Она подтолкнула меня к двум черным воронам, которые сидели за моим столом, сложив на груди руки.
- Госпожа Фос, похоже, кто-то решил подшутить над вами таким чудовищным образом, - начала Нелли де Вейн. - Я позвонила на пост, и оказалось, что доктора с фамилией Ван дер Хорст у них нет. А телефонистка уверена, что звонил мужчина…
Де Корте продолжил:
- Нам ужасно жаль. У нас никогда не случалось такого раньше. Я должен признать, что это наша ошибка. Очевидно, мы недостаточно хорошо проверили информацию. Обычно мы ждем свидетельства о смерти. Госпожа Де Вейн, как такое могло случиться?
Рини поставила на стол четыре дымящиеся чашки, кувшинчик с молоком и сахарницу.
- Врач утверждал, что отправил его по факсу. Я ничего не понимаю. Наша телефонистка говорит, врач просил выехать по этому адресу как можно скорее, так как мать покойной была страшно расстроена. Мы умеем утешать близких лучше, чем врачи…
- А какую причину смерти указал этот так называемый доктор? - спросила я у Де Корте.
- Остановка сердца. Якобы у вас были проблемы с сердцем…
- Боже милостивый! - Рини вытащила сигарету из моей пачки. Де Корте тут же достал золотую зажигалку. - Что ж за идиоты кругом! Но зачем это делать?
Госпожа Де Вейн поднялась, ее коллега последовал ее примеру. Она протянула мне руку, поблагодарила за помощь и настояла на том, чтобы я позвонила в полицию. Они тоже сообщат о случившемся. Де Корте оставил мне визитку, и они уехали.
Он приближался. Он хотел, чтобы я почувствовала, что он рядом, его ненависть, его силу. Я задумалась. Все началось после аборта. Кого это могло разозлить? Геерта. Кто еще знал об этом? Мой врач. Была ли у него причина мне угрожать? Не было. Было ли случайностью, что все началось с возвращением Стива? Может быть. Были ли у него причины устроить все это? По-моему, нет.
Глава 12
Рини одевала детей и делала им бутерброды в то время, как я судорожно копалась в воспоминаниях в поисках хоть какой-нибудь зацепки или доказательства. Страх опутал сетью мое сердце и сковал сознание. Я вздрогнула, когда Рини положила руки мне на плечи.
- Послушай, может, позвоним в полицию, как ты считаешь?
Я покачала головой.
- Не знаю. Я уже была там. Они ничего не могут сделать в таких случаях.
- Как это, ты была там? Еще что-нибудь случилось?
Я рассказала ей о письмах, об аборте, о фотографиях, я говорила и говорила, мне было уже все равно, что она об этом подумает.
- Господи, да это просто кошмар! - Она поднесла руку ко рту. - Полиция должна это знать. Даже если они ничего не могут сделать, они должны знать все. А ты должна на время исчезнуть, сменить номер телефона. Хорошо бы на время уехать.
- Я как раз и думаю об этом. Но куда? Мне ведь все-таки надо заниматься своим делом, зарабатывать деньги, иначе вообще все развалится.
- Тебе пока не надо выступать. На сцене ты совершенно беззащитна, этот парень может просто стоять среди публики…
- Что же, мне придется сдаться? Бросить то, что я больше всего люблю делать?
- Да, Мария. Ничего другого не остается. У тебя двое детей… Ты не можешь себе позволить строить из себя героиню. А эти деньги… Ты ведь и так достаточно зарабатываешь на рекламных роликах? Поезжай на время к сестре.
- Ну а как быть с детьми, скажи, пожалуйста? Им же надо ходить в школу… И на сколько мне уехать? Ты что, думаешь, что он так просто опять исчезнет из моей жизни?
- Речь идет сейчас о твоей безопасности и безопасности твоих детей. Ты отвечаешь за это. У них нет никого, кроме тебя. Боже мой, ты же совершенно не думаешь о том, что будет, если тебя… Куда им тогда деваться?
Эту мысль я не могла допустить. Что произойдет, если я действительно окажусь в его руках? Я ведь никак не устроила их судьбу. Их отцы? Это будет просто катастрофа.
- Если я умру, они поедут к моей сестре, я думаю…
Я умру и брошу своих детей на произвол судьбы, не оставив им ничего, кроме недоразвитых отцов и тетки, с которой они едва знакомы. Как же получилось, что я никогда не задумывалась об этом всерьез? Жила себе, да и только. Мысль о том, что я брошу двух живых существ, была невыносимой. Я хватала ртом воздух, как будто меня ударили ногой в живот. Рини обняла меня.
- Но это же не случится, дорогая моя, мы это не допустим, слышишь?
По телефону Виттеброод сообщил, что ничего для меня не может сделать, только записать с моих слов, что произошло. "Госпожа Фос, боюсь, что вы имеете дело с любителем страшных шуток", - сказал он. Он собирался обсудить это со своим шефом. "Настоящей угрозы пока нет, поэтому мы не можем дать ход вашему делу".
Я начала всхлипывать, Виттеброод не знал, что мне сказать.
- Очень жаль, что я ничем не могу вам помочь. Если бы вы знали, кто это делает, мы бы провели с ним беседу или задержали бы его. Очень досадно, но законодательство еще мало разработано в этой области. Похоже, что человек, который мучает вас, очень хитер. Он точно знает, насколько далеко он может зайти. Он обладает даром убеждения, видите, как легко ему удалось уговорить сотрудников похоронного бюро приехать к вам в дом. Вы ведь снимаете дом?
- А при чем здесь это? Нет, я его купила.
- Иногда владельцы домов идут на все, чтобы выселить жильцов из дома. Или соседи. У вас хорошие отношения с соседями?
- Вы хотите сказать, что кто-то хочет выжить меня из дома?
- К сожалению, бывает и такое. Но я все-таки думаю, что вам надо искать среди ваших знакомых. Или, как вы сами сказали, это обезумевший фанат. Вы же довольно известная певица.
Мои мысли путались. В животе бурчало. Я еще ничего не ела. Я даже не знала, чего мне хочется, но должна была что-то бросить в желудок, потому что мозги уже не работали. Я закончила разговор с Виттеброодом и пошла в кухню.
Рини сидела за столом и вопросительно смотрела на меня. Я покачала головой.
- Да они ничего не могут сделать. Видимо, мне надо умереть, чтобы они начали расследование.
Рини прорвало:
- Это просто безобразие, что тут происходит!
Мне захотелось, чтобы она ушла. Тогда бы я съела бутерброд, почитала газету и пошла погулять с детьми.
- Слушай, мы с Гюсом тебя не оставим. Все будет хорошо, вот увидишь. А за детей не волнуйся. Мы всегда им поможем. Даже в самом худшем случае. Если хочешь, мы все устроим.
- Что?
- Ну, знаешь… - Она неловко замахала руками. - Мы готовы оформить опеку. Мы будем заботиться о них. Им не надо будет переходить в другую школу, они будут жить на этой же улице…
- До этого еще не дошло. Я об этом и думать не хочу.
- А надо бы подумать, дорогая. Нам всем надо подумать. Речь идет о твоем материнском долге.
Мне не надо было так откровенничать с Рини. Она была моей соседкой, и наши дети играли вместе, но мы не были близкими людьми и никогда ими не станем. Я уже жалела о том, что рассказала ей о себе, ведь я была совершенно уверена, что она будет обсуждать мои проблемы с подругами. Рини такая. Тот тип людей, которые без зазрения совести, в ритме легкого вальса вламываются в чужую жизнь и требуют откровенных признаний. Так и она влезла в мою жизнь, и теперь будет трудно соблюдать дистанцию. Отцепиться от таких людей, как Рини, можно, только крупно с ними поссорившись.
Что мне теперь делать? В глубине души я знала что. Уехать. Здесь я не была в безопасности. Я не могла себе позволить игнорировать угрозу и продолжать жить своей жизнью. У Мейрел и Вольфа не было никого, кроме меня. Я должна скрыться вместе с ними, если надо - на всю жизнь. У меня было единственное место, где мы могли спрятаться, хотя бы на время. Правда, сама мысль вернуться, как побитая собака, в дом, о котором у меня сохранились самые тягостные воспоминания, к сестре, которая до сих пор считала меня глупым маленьким ребенком, вызывала у меня отвращение. Но по-другому было нельзя. Какими бы сложными ни были наши отношения, все-таки она единственный человек, которому я могла по-настоящему доверять.
Глава 13
Когда я родилась, Анс уже зарабатывала свои первые карманные деньги в пансионе. Она очень рано поняла, что есть только один способ привлечь внимание родителей - помогать им. Вставать в пять утра, чтобы готовить завтрак, накрывать на столы вечером перед сном, после школы складывать полотенца и снимать с грядки овощи. С Пасхи и до конца сентября шла работа без остановки. Заклеивать велосипедные шины, подметать тротуар, натирать душевые кабины, сворачивать салфетки, чистить столовые приборы, печь булочки, менять постельное белье, чистить картошку ведрами, спать в сарае, потому что на лето наши комнаты сдавались. Люди из города проводили здесь свой отпуск. Длинноволосые мужчины и женщины в летящих открытых платьях. Они загорали и смеялись со своими детьми, которым разрешали играть в теплом песке до тех пор, пока солнце не утонет в море, а потом еще и покупали мороженое.
Моя мама редко смеялась. Она никогда не бегала с нами вверх на дюны смотреть на ярко-красное солнце. Она всегда была занята делом, руки ее были грубыми, потому что она все время что-то мыла, чистила и скоблила. Она ненавидела постояльцев, этих хипповых горожан, бегающих по коридору детей и песок, которому она никак не могла запретить проникать в дом.
Отец был совсем другим. Он вырос в пансионе, он любил и море, и пляж, и постояльцев, которым он каждую неделю рассказывал одни и те же истории о русских кораблях, севших на мель, и о китах. В "Дюнах" была вся его жизнь, и от этого свихнулась моя мать.
Когда он умер, через пять лет после самоубийства матери, Анс сказала, что хочет остаться жить в "Дюнах". Она любила побережье и не могла себе представить, как можно жить в городском доме. Она в то время уже работала в социальной сфере, каждый день ездила в своей "панде" в Алкмар, и там достаточно насмотрелась на горе и страдания. Город был не для нее. Она искала маклера, чтобы как можно более честно и выгодно устроить все с завещанием, и через знакомых вышла на Мартина Бейлсму. Он посоветовал ей выплатить мне мою долю от "Дюн", и таким образом, вскоре после исчезновения Стива, я получила неожиданно триста тысяч, на которые купила домик на Фонделкеркстраат.
Казалось, что все у нас складывалось хорошо. Кое-что получили Анс с Мартином, я нашла Геерта, мы обе были влюблены и избавились от страданий своих родителей. Никогда еще мы с Анс не были так близки, как в первый год после смерти отца. Они с Мартином по выходным сидели с Мейрел, иногда они приезжали в город, и мы вместе ужинали, они даже были на нашем выступлении в парке Фондела в День Освобождения. У меня было такое чувство, что я наконец-то по-настоящему узнала свою сестру. Казалось, она стала моей лучшей подругой, и я как ребенок радовалась этому. Это продолжалось до тех пор, пока она не стала вмешиваться в мою жизнь. Постепенно стали проскальзывать замечания о том, как я воспитываю Мейрел, трачу деньги, живу с Геертом. Когда я сказала ей, что опять беременна, она отреагировала на это неодобрительно: "Ну, уж извини, порадоваться за вас не могу. И одного-то ребенка тебе много. Тебя вечно нет дома по ночам. Зачем это надо? На свете и так достаточно несчастных детей. Я вижу их каждый день". После этого наши только что расцветшие отношения охладели до прежнего уровня: телефонные звонки раз в неделю и визиты вежливости время от времени. Мы обе изо всех сил старались ничего больше не обсуждать.
Я набила три большие сумки одеждой, две - книжками, куклами и другими игрушками, и все это вместе с тремя парами ботинок и сапог, зимними куртками и коробкой с моими бумагами запихнула в багажник своего старого, проржавевшего "гольфа". Потом позвонила в школу сообщить, что дети некоторое время будут отсутствовать. Директор разговаривал со мной очень напряженно, пока я не сказала, что меня вынуждают уехать "крайне серьезные, угрожающие жизни обстоятельства". Я должна была отправить ему по факсу полицейское заключение и адрес нашего места пребывания, по которому он будет присылать домашние задания. Когда я сказала детям, что мы на некоторое время едем к тете Анс на каникулы, Вольф завопил от восторга, а Мейрел только удивленно и озабоченно взглянула на меня.
- А как же школа? - спросила она.
- Учительница будет присылать домашние задания, и мы вместе будем их делать дома. Я сама буду твоей учительницей, - ответила я.
Мейрел подняла плечи и засопела. "Ну, тогда из этого ничего не выйдет". Надув губы, она села на заднее сиденье рядом с Вольфом, который просто светился от счастья, накрепко пристегнутый в своем детском кресле, и немедленно стал клянчить сласти.
Я захлопнула дверь, дрожащими пальцами повернула ключ зажигания и слишком сильно нажала на газ.
- Мы уезжаем от того человека, который приходил сегодня утром? Он думал, что ты умерла? - Мейрел сложила руки на груди и строго посмотрела на меня в зеркало заднего вида. Я замялась и впервые в жизни закурила в машине в присутствии детей.
Только в тоннеле Вейкер я успокоилась. Угроза осталась позади, и я чувствовала, что гора упала у меня с плеч. Стали возникать другие заботы. Как Анс прореагирует на наше нашествие? А Мартин? Я все-таки надеялась, что Анс не сразу приступит к нравоучениям, а просто оставит меня в покое. Вот что было мне сейчас нужно. Покой в голове.
Я открыла окошко и впустила в машину соленый воздух.
- Ну, вы чувствуете, ребята, мы приближаемся к морю!
Мейрел ничего не ответила, она все еще дулась на меня, Вольф кричал, что пахнет картошкой с майонезом. Мы ехали навстречу сильной грозе. Небо над Бергеном стало почти черным. Я включила радио, Илсе Де Ланге пела: "It’s a world of hurt. Nothing works, it’s a lonely little planet made of dust and hurt".
Берген-ан-Зее выглядел серым и обезлюдевшим. Сувенирные магазинчики и кафе были закрыты. Дул сильный ветер, шел соленый дождь. Пансион одиноко и сиротливо пристроился к городку, балансируя на дюне, как будто готовый в любой момент сорваться в море. Я припарковала машину и осталась сидеть в ней. Все это предприятие вдруг показалось мне бессмысленной авантюрой. Моя сестра наверняка на работе и вернется только к вечеру. Она ужасно удивится, когда увидит, что мы приехали и собираемся разрушить ее скучную, размеренную жизнь с Мартином. А что будет потом? Могу я представить себе, чем мы с детьми будем заниматься в этой сырой, продуваемой со всех сторон, заброшенной дыре? Уже через час мы с Анс разругаемся в пух и прах.
- Мам, ну и долго мы будем сидеть в машине? - спросила Мейрел. Вольф, кряхтя и охая, пробовал выпутаться из ремней.
- Вон она, вон тетя Анс! - закричал он.
Я оглянулась и увидела сестру. Ее длинные светлые волосы развевал ветер. Она, сутулясь, шла к нам, плотно запахнувшись в халат.
Глава 14
Дети помчались на дюны посмотреть на море, и их восторженные голоса вплетались в свист ветра. Я пыталась позвать их в дом, но они меня уже не слышали. Анс выразила удивление по поводу нашего неожиданного визита, и мы поцеловали друг друга в воздух возле щек.
- Оставь их, - сказала Анс. - Ничего страшного. Набегаются и вернутся.
Но я не могла их оставить, я должна была слышать их и видеть. Меня пугал даже шум моря и ветра, и я выскочила на улицу за детьми, пыталась перекричать волны. По уши в песке и щебеча от восторга, они играли за домом.
"О Боже, песок!" - пронеслось у меня в голове, и я как полоумная начала отряхивать их одежду и вытрясать песок из волос.
- Не тащить песок в дом!
До сих пор у меня в ушах стояли вопли матери. Она набрасывалась на нас, сверкая злыми глазами и сжимая в руках веник, которым обметала нас с макушки до пяток, и могла даже побить, если была совсем не в настроении.
Анс не видела в песке ничего страшного, она только попросила нас разуться на коврике. Мы примчались в носках в гостиную, которая пятнадцать лет назад была столовой. Анс и Мартин постарались стереть все следы пансиона и превратили "Дюны" в загородную виллу, настоящий современный дворец, отделанный деревом, льном и кожей.
Моя сестра пошла варить капучино и какао для детей, настояв, чтобы я села в черное кожаное кресло. В ее кресло. У них с Мартином были их собственные кресла, к которым они были настолько привязаны, что не разрешали садиться в них никому другому. Гостям полагался диван. Допуск к креслу был большой честью.
Анс меня удивила. Она была не похожа на себя, решительную сильную женщину, какой она была всегда. Сейчас она ходила по комнатам, хрупкая и уязвимая, закутавшись в старый грязный халат, с сальными растрепанными волосами. Почему она не пошла на работу? Почему так обрадовалась нашему приезду? Обычно она не любила сюрпризы.
Дети включили телевизор, и напряженную тишину вытеснили знакомые звуки мультяшного канала "Cartoon Network". Анс принесла огромный поднос с чашками и блюдом печений, поставила его на стеклянный столик у камина и села в кресло Мартина. Она потянулась за капучино и взяла чашку обеими руками. Прикрыла глаза и вдохнула теплый аромат кофе. На лице был желтоватый оттенок, а около носа красовался алый прыщик. Она выглядела неухоженной и запущенной.
- Ну вот, - сказала она, - дай-ка мне сигарету.
С ней на самом деле что-то случилось. Анс бросила курить много лет назад.
Я протянула ей сигарету и прикурила сама. Мне вдруг стало страшно признаться, почему я приехала.
- Ну, рассказывай. Кого мне благодарить за ваш нежданный визит?
Я почувствовала себя ребенком на коленках у Деда Мороза. У меня еще был шанс соврать, что у нас образовался выходной и очень захотелось ее увидеть.
Вольф прыгнул между нами, схватил со стола печенье и устроился на коленках. Удивительно, как свободно чувствовали себя здесь мои дети.
- Сначала нужно спросить, можно ли взять печенье, - сказала я, и он умоляюще посмотрел на Анс. Она с улыбкой кивнула.
- Мы же здесь погостим, да, мам?
Анс вскинула на меня удивленный взгляд.
- Вот как. Ну, я даже не знаю.
- Погостим, мам! Ну скажи, мы здесь останемся?
Подбородок у него задрожал, и только он собрался перейти на рев, Анс сказала, что мы, конечно, можем остаться. Мы все можем остаться. Зачем было спрашивать? Конечно, ее сестра и племянники - всегда желанные гости. Наоборот, она расстраивалась, что мы приезжали так редко.
Успокоившись, Вольф с набитым ртом отправился к телевизору, и Анс шепотом спросила, что в конце концов произошло.
- Я, можно сказать, сбежала из собственного дома. Сорвалась и сбежала. Мне нужно было уехать, и я не знала куда…
- Что значит, нужно было уехать? Что-то с Геертом?
- Меня преследует какой-то психопат. Присылает мне письма с угрозами, в которых пишет жуткие вещи… Что он раскроит мне череп… В последний раз прислал мне после концерта дохлую крысу. А сегодня утром приехала похоронная служба забрать мое тело. Кто-то позвонил им по просьбе моей матери. Якобы у меня была остановка сердца. После этого я все бросила и уехала…
Я боялась заплакать и показаться слабой в ее глазах. Анс нагнулась ко мне, положив руку мне на коленку: