, такой-сякой, что подписывал, к кому в услужение нанимался. Да и хозяин новый не из тех, видать, кто зря слово бросает. Пулю обещанную поднесет. Правду говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. И все же торопиться некуда. Свалю все на Митрича. Пьян, мол, был, померещилось ему, а там, может, и тот успеет обещание выполнить. Митрича упредить. Митрич, может, сам потом скажет, что померещилось ему, от прежнего откажется. Этого держаться нужно, - оживляясь, думал он. - Да вот еще старуху свою не подготовил. Ее могут вызвать. Эка не догадался сам! Так ведь не ждал вызова".
В милиции порасспросили, велели ждать в коридоре и послали участкового Небеду за Митричем. Потом отпустили.
- Пока вы можете идти домой, - сказал ему Сизиков. - Понадобитесь - опять вызовем.
"Не сладилось чего-то, - думал Мокасинов, спеша домой. - Теперь старую свою научить успею. А там разберемся. Домой сейчас поскорей бы", - торопливо вышагивая, думал он.
- Слушай меня внимательно, - сказал он жене, как только вошел. - Те, что обыск делали, видать не милиция. Жулики, видать, они. Дознались про добро мое и комедию представили. Бог с ним, с добром-то. Только дело теперь так оборачивается, что не знает милиция про добро это. И я сказывать им не думаю. В тюрьму садиться не желаю. Обыскивали когда, ведь один Митрич был да ты, окромя их, супостатов. Меня в милиции спрашивали про золото да про книжки сберегательные, я отказывался. Не было, говорю, этого. Митричу спьяну привиделось. А тебя-то упредить не успел. Теперь отсрочка вышла. Ежели тебя вызовут да с Митричем вместе спрашивать станут, он свое говорить будет, а ты свое. Как я сказал. Не было ничего, мол, окромя денег - двадцать тысяч, - да часиков наших с тобой и дочкиных.
- Ни к чему это, - сказала жена, - не будет Митрич против тебя говорить.
- Как это не будет? - оторопел Мокасинов. - Тебе-то это откуда ведомо? - спросил он, подозрительно косясь на жену.
- Несчастье сталось с Митричем. Излияние крови в голове, доктор сказывал. Без памяти. Язык отняло. Мычит только. Со вчерашнего вечера. Как пришел, сказывала Гаврилиха, вчера выпимши из чебуречной, спать завалился, а проснулся утром и мычать стал - язык отняло.
Мокасинов сел на диван, откинулся на спинку. "Опять ноги сводит, - мелькнуло в голове, - второй раз на неделе. Как же это язык отнялся? Не совсем старый ведь он еще. С чего бы это, с вина, что ли? Может, пройдет еще".
- А что еще доктор говорил? - спросил он жену.
- Говорил, что такое редко проходит.
- Сколько ему годов-то, Митричу?
- Шесть десятков стукнуло, - сказала жена.
- Господи, на все воля твоя, - перекрестился Мокасинов. - Вот что, старая. Прилягу я, неможется что-то. А ты сходи к Волобуевой. Скажи, пусть с мужем опять связывается. Возвращаться должен поскорее. Отбой вышел.
Мокасиниха подложила подушку под голову мужа. Сняла с него ботинки и прикрыла одеялом.
"Да, дела, - думал Мокасинов, поеживаясь под одеялом, - Митрич-то мычит. Прожил с языком шесть десятков. Теперь язык отнялся. А может, со страху. Может, тот, хозяин, его настращал. Ух ты! Как раз обещал позавчера с ним уладить. Так и самому недолго языка лишиться. Будешь тоже мычать, - ужаснулся Мокасинов. - Нет, не сдамся. Жить охота. Крепок еще. И в достатке. Деньги-то вернулись. Нужно решать что-то. Вот с Волобуева сдеру сколько можно будет - и подамся в другие места. Дом продам. Ни к чему он мне здесь. Не будет покоя теперь в этом краю. Надо действовать. От тюрьмы отвернулся и от этого, с усиками, схорониться можно. По свету за мной гоняться не станет".
Перебирая в памяти события последних дней, старик все больше гневался на своего зятя Валерия. Это он, несчастный пьянчуга, навел на след. Не болтал бы лишнего, ничего бы и не было. Зато теперь он умней будет.
Спешно продав дом, Мокасиновы покинули Виноградное. Никому, даже дочке своей, не велел он давать новый адрес, не обращая внимания на слезы жены.
Привыкать на новом месте было трудно. Годы немолодые, да и прожили там, в Виноградном, столько лет. Первое время Мокасиниха, годами никуда не выезжавшая из поселка, просто не могла себе места найти. Ее пугал огромный шумный город, множество людей, трамваи, машины. Она даже не решалась выйти одна на улицу, в магазин, на рынок и часто плакала, скучая по дочке и попрекая мужа - зачем решил вдруг на старости продать за бесценок дом, бросить насиженное гнездо и сломя голову тащиться черт те куда. Ведь все как будто улеглось. Сам же говорил, что приходили тогда ночью совсем не из милиции. Ну забрали деньги - не вернешь. А от пущей беды бог миловал. Так бы и жили-доживали в своем доме. Много ли им надо двоим. Дочка, слава богу, пристроена. И зять Валерий в последнее время вроде не так уже выпивал - утихомирился. С соседями тоже не знаешь как себя держать. Старый то и дело наказывает: того не говори, этого не скажи.
Сам Мокасинов тоже ходил мрачный, настороженный. Нет, он не жалел, что уехал из Виноградного. Конечно, там место обжитое. Да что ему это место, если за ним тюрьма ходит. Прав был тот... "хозяин", когда говорил, что размолвка у него с Советской властью вышла. Человек этот пугал его своей бульдожьей хваткой. Мокасинов понимал - тут игра короткая. Нет, все-таки хорошо, что он решился. Тихонько, в неделю, распродал дом со всеми потрохами. Присмотрел домик на окраине Одессы, сторговался. Всем знакомым, соседям и сослуживцам они с женой говорили, что едут к дочке в Армавир и даже билеты сначала на Армавир брали. Конечно, Одесса большой город, нет тут такой тишины и покоя, как на прежнем месте, но зато и найти человека тут, как иголку в стогу. Забился в щель, и все - даже этот с усиками не сыщет, злорадно думал Мокасинов.
Он действительно прожил спокойно почти два года, занимался садом, понемногу продавал свои груши-яблоки. Но совсем неожиданно был снова вовлечен в круговорот событий, которые развивались совсем не в соответствии с его желаниями.
И теперь, рассказывая обо всем Андрееву, он до слез жалел о тихой, спокойной жизни последних лет, нарушенной чужой недоброй волей.
Во всех подробностях запомнился тот злополучный день. Еще с утра он сказал жене:
- Плохой сон видел я, старая. Поначалу он лаялся на меня, а потом как замычал и ногами все сучит, сучит, вроде как сбросить с себя чего-то хотел.
- Да кто лаялся-то? - спросила Мокасиниха.
- Тьфу, непонятливая! Митрич приснился. Ну кто еще мычит-то?
- Да ну тебя с твоим Митричем. Второй год уж как в Одессе живем, а ты все нет-нет да Митрича вспоминаешь. Может, и помер он давно. Перестал бы ты кряхтеть по ночам. А то и сам ногами сучишь во сне не хуже Митрича. От жары это снится тебе.
- И то верно, - сказал Мокасинов. - Вот управлюсь с садом до обеда и пойду в холодке посижу.
Жара действительно стояла необычная. Пусто было днем на бульваре. Только кое-где сидели люди, искавшие защиты от палящего южного солнца в тени старых каштанов.
Мокасинов опустился на свободную скамейку и развернул газету. Он не успел прочесть и половины страницы, как кто-то сел рядом, плотно придвинувшись к нему.
"Эка места ему мало", - с раздражением подумал Мокасинов, отодвигаясь. И с удивлением взглянул на вновь придвинувшегося к нему человека, который придержал его за локоть. Газета выпала из рук Мокасинова. Рядом с ним сидел "хозяин".
- А хорошо, Сидор Прокофьевич, что в Одессу ты переехал, - сказал он. - Тут ты нужней мне будешь!
- Пообожди маленько, - пробормотал Мокасинов. - Я сейчас возвернусь. До туалету сбегаю, - махнул он в сторону белого домика неподалеку.
- Давай сбегай! - сказал "хозяин". - Да поскорей возвращайся! Недосуг мне!
И, подняв оброненную газету, стал читать, следя взглядом за быстро удалявшимся Мокасиновым.
Вернулся он вскоре, жалкий, расслабленный. "Вот и сон в руку, - пронеслось в голове. - Не от жары это, старая". Сев на скамейку и тоскливо глядя на "хозяина", Мокасинов взмолился:
- Отпусти ты меня христа ради. Без пользы я тебе. Ну что я могу в старости!
- Не хнычь, дед! Уймись! Не нужен был бы, не искал бы тебя. И дело нетрудное. Вечером нынче явится к тебе человек, оставит конверт. А поздней за этим конвертом зайдет другой. Отдай. Вот всего и делов-то. Как выполнишь - долго не свидимся. А за беспокойство возьми пока это, - сказал "хозяин", протягивая пачку десятирублевок.
Мокасинов, жадно глянув на деньги, сунул в карман, поднялся со скамейки.
Вечером, как стемнело, скрипнула во дворе калитка, и молодой голос спросил:
- Сидора Прокофьича можно видеть?
- Я Сидор Прокофьич, - сказал Мокасинов, проводя гостя в комнату.
Осмотревшись, тот сказал:
- Проездом я. Вам просили передать конверт.
- Откуда сами? - спросил Мокасинов.
- С юга. Там гранаты уже поспели, - ответил незнакомец.
- Вроде бы и не сезон сейчас, - беря из рук незнакомца конверт, проворчал Мокасинов, - но раз поспели, говорите - значит, поспели.
Не успел Мокасинов сесть за ужин, снова постучали, теперь уже в дверь терраски. Мокасинову показалось - гость воротился, может, забыл чего. Но, когда тот вошел в освещенную комнату, Мокасинов понял, что ошибся. Это был другой. Он тоже спешил. Сказал, что едет на юг и помянул спелые гранаты. Мокасинов проводил его в маленькую горенку, в которой на столе лежал конверт. Дверь прикрылась. "Как близнецы, схожи, - думал Мокасинов, протирая глаза. - Оба в очках. Оба в одинаковых костюмах. Только и разница, что один говорит - с юга, а другой на юг едет".
Снедаемый любопытством, Сидор Прокофьевич прильнул к замочной скважине и увидел, как, вскрыв конверт и просмотрев содержимое, незнакомец положил его в карман пиджака. "Вроде как документы, - решил Мокасинов и вдруг отпрянул от двери. Гость собрался выходить. - Еще чего доброго дверью шандарахнуть может".
Как ушел он, Мокасинов загрустил и долго сидел в горенке, прислушиваясь сам не зная к чему. Было тихо, слышался только стук маятника на стенных часах.
ГОСТЬ ИЗ ПРОШЛОГО
- Вот что оказалось на этой вершине треугольника, - говорил Андреев, просматривая вместе с Савченко материалы показаний Мокасинова. - Вариола № 2. Это не просто кличка Мокасинова, завербованного наглым и опытным разведчиком. За этим видна уже, возможно, вражеская группа, которая пытается действовать на территории СССР по определенному плану. Раз выявилась кличка "Вариола" под номером вторым, значит, можно предполагать Вариолу № 3, № 4 и т. д. Так по законам математики этот счет идет до бесконечности, если позволить врагу осуществить свои замыслы. "Хозяин", видимо, резидент, у которого есть помощники. Тот, что назвался Логиновым при обыске у Мокасинова (это он, вероятно, получил сведения о тайнике Мокасинова от болтливого зятя Валерия); тот, что явился к Мокасинову с теплохода и оставил свои документы для Бубенцова. И этот неуловимый Николаев, которого в связи с рядом фактов нельзя исключать из общей цепочки действующих лиц.
На первый взгляд кажется, что Николаев не имеет отношения к "хозяину" и всем остальным. Но это не так. Если изучить схему связи Николаева с остальными действующими лицами, фигурирующими в деле Рыбакова, то мы придем к следующему: Геннадий Малов познакомился случайно с Николаевым и вскоре после этого рассказал ему об Олеге Рыбакове и его переживаниях. А Олег Рыбаков вскоре оказался знакомым при содействии Геннадия с Тейлором. Что из этого получилось, мы знаем. Виноват Малов, а Николаев вроде ни при чем.
Бубенцов случайно знакомится с Николаевым, рассказывает о своей тетке за границей, о желании жениться, и затем появляется Жанна и происходит все то, что нам тоже известно. Виноват Бубенцов, а Николаев снова в стороне. Он всегда где-то за кадром. Его действия у старовера Елкина нами до конца не раскрыты, но литературу "от брата" он привез не зря.
И наконец, его не известные нам действия в Нижнем Тагиле, замаскированные сбором заказов на портреты. Эта вершина треугольника нами менее всего исследована.
В свете прочих событий больше медлить нельзя. Нужно срочно допросить Гузенко. Он, как и Мокасинов, может многое объяснить.
Теперь о хронологии событий. Начнем с первого известного нам по времени: я имею в виду случай в Виноградном - два года назад. Это было в июне. А в августе Лепихин принял на работу Николаева. В сентябре Геннадий знакомится с Николаевым. В ноябре Рыбаков знакомится с Тейлором. В марте следующего года Николаев инсценирует свою гибель.
Судя по таблице, которую я составил, все события имеют закономерную последовательность и хронологически обоснованную связь. Если еще учесть однородность методов действия, то нельзя прийти к выводу, что Николаев сам по себе, а "хозяин" и его группа сама по себе. И там, и здесь, как говорят, - один почерк, один метод.
Вот что происходит, Савченко. Опасность больше, чем мы предполагали поначалу. Нужно стараться действовать без лишнего шума. Мокасинов обезврежен и больше нам не опасен. Нужно его выпустить. Он теперь будет полезней нам на воле. "Хозяин" должен выяснить, почему не состоялся побег Бубенцова, и рано или поздно он вынужден будет прийти к Мокасинову. Мокасинов и успокоит его, вернув документы Джексона. А мы уж от него не оторвемся. Тебе Савченко придется остаться в Одессе, а я выеду в Москву. Я отдал распоряжение в Нижнем Тагиле организовать двухнедельную командировку сварщику Гузенко на одно из предприятий Москвы. В Москве мы с ним и встретимся. Таким образом, моя встреча с Гузенко будет для него и его возможных соучастников совершенно неожиданной.
Вскоре Гузенко оказался перед Андреевым. После обычных формальностей, Андреев вынул из шкафа голубую папку с образцами портретов и спросил:
- Помните, Гузенко, эту папку?
Вздрогнув, Гузенко ответил:
- Не знаю, о чем идет речь.
- Знаете, Гузенко! - сказал Андреев. - Должны знать и помнить. Если нет, то я напомню. Это ведь образцы портретов, с которыми два года назад, а точнее, 17 марта вечером, к вам пришел приемщик заказов. Он пробыл у вас допоздна. Вы долго беседовали в тот вечер. По какому из этих образцов вы заказали себе портрет? - спросил он, медленно перелистывая перед Гузенко образцы.
- Я не заказал тогда портрета, - ответил Гузенко, не отрывая глаз от образцов. И когда Андреев вдруг раскрыл перед ним портрет мужчины с волевым холодным взглядом жестких глаз, Гузенко весь напрягся.
Андреев продолжал:
- Я так и думал. Портретов вы не заказывали. Ваша беседа все время, пока приемщик находился у вас и затем по дороге к полынье, относилась к другим темам.
На снегу сохранились следы ваших валенок и следы ботинок приемщика. К полынье вы пришли вдвоем. От нее вы вернулись один. То, что вы были последним его заказчиком, то, что вы провожали его к полынье, доказывается документально квитанцией и показаниями свидетелей. То, что следы валенок у проруби являются вашими следами, нами установлено. Приемщик Николаев принадлежал к иностранной разведке. Это нам тоже известно. Я советую вам решить для себя только один вопрос: будете ожидать, пока вас уличат, или будете сами все рассказывать?
В этом здании всегда отдают предпочтение любой неприглядной правде перед самой искусной ложью.
Гузенко задумался: "Откуда этот майор знает, что Николаев задержался у меня до ночи и что я провожал его к полынье? Он что-то знает еще, иначе не сделал бы паузу, перелистывая образцы портретов. И папка с образцами у майора оказалась. Недоглядел в темноте. Не до того было. А сейчас петлять да лгать - только в дебри лезть. Да и незачем. Вот поверят ли правде? Поверят ли, что не причастен я к этому приемщику, что сам себе простить не смог прошлого, уже прощенного ими. Поверят или не поверят, а все, как было, расскажу". Вот о чем рассказал он Андрееву.
* * *
Во дворе у соседей залаяла собака. Гузенко по случаю отъезда жены сам разогревавший на керосинке ужин, отставил кастрюлю и собирался выглянуть во двор. Но незапертая дверь тихо отворилась, и в комнату вошел человек с голубой папкой в руках. Видно, он здорово озяб. Меховая шапка-ушанка была низко надвинута на лоб и опущена на уши, лицо прикрыто шерстяным шарфом. Вошедший поздоровался, сдвинул шарф и сказал неожиданно веселым голосом:
- Портретик не желаете заказать? Свой, жены, сына, - быстро зачастил он и, сняв кожаные перчатки, раскрыл папку. Действуя так же быстро и ловко, как говорил, он вытащил из папки красивые образцы разных портретов и, отодвинув кастрюлю, разложил их перед Гузенко на столе.
- Время позднее, а вы все бродите, - недружелюбно сказал Гузенко, разглядывая яркие, выполненные в цвете портреты детей в нарядных костюмчиках, улыбающихся хорошеньких девушек и бравых военных.
- Так ведь волка ноги кормят, - сказал неожиданный гость. - Как говорится, не потопаешь - не полопаешь. Такая наша работа. Заказчиков только и застанешь вечером, после работы, или в праздники. По будням - все на работе. Вот и получается: когда люди отдыхают или спать ложатся, для нас самое время работать. Сегодня по поселку прошел - 10 заказов за вечер взял. Работа хорошая. Московских мастеров. Вот смотрите...
- Работа хорошая, - согласился Гузенко. - Красивые портреты, - повторил он, думая о том, что и впрямь неплохо бы заказать дочкин портрет. - Сами и снимаете?
- Нет, можно с карточки. Чей портрет желаете? Жены?
- Дочки, - сказал Гузенко. - Только ее сейчас нет, уехала с женой, а карточка ее есть. - Порывшись в ящике буфета, Гузенко вытащил фотографию. - Подойдет эта?
- Подойдет, - сказал приемщик. - Как бы вы хотели - с бантом? Или бант убрать? А платье голубое сделать или красное? Глаза у нее какие? Волосы - светлые или темные? - так и сыпал приемщик вопросами.
- Да вы садитесь, - сказал Гузенко, кивнув на стул. - Она у меня беленькая. Глаза карие. А платье все равно какое сделать. Когда готово-то будет?
- Через месяц привезу, - ответил приемщик, вынимая из кармана пиджака книжку квитанций. - Так жены, говорите, нет? Вот как раз и сюрприз к ее приезду будет. А может, тут еще кто есть, пожелает портрет заказать? - спросил он, оглядываясь на соседнюю маленькую комнатку.
- Нет, никого нету. Тут только мы живем.
- Добро, - кивнул приемщик. - Итак, фамилия, имя, отчество? - спросил он, развернув книжку с квитанциями. Но, когда Гузенко ответил, приемщик не стал вписывать сведения в квитанцию, а, вынув из папки еще один портрет, сказал мягким вкрадчивым голосом: - Свой портрет не желаете заказать? Вот такой костюм и галстук я рекомендую сделать вам.