Здесь, вдали от городской суеты, Алексей любит посидеть в одиночестве, отдохнуть, унестись мечтами далеко, бездумно полюбоваться величавой панорамой слияния двух могучих рек: быстротекущей желтовато-зеленой Савой и ленивым иссиня-голубым красавцем Дунаем.
Он любит смотреть, как медленно гаснут, словно тонут в водной пучине кроваво-красные отблески догорающей зари, окрашивая стремнины в цвет персидской сирени, потом кобальта и, наконец, вороненой стали.
Темнеет. Проясниваются августовские звезды. На другом берегу зажигаются огни далекого Земуна. А по воде уже пляшут другие, желтые отблески редких фонарей набережной и порта. И переброшенный через Саву ярко освещенный мост, чудо французской техники, кажется, повис в воздухе.
Кто не любовался августовским небом? Кто не загадывал самые безумные желания, торопливо, пока падает звезда? Алексей тоже смотрит на звезды и что-то перешедшее ему из глубины веков нашептывает: "Спеши, загадывай!" Его давно уж точит тоска по родине. Не по той России, что воспета в кабаках Парижа, Берлина или Белграда, не по тройке с бубенцами, сусально расписанной церквушке с покосившимися на погосте крестами; не по стерлядке, икорке, квасу и антоновке, - нет, тянет его к раздольному русскому простору, к близким по духу, по общности взглядов советским людям.
Нарастающий грохот отвлекает Алексея, и он поворачивает голову направо: по стальной громаде железнодорожного моста через Дунай мчится из Стамбула экспресс "Ориент". Алексей смотрит на часы, потом вниз, на трехэтажный дом; на правое верхнее окно - его "окно в Россию". В окне загорается свет. Проходит минута, и окно погружается в темноту. Это подает знак Иван Абросимович.
"Если неторопливым шагом идти в сторону улицы Князя Михаила, на это уйдет четверть часа и еще четверть часа, пока дойдешь до ювелирного магазина, где назначена сегодня встреча", - подумал Алексей, поднимаясь со скамьи и медленно направляясь мимо фортов Калемегдана в город.
2
На улице Князя Михаила гулянье было еще в полном разгаре, когда Алексей двинулся с людским потоком в сторону Теразии. После изнуряющей летней жары ранняя осень в Белграде почти всегда хороша. Деревья стоят зеленые, небо поражает синевой, солнце греет ласково, ночи теплые, звездные, лунные. Весь город на улицах, народ не расходится допоздна. За расставленными на тротуарах и в садиках столами, у многочисленных ресторанов, кафе, погребков, кабачков, баров и кондитерских полно людей.
Иван Абросимович стоит неподалеку от большой сверкающей витрины ювелирного магазина. Смуглый, жилистый, с вьющимися, почти черными волосами, тронутыми сединой, с орлиным носом, красиво очерченным овалом лица и черными пушистыми бровями, он похож на серба. И неудивительно: его далекие предки переселились при императрице Елизавете Петровне в Россию из Баната.
Они молча пожимают друг другу руки и не спеша идут мимо гостиницы "Эксельциор". Окна ресторана освещены не ярко. Там все чопорно, туда нет доступа всякой мелюзге.
Сюда приходят посидеть вечером начальник генштаба Югославии генерал Петар Костич, начальник спецразведывательного отдела при генштабе полковник Углеша Попович, начальник полиции Белграда Драгомир Йованович, и потому здесь можно встретить майора Ханау, фактического резидента английской разведки в Белграде, и его коллегу из Баната Джона Вильсона, и представителей международного бюро бойскаутов, а в действительности матерых разведчиков Джона Сейя и Гарри Роса, и Веру Пешич - красивую сербку, английскую шпионку, которую вербуют немцы. Бывает тут и сам Роберт Летробич - шеф Интеллидженс сервис на Балканах.
Все это Алексею известно.
Работа в английской фирме электроприборов дает ему возможность свободно располагать временем, разъезжать по стране и бывать за границей. За девять лет, прожитых здесь, в Белграде, он много сделал. Сейчас все его внимание сосредоточено на одной из самых деятельных белоэмигрантских организаций под названием НТСНП - Национально-трудовой союз нового поколения, так называемых "нацмальчиков".
- Знаешь, кто сейчас самый здесь почетный гость? - спрашивает Абросимович, кивая в сторону "Эксельциора". - Ганс Гелм, комиссар гестапо при немецком посольстве. Баварец, сын мюнхенского извозчика, недоучившийся студент, земляк и любимец шефа гестапо Генриха Миллера.
Алексей кивает головой.
- Не исключено, что послезавтра явится к "нацмальчикам" на съезд или пошлет свою красавицу Лину Габель. А? - спрашивает Хованский.
- Кстати, послезавтра по этому случаю перейдут из Польши нашу границу шесть членов НТСНП. Околову и Колкову руководство поставило задачу - непредвзято ознакомиться с советской действительностью, узнать отношение народа к власти и партии, дать правдивую оценку. И вернутся обратно. Что скажешь?
- Такова официальная версия и таково мнение "посвященных" членов союза. Околов идет по стопам отца - жандармского офицера, - тут сомнений нет. Что касается Колкова, то, по сведениям Чегодова и Бережного, он "правдолюб"! Черт его знает! Судьба его сложна. Отца, командира казачьего полка, зарубили наши... Сам понимаешь... Надо, по-моему, их брать, - сказал Алексей.
- Чего тебя так волнует, к каким выводам придут эти недоучки? Ведь тот и другой даже не закончили кадетского корпуса, напичканы антисоветчиной, политически незрелые парни!
- Беспокоит меня Околов. Он весьма прилично зарабатывал, но жил скромно и даже не баловал любимицу дочь, а почти все деньги отдавал на нужды "союза". Это человек действия, он для нас опасен.
- Политическая ограниченность привела его к "закрытой работе". Он начал свою карьеру осведомителем начальника русского отдела тайной полиции Югославии Николая Губарева, не так ли? - И Абросимович вспомнил свою последнюю встречу с Губаревым, когда менял паспорт. - Какие страшные у него глаза!
- У Околова? - не понял Алексей.
- Нет, у Губарева.
- Этот самый Губарев и посоветовал председателю НТСНП, Байдалакову, взять к себе в "союз" Околова, чтобы основать в НТСНП разведку и контрразведку, - сказал Хованский. - Околов крепко сшитый, чуть сутуловатый шатен, ниже среднего роста. У него заостренное лицо, нос с небольшой горбинкой, холодный, оценивающий взгляд, чуть прищуренный из-за близорукости. Ну что еще? Глаза зеленовато-карие, неторопливая, но вовсе не ленивая походка. Он на ходу не размахивает руками. Когда сцепляет пальцы, правый большой неизменно оказывается наверху. Носит очки-пенсне - чтоб не слетели с носа...
- Одним словом, волевой, скрытный, организованный и опасный человек? - заключил Абросимович.
- Да, - согласился Хованский. - Его мнимое бескорыстие, прямота и хитрая игра - это его сильные стороны. Мы присутствуем при рождении крупного обер-шпиона и врага Советского Союза. Через годик-другой он оперится. Хорошо бы их взять уже на границе...
- Это не так просто. Мы поздно узнали об этом. Впрочем, в Варшаве к ним приставлена польская разведчица, болтливая, Зося, кажется... Она постарается об Околове и Колкове узнать все, что надо. Если им удастся перейти границу незамеченными, то взять в Советском Союзе, пожалуй, чекистам все равно будет трудно.
- Околов служит не только в разведке НТСНП, но и связан с англичанами. А те наверняка подошлют его к Блаудису, своим разведчиком они не рискнут, - произнес Хованский.
- Ну что ж, так и передадим в Москву, - согласился Иван Абросимович.
- Вы, наверное, не знаете, что Блаудис, резидент Интеллидженс сервис, тот самый Блаудис, у которого была табакерка со списками шпионской английской сети в России. Он был арестован в 1922 году чекистами в Краснодаре. Сидел в тюрьме, раскололся, но не до конца. Ведь по спискам Кучерова было обнаружено еще немало английских шпионов на юге России. И сейчас Блаудис живет в том же Краснодаре, работает пекарем на хлебозаводе. Его адрес скорее всего известен Околову. Вот если они заглянут к нему, то поймаются...
- А если не поймаются? - встревоженно сказал Иван Абросимович. - Могут чего-нибудь и натворить...
- Я думаю, Чегодову их письма из Советского Союза удастся прочитать, - засмеялся Алексей. - Только бы эта Зося сумела узнать шифр переписки. - И вдруг Хованский грустно добавил: - Сколько лет я отдаю все силы, чтобы открыть молодым людям глаза! И что же? - Алексей досадливо махнул рукой.
- Поменьше эмоций, мой дорогой! Сделал ты много, каких ребят подобрал?! Один Аркашка Попов чего стоит! С такими горы ворочать можно! Я хотел поговорить о другом. Тебе известно, как активизировалась до сих пор идущая с переменным успехом борьба РСХА с Интеллидженс сервис. Действует и разведка Риббентропа, и АПА Розенберга, незаметно лишь людей Канариса. Вряд ли он предоставил вершить югославские дела майору гестапо Карлу Краусу Лоту... - улыбнулся Абросимович, заметив, как насторожился Алексей.
- Карл Краус - это шеф заграничного отдела немецкой контрразведки. Не правда ли? Он однажды уже приезжал сюда. Я его видел. И что?
- Весьма вероятно, что он явится на съезд "нацмальчиков". Хорошо было бы установить, где он живет. И скомпрометировать его! Надеюсь, он-то и выведет нас на людей хитроумного Канариса. - Абросимович вытащил пачку "Неретвы" и закурил.
Они вышли на улицу Краля Милана. Толпа была здесь уже не такая густая.
- Может, придет и Лина Габель! Никогда ее не видел. А Гелм вряд ли. Он официальное лицо, комиссар гестапо при посольстве! И еще: постарайся раздобыть списки делегатов съезда и приглашенных. - И, взяв Алексея под руку, пошел еще медленнее.
- Придется, - сказал Алексей. - Что касается людей Канариса, то к ним надо подбирать особый ключ. Адмирал придерживается оригинальных принципов.
- Знаю. Адмирал считает, что математика, сиречь логика, разведке вредит. Она воплощение прокрустова ложа разума! А разведка гуманитарная наука. Взывать к низменным страстям - в этом ее высший смысл. Ты об этом хотел сказать? - Абросимович засмеялся, остановился и, протягивая Алексею руку, продолжал: - У фашиста ставка на подлецов! Но это невысокий класс для разведки. До свидания! Увидимся после съезда. Ни пуха ни пера!
- Гав! Гав! Гав! - Алексей крепко пожал Абросимовичу руку и зашагал дальше.
Неторопливо прошел мимо русского посольства. В глубине сада белел большой "Русский дом" - дар белоэмигрантам убитого в Марселе югославского короля Александра. В нем разместилась русская гимназия, учреждения "По делам русских беженцев" и русский театр - большой зал с просторными холлами, раздевалками, курительными комнатами и подсобными помещениями.
"Здесь через два дня, - думал Алексей, - откроется съезд НТСНП, четвертый съезд "нацмальчиков". Широкие слои белой эмиграции относятся к ним иронически. Как отцы к своим несколько заблудшим, своенравным детям. Платформу их считают бездарным плагиаторством, смесью эсеровщины с фашизмом, приправленную идеями евразийцев, оснащенную "критикой" марксизма "величайшего русского философа" Льва Тихомирова и сдобренную "диалектиками духа" - Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым, и все-таки находят "в общем и целом" достойной внимания, учитывая нищету и убожество буржуазной философии тридцатых годов.
Желая придать антисоветской деятельности характер политической борьбы за создание "русского национального государства", НТСНП пытается выработать "новую идеологию", базирующуюся на идеалистическом понимании развития исторических событий; непризнании первенствующего значения экономических условий жизни общества и в связи с этим выдвигает на первый план "идеи" и "личности" и воспевание национализма.
В своей газетенке они с пеной у рта отрицают существование классов, а следовательно, и классовой борьбы и утверждают, что общество развивается в результате стремления различных трудовых групп.
На съезде руководство НТСНП намеревается произвести смотр своим "офицерам революции", показать эмигрантской общественности свою мощь, обратить на себя внимание разведок, особенно немецкой, и, наконец, выставить себя единственной организацией, не только теоретически обосновывающей задачи эмиграции и будущее родины, но и ведущей непосредственную борьбу против Советской власти. Мало того, они хотят убедить широкие круги русской эмиграции в том, что НТСНП уже "приобщился" к России, что союз может уже гордиться своими борцами за идею на той стороне, как павшими, так и живыми".
Алексей неторопливо прошел мимо ярко освещенного русского ночного ресторана "Казбек". У двери в погребок стоял молодой парень в черкеске - швейцар "Казбека". Он разговаривал с мужчиной в сером костюме, который, видимо, был пьян. Заметив Хованского, он быстро отвернулся.
"Какой отвратительный тип!" - подумал Алексей, глядя на его руки, напоминающие клешни, птичью грудь, приплюснутую щучью голову. И даже вздрогнул от отвращения, услышав его блеющий смех: "Не он ли следил за мной? Не молодчик ли Берендса?"
3
Михаил Александрович Георгиевский, генсек НТСНП, ушел из клуба около десяти часов вечера, условился встретиться с начальником русского отдела югославской полиции Губаревым в ресторане "Казбек".
- Опять бессонная ночь! И трата денег! Но без этого нельзя! - выходя из кабинета Байдалакова и щуря подслеповато глаза, с огорченным видом сказал генсек.
Виктор Михайлович Байдалаков хмыкнул, широко улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов, и что-то невнятно пробормотал. Он знал, что Георгиевский врет, что любит пображничать в хорошем ресторане на "казенный счет". Генсек НТСНП, в свою очередь, знал, что Губарев матерый волк и с ним ухо нужно держать востро, тем более что через два дня открывается съезд, а разговор пойдет о японцах, немцах, польской разведке и кто знает еще о чем.
- Выкручивайся, Михаил Александрович. Это твоя сфера, - заключил Байдалаков.
...У русских эмигрантов свои рестораны и кабаки, начиная с претенциозного "Мон Репо", где всю ночь ноет с оркестром и хором некогда популярный в России цыганский певец Морфеси, и кончая стилизованным, душным, увешанным текинскими коврами погребком "Казбек", где до утра поет грузинский хор, бешено пляшут танцоры наурскую, размахивая шашками, каждый с семью кинжалами во рту, где льется рекой кахетинское, жарят шашлыки, носятся, размахивая салфетками, стройные юноши, затянутые в черкески, а хозяин погребка, грузинский армянин Рубен, встречает гостей и по-кунацки усаживает их за столы на бочонки. Совсем как в старом Тифлисе!
Рубен пригласил Георгиевского в отдельный кабинет.
- А мы тут с Николаем Николаевичем меню обсуждали. Прошу! - Он поднял полог тяжелого текинского ковра и поклонился в сторону Губарева.
Николай Николаевич Губарев сделал вид, что хочет встать, его мокрый плотоядный рот растянулся в улыбке, но, так и не поднявшись, сунул короткую пухлую руку Георгиевскому:
- Мое почтение, профессор! Извините, устал дьявольски...
- Здравствуйте! Я, кажется, опоздал? - Георгиевский, ощерясь, протянул руку и подумал: "Какой тяжелый, свинцовый взгляд, глаза палача!"
- Нисколько! Это я пришел раньше. Заходил в офицерское собрание, в прибежище старых генералов, которые никак не могут расстаться с формой, и "юных" облыселых корнетов несуществующих полков. Кунсткамера какая-то! По субботам у них вечера. Танцуют краковяк, падепатинер, гавот, падекатр... Справляют полковые праздники, напиваются до потери сознания... Щелкают каблуками и вытягиваются перед старшими офицерами, а генералов величают не иначе как "ваше превосходительство". Смешно!
Губарев прикрыл глаза и умолк.
В кабинет неслышными шагами вошли два официанта в белых черкесках с большими, заставленными закусками и напитками подносами и принялись расставлять их на столе.
"К чему клонит?" - насторожился генсек НТСНП, глядя, как Губарев наливает себе большую рюмку и опрокидывает ее в рот. И вдруг Георгиевскому припомнился разговор с советским журналистом, работающим корреспондентом в Варшаве. Встреча была случайная, на улице, но запомнилась крепко. "Вы, эмигранты, саки не знаете, с кем и ради чего идти. Никто из вас не верит ни РОВСу, ни претендентам на царский престол, не верит ни старшему, ни младшему поколениям! Увы! Немало среди вас и таких, чьи взоры обращены к Гитлеру! Таким импонирует основанный на социальной демагогии новый союз архангела Михаила. Таким по вкусу и диктатура мещанства, и культ силы "белокурой бестии", и древние мифы, пропитанные ядом расизма, и бешеная ненависть к коммунизму..." - так говорил ему, глядя прямо в глаза, советский журналист. И тогда Михаил Александрович, генсек НТСНП, растерялся.
Начальник русского отдела полиции снова налил большую рюмку водки и опрокинул в рот. Глаза его оживились, он заговорил:
- Сколько провалов, измен, мистификаций, предательств и глупости! Кому прикажете верить? Врангеля извели, Кутепов и Миллер как сквозь землю провалились, "Внутренняя линия" РОВСа, как вы утверждаете, в руках ГПУ! Ха-ха-ха! Ну ладно, ладно, профессор, скажите лучше, как Околов? Уже на той стороне?
- Они перейдут границу двадцать третьего августа. В день открытия нашего съезда. Их шесть человек... - Георгиевский умолк, увидев, что Губарев подносит указательный палец ко рту.
- Вот и выпьем за их успех! - И опрокинул содержимое рюмки в рот. Потом вонзил вилку в красиво разукрашенный салат, положил себе в тарелку изрядную порцию, но вдруг проговорил: - Не ешьте! Чего доброго, отравитесь! Каналья Рубен!
Но, подмигнув, протянул блюдо с салатом профессору.
Не прошло и минуты, как колыхнулся ковер и вошел Рубен.
- Господа довольны? Прикажете еще что-нибудь? Ах! Вам подали не тот салат? - заговорил он, увидев, что Георгиевский не прикасается к еде.
- Рубен Николаевич! Все в порядке. Салат хорош. Но пусть ваши молодцы запомнят: у меня с профессором деловой разговор! Ясно? - успокоил Губарев и вдруг, наливаясь кровью, прошипел на Рубена и на официанта:
- И если еще раз просунете свои уши, я выкручу их с корнем!
Рубен и официант, бледнея, попятились к выходу.
- Ясно-с! Слушаю-с! - кланялись оба, опуская за собой тяжелый полог текинского ковра.
Георгиевский вертел пальцами стоявшую перед ним рюмку.
- А теперь, Михаил Александрович, можете спокойно рассказать о своей поездке в Германию и Польшу. А еще лучше, начните с японцев. Они ведь субсидируют союз! Не правда? Хе-хе-хе!
"Эх ты, полицейская шкура. Работаешь ты не только на Гитлера", - зло подумал генсек, глядя на перстень с большим брильянтом на мизинце полицейского.
- Да, японцы нас субсидируют, - начал, щуря глаза, Георгиевский. - Герцог Лейхтенбергский после разгрома Врангеля бежал в Рим, к своей тетушке, королеве Италии.
- Он же художник, он же морской офицер и авантюрист, - заметил Губарев.
- Да, он самый... в Вечном городе герцогу не повезло: его обвинили в педерастии и выслали из страны, поэтому ему пришлось ютиться сперва у своего родича Сергея Лейхтенбергского в Париже, потом в Берлине и в Варшаве.
- Но Сергея Лейхтенбергского, бывшего председателя вашего союза, сместили.