- Ты подозреваешь, что он убил Ивара из ревности ко мне?
Илга закрыла лицо руками и заплакала. Алина принялась ее утешать и тоже заплакала. Так и сидели они в директорском кабинете до вечера.
Тело убитого после вскрытия привезли обратно в школу и похоронили на небольшом сельском кладбище. Опечатанную комнату, где жил покойный, открыли. Немногочисленные вещи его, до решения суда, перенесли в школьную кладовую.
Время шло. На могиле Эгле появилась первая робкая травка. Школа ощущала острую нужду в механике - надо было заниматься с курсантами. На этот раз министерство оказалось отзывчивей: через несколько дней после запроса в школу приехал новый механик.
В тот же день Алина получила письмо. "Директору школы лично" - стояло на конверте.
- Лично так лично… Посмотрим, что тут такое?
"Уважаемый товарищ директор, - писал кто-то корявыми буквами. - В вашей школе, не знаю кем, шофером или механиком, работает мой пропойца, мой муж Ивар Эгле. Этот негодяй бросил меня с двумя ребятами и не хочет платить алименты, а я его должна разыскивать, алкоголика такого. Задержите его зарплату, сообщите мне, и я вышлю исполнительный лист на этого проходимца. Анна Эгле, Руиенский район".
- Вот так штука?! - удивилась Алина. - Надо ответить на письмо и, кстати, сообщить в суд.
Но в суд сообщать не пришлось. Как раз в эту минуту раздался телефонный звонок. Говорили из народного суда. Слушание дела Витольда Белевича назначалось на одиннадцать часов утра следующего дня.
Письмо, полученное директором школы, естественно, не могло оказать никакого влияния на ход судебного разбирательства - даже самые великие юмористы не смогли бы себе представить, что, стреляя в Эгле, Белевич тем самым наказывал его за злостную неуплату алиментов. Правда, защитник Белевича, произнося свою речь, ловко ввернул туда фразу о том, что "убитый не являлся образцовым советским гражданином". Прокурор улыбнулся, а взволнованная Алина с благодарностью и восхищением посмотрела на защитника.
- У меня есть вопрос к подсудимому, - взглянув на судью, произнес народный заседатель, сидевший слева, молодой темноволосый мужчина с энергичным волевым лицом. Судья утвердительно кивнул.
- Скажите, подсудимый, - уже обращаясь к Белевичу, продолжал народный заседатель, - как могло случиться, что вы, стреляя от края зарослей в глубь их, подчеркиваю - от края в глубь! - попали шедшему впереди вас Эгле не в затылок, а в лоб?
За время предварительного следствия Белевичу столько раз задавали самые различные вопросы, что он, видимо, уже привык к ним. Подняв на спрашивающего усталые, провалившиеся от мучившей его все эти дни бессонницы глаза, Белевич медленно ответил:
- Мы вошли в камыши вместе… Эгле правее меня метрах в десяти… Углубившись в заросли, он затем повернул влево, вышел на кабанью тропинку…
Белевич прикрыл глаза левой рукой, немного помолчал, словно еще раз воскрешая в памяти страшную картину, и продолжал:
- А я не сразу вошел в камыши… Поэтому, когда Эгле, описав кривую в зарослях, вышел на тропинку, он уже двигался мне навстречу. Я никак не мог предвидеть этого…
- А почему вы не сразу вошли в заросли?
- Я… я впервые в жизни отправился охотиться на кабанов.
- И боялись в зарослях сразу же натолкнуться на зверя?
Белевич понуро молчал. Видно, ему было стыдно в присутствии стольких людей признаться, что он действительно побаивался кабанов, особенно злых в это время года.
- Спасибо, подсудимый. Садитесь!
Алина с сочувствием смотрела на Витольда и вспоминала Илгу, которую в суд не вызвали, а сама она поехать не смогла - плакала все утро. Как же не плакать, если решается судьба любимого человека!
В последнем слове Белевич, собрав остатки сил, мужественно сказал, что вполне полагается на справедливость и объективность советского суда, что с одинаковой твердостью встретит любой приговор, тем более, что самый страшный приговор он уже вынес себе сам, так как, убив друга, обрек себя на долголетние нравственные мучения.
Всесторонне изучив материалы дела, суд пришел к выводу, что убийство было неумышленным. Белевичу дана была условная мера наказания.
Обратно директор школы и Витольд ехали вместе. Илга с нетерпением ждала приговора. Увидев своего любимого, со слезами бросилась на шею, отбросив обычную сдержанность и не обращая внимания на то, что встреча происходила в присутствии большой группы любопытствующих курсантов.
На том все и кончилось. Теперь надо было отвечать жене Ивара Эгле. Алина решила не посвящать ее во все подробности трагедии, случившейся с неудачником-мужем, а написала так:
"Уважаемая гр-ка Эгле! С прискорбием должна сообщить вам, что ваш муж Ивар Эгле уже больше месяца назад пал жертвой несчастного случая на охоте. Высылаю вам последнюю его неполученную зарплату, а также все оставшиеся после него вещи, фотографии и документы, за исключением паспорта, сданного в милицию. Прилагаю справку о смерти Ивара Эгле".
Школьная жизнь опять потекла тихо и мирно. "Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий". Об Иваре Эгле начали понемногу забывать. Витольд после всех переживаний стал еще молчаливее, еще скромнее. Алине казалось, что он теперь даже Илгу начал побаиваться. При виде охотничьего ружья трясся мелкой дрожью. "Пора бы уже подумать о свадьбе… Намекни-ка ты ему, Илга", - посоветовала как-то Алина. "Намекну, намекну", - отшучивалась подруга.
Наконец все было решено. Осталось назначить лишь день свадьбы. Но великие события никогда не совершаются скоропалительно. За два дня до торжеств пришло второе письмо от жены убитого Эгле. Почтальон подал его Алине в тот момент, когда она спускалась с крыльца, чтобы направиться на учебную молочную ферму. Рядом с почтальоном стоял какой-то невысокий молодой человек в кремовом летнем пыльнике, наглухо застегнутом, светловолосый, с приятным, открытым лицом, чуть вздернутым носом и смешливыми, прищуренными от июльского солнца глазами.
- Товарищ директор, я к вам, - вежливо сказал незнакомец.
- Хорошо, хорошо, идемте в кабинет, - машинально ответила Алина, мысли которой были заняты письмом, - она сразу узнала корявый почерк жены Ивара и заволновалась в смутном предчувствии неприятности. В кабинете она пригласила незнакомого товарища к столу, сама же уселась в кресло, разорвала конверт и принялась читать.
"Уважаемый товарищ директор, - писала жена Эгле. - Что же это вы издеваетесь над бедной женщиной, матерью двух детей? Кого это вы мне прислали? Это снимки какого-то неизвестного гражданина, а вовсе не Ивара! Неужели мой пройдоха так ловко вас провел, что притворился убитым, лишь бы не платить алименты? Не верьте ему, подлецу! Жду своих денег. Анна Эгле".
- Как чужие снимки? - в растерянности произнесла Алина, не обращая внимания на то, что в комнате кроме нее находился посторонний. - Но ведь это же были снимки Ивара Эгле? Значит, Эгле - вовсе не Эгле?
- Разрешите мне ознакомиться с письмом, - тихо, но твердо сказал молчавший до сих пор незнакомец.
- А вам-то какое дело! - вспыхнула Алина, невольно стараясь хоть на ком-нибудь сорвать свою досаду.
- Я - майор государственной безопасности Александров. Вот мое служебное удостоверение.
Глава четвертая
Господин Антон сказал, что будет доверять Агате, но на самом деле он ей ничего не доверял, по крайней мере в первый месяц. Переписка, которую вела Агата, была очень простой, а главное, по мнению девушки, совершенно бесполезной. Как-то, например, господин Антон, дав Агате журнал "Архитектурные памятники Швеции", указал на какую-то длинную статью и попросил перевести на английский. Агата работала весь день. К вечеру хозяин взял написанное, пробежал глазами текст, одобрительно бурча что-то, и похвалил Агату:
- Блестяще! Вы меня здорово выручили.
При этом он с таким неподдельным восторгом смотрел в лицо девушки, что она смущенно потупила взгляд:
- Ну уж и блестяще… Напрасно вы расхваливаете.
А на другой день, когда Франц - так звали молчаливого парня, который был здесь и за шофера и за повара, - растапливал плиту, Агата случайно вошла на кухню. Она своими глазами видела, что Франц разжигает дрова страницами ее вчерашнего перевода. Осторожность удержала Агату от ненужных расспросов. Да и что мог ответить Франц? Это был очень необщительный человек. По-шведски говорил плохо. Агаты сторонился. При встречах во дворе или в комнатах опускал голову, глаза отводил в сторону. За столом они не встречались - Франц питался отдельно. Так было заведено до появления Агаты, так осталось и теперь.
Одевался Франц очень скромно: кожаная шоферская куртка красовалась на нем и в будни, и в праздники; на садовничьем синем комбинезоне пестрели заплаты, правда очень аккуратные, но все же заплаты. А ведь - Агате это было известно - хозяин платил Францу хорошо.
Девушка, правда, отметила про себя, что у Франца очень красивые волосы - кудрявые и пушистые, - и что движения его всегда легки, быстры, как у спортсмена. Больше она об этом парне почти ничего не знала. Она была к нему равнодушна. Однажды ей пришлось слышать отчет Франца о расходах на хозяйство. Равнодушие девушки перешло в неприязнь: Франц обсчитывал хозяина. Да-да, самым бессовестным образом обсчитывал того, кто давал ему деньги, пищу и кров! Стоимость купленных продуктов была преувеличена Францем по крайней мере втрое - Агата, как домохозяйка, знала рыночные цены!
Но хозяин, не возражая, утверждал все расходы, и Агата промолчала. Какое ей, в конце концов, дело?
Со стороны Франца также не было заметно каких-либо проявлений симпатии к Агате. Девушка иногда чувствовала на себе взгляд Франца, но ей ни разу не удалось поймать этот взгляд. Возможно, парень наблюдал за ней по поручению хозяина? Как-никак, Агата была здесь новым человеком. Что ж, пусть наблюдает.
Вскоре после первого случая с переводом из журнала господин Антон поручил Агате перевести на латышский язык отрывок из романа шведской писательницы Сельмы Лагерлеф "Иерусалим". Судьба этого перевода осталась для Агаты неизвестной. Но самое задание казалось очень нелепым - трудно было предположить, что хозяин решил стать пропагандистом шведской литературы среди латышей.
И Агата впервые вспомнила слова Акселя, сказанные в ту пору, когда он собирался устраивать ее на работу: "Твой хозяин тебя не тронет, но он "трогает" других, и ты должна относиться к этому равнодушно".
Она довольно долго старалась сохранить равнодушие. Теперь в ней рождалось любопытство (почти на месяц позже, чем у любой другой девушки, попавшей в подобное положение).
"А не является ли вся моя работа чем-то, служащим лишь для отвода глаз? Господин Антон хочет показать кому-то, что у него есть собственный личный секретарь. Но кому? Ведь на вилле посторонних людей не бывает! Не перед Францем же он решил порисоваться? Он презирает этого парня, как существо низшего порядка, хотя и держится с ним очень вежливо… А что, если Аксель рекомендовал меня сюда как бедную родственницу? Этого еще не хватало! Не так уж мы с отцом бедны! Теперешняя работа - скорей подготовка к возможным неприятностям в будущем, чем источник добывания средств в настоящем. Пока еще отцовского жалования вполне хватает на жизнь…
…"Твой хозяин тебя не тронет, но он "трогает" других"… Он "трогает" других… Вот в чем разгадка! Но кого и как? Каким образом?" В распоряжении Агаты не было ни одного факта. Но их могло не быть потому, что господин Антон скрывал до поры до времени свою деятельность от секретаря… "До поры до времени… Значит, он меня проверяет!"
"Не успокоюсь, пока все не разузнаю", - решила Агата. А характер у нее был отцовский - ровный, но твердый.
Комната Агаты находилась на втором этаже. Чтобы попасть в эту комнату, надо было подняться по винтовой лестнице в правой стороне холла. Вторая такая же лестница, слева, вела в комнату Франца. Помещения были смежными, но их разделяла глухая стена. Решив разгадать тайну своего хозяина, Агата начала с Франца. Она справедливо решила, что этот парень посвящен во все тайны. Часто когда она знала, что Франц у себя, Агата приникала ухом к стене, отделяющей ее от комнаты Франца, и старалась подслушать что-либо. Но подслушать ничего не удавалось. Кстати говоря, комната Франца была единственным местом на всей даче, куда вход Агате запрещался.
- Вы со всем познакомитесь в свое время, - однажды пообещал господин Антон. Агата демонстративно фыркнула. "Я вовсе не собираюсь знакомиться с этой комнатой!"
Тщетно пыталась определить Агата род занятий своего "шефа", как его называл иногда Франц. Так же тщетно билась она и в догадках относительно национальности господина Антона. В том, что он не швед, она не сомневалась: господин Антон говорил по-шведски хотя и правильно, но с трудом, вернее подозрительно правильно, как обычно говорят иностранцы, тщательно изучающие чужой язык. Агате показалось, что ключом к разгадке таинственной личности хозяина может служить надпись, вылепленная на фронтоне виллы.
Иногда по вечерам господин Антон, накинув теплый длинный халат, выходил в садик посидеть на скамейке. В таких случаях он приглашал с собой Агату. Хозяин молча курил, Агата искоса бросала взгляды на его грубоватый, будто высеченный из камня профиль. Однажды она набралась храбрости и спросила, указывая на надпись:
- Что это означает?
- Название дачи, - спокойно пыхнув огоньком сигареты, ответил хозяин. - Разве для вас это новость?
- Нет, - смутилась Агата, - но мне понятно, когда здание называют в честь бога, святых или… в честь близких людей; например, какая-нибудь "Вилла Мария"…
- Это для меня самое близкое название, - с покровительственной улыбкой, как всегда в разговоре со своими служащими, произнес господин Антон. - Плимут-Рок - место высадки первых английских поселенцев в Америке, скалы, к которым пристали колонисты из города Плимута… Если учесть, что после этого в Америке поселились сотни тысяч англичан, то нельзя не согласиться, что название "Плимут-Рок", хе-хе, довольно символичное… Как вы знаете, за нашей виллой, сразу за обрывом, начинается море… Вот я, учтя все вместе взятое, и придумал название…
Внезапно Агате пришла на память одна история, рассказанная ей отцом. В двадцатых годах, вскоре после революции в России, здесь, чуть подальше от Стокгольма, на озере Несвинен, в одном из живописнейших пригородных уголков - Баль Станес, поселилась группа эмигрантов, выдававших себя за каких-то политических деятелей. Впоследствии оказалось, что это была банда убийц, заманивавших свои жертвы на дачу с помощью женщин, участниц шайки. Агата вспомнила и фамилию главаря - Хаджет Лаше… Что, если господин Антон из той же породы и ей уготована роль живой приманки? Агата невольно содрогнулась от ужаса. Хозяин, всегда все примечавший, обратил внимание на это движение.
- Вам холодно, фрекен?
- Да… У нас, в Швеции, майские вечера всегда холодны.
- Идемте в комнаты, послушаем радио… Я прошу вас выпить со мной чашку кофе.
Отказываться не было причин. Агата согласилась. Она и до этого несколько раз пила вечерний кофе в обществе своего хозяина.
В большой нижней комнате, где на стене висел скованный тореро, они сели к столу. Молчаливый Франц принес кофе.
- Итак, послушаем радио, - предложил господин Антон. - Вы, скандинавы, ведь любите музыку? - В тоне, каким был задан этот вопрос, слышалась легкая насмешка. Агата приняла вызов. "Теперь ему не отвертеться".
- Мы - скандинавы… А вы?
Но господин Антон словно не слыхал вопроса. Спрашивать вторично было бесполезно. Еще в первые дни, вводя Агату в круг ее обязанностей, хозяин предупредил, что в этом доме вопросы никогда не задаются дважды: спросил, - не ответили - молчи!
Волосатая рука включила приемник. Пока нагревались лампы, господин Антон повернулся к секретарю:
- Ну, хотите музыку?
- Смотря какую!
- Хотя бы вот эту! - Пальцы повернули рукоятку приемника вправо. Из динамика вырвался лязг медных тарелок, сопровождаемый завыванием певца. Агата вздрогнула.
- Что с вами? - засмеялся хозяин. - Это передача из Нью-Йорка. Играет джаз Дюка Эллингтона… Я его музыку узнаю сразу… Один из творцов новых гармоний, кстати говоря, негр… И пользуется в Америке почетом - вот вам опровержение басни о расизме.
"Наверное, он американец", - подумала Агата. Она решила, что настал очень удобный момент открыто спросить хозяина о том, что ее интересовало. Не желая, однако, показаться навязчивой, Агата спросила, словно нехотя:
- Интересно, господин Антон: у вас в Швеции дача, а вместе с тем вы очень мало похожи на шведа. Любите американскую музыку, говорите по-английски на американский манер… Кто же вы?
Хозяин откинулся в своем кресле, словно желая лучше рассмотреть ту, что задала ему этот вопрос. Лицо Агаты было непроницаемым.
Хозяин шумно вздохнул.
- На ваш вопрос не следовало бы отвечать… И прежде всего потому, что секретарь не и-ме-ет пра-ва быть лю-бо-пыт-ным… - Слова эти впивались в голову Агаты, как гвозди. - Но вы женщина, и я вас прощаю… Итак, кто я?.. Когда-то в Латвии я был латышом… Это было давно, очень давно…
Господин Антон опустил голову. Агата заметила, что он хотел скрыть выражение тоски, омрачившей в эту минуту его лицо. Агате стало жаль своего патрона. Ведь, в сущности, он делал ей только хорошее. Девушка робко проговорила:
- Я вас огорчила. Простите меня.
- Нет, нет… Ничего!.. Мы с вами заболтались, пора спать! Спокойной ночи! - И он первым поднялся с дивана.
На следующее утро хозяин один уехал в Стокгольм. Франц остался дома. "Спросить или не спросить?" - думала девушка. Но Франц заперся в своей каморке. Агата взяла пачку журналов и легла на диван в гостиной.
Хозяин приехал к обеду. Франц встретил его у ворот и что-то сообщил, видимо приятное, потому что господин Антон вошел в холл, широко улыбаясь, и крикнул наверх, в комнату Агаты:
- Секретарь! Прошу к столу.
После обеда Агата пошла за дачу, к морю. Здесь ограды не было. Участок, на котором стояла вилла, подходил к самому морю и кончался высоким обрывом. Агата подошла к обрыву. Далеко внизу пенились седые гребни волн, разбивавшихся о гранитный берег. Шум прибоя долетал до Агаты. Здесь, на ветру, было так хорошо стоять!
- Э-ге-ге! - приложив руку ко рту, крикнула девушка.