- Я не утверждаю, что Михаила Родина убил техник Левыкин. Больше того - я его даже не подозреваю. Но сегодняшняя беседа Левыкина с замполитом вызывает у меня чувство настороженности именно потому, что целиком снимает с Левыкина всякое подозрение, а я привык это делать без посторонней помощи. По методу исключения выбыло несколько человек, и будет очень хорошо, если в этом числе окажется и Левыкин. Когда он прибыл в полк?
- Пятнадцатого января этого года.
Жилин сделал пометку у себя в блокноте и спросил:
- Как вы объясняете общение Астахова с Евсюковым?
- Психологически это объяснить нетрудно. Астахов очень самолюбивый, горячий человек, плохо уживается с коллективом. Кроме того, он сейчас чувствует себя обиженным, так же как и Евсюков, который заискивает перед летчиком и ищет его дружбы.
- Это психологически, - подчеркнул Жилин.
- Ну, а объяснить, что писал Астахов в блокноте Евсюкова и что передал техник ему в парке, я не могу.
- Вы говорили, что Астахов расплачивался в ресторане, но по приказу командира полка с него удерживают стоимость горючего. Откуда у Астахова деньги?
- Вы хотите сказать, что Евсюков мог передать Астахову деньги?
- Возможно. Вы с этим не согласны?
- У Евсюкова не может быть свободных денег, он живет не по средствам, и, кажется, нет человека, которому он не был бы должен.
- Да-а-а… - протянул Жилин, барабаня пальцами по столу. - Перед нами стоит задача, вернее, не одна, а несколько. Выяснить, что получил Астахов от Евсюкова? Что он писал в блокноте техника? Теперь для нас ясно, что Евсюков на аэродроме показывал Ярцевой записку, брошенную в окно гауптвахты.
- А что, если вызвать медсестру Ярцеву и попытаться выяснить все из первоисточника? - спросил Данченко.
- Все будет известно Евсюкову. Она - женщина, и притом чувствительная. Если взять от нее подписку о неразглашении, она прямо от нас с этой "потрясающей новостью" помчится к Евсюкову.
- Черт его знает, какой-то заколдованный круг! - в сердцах бросил Данченко.
Жилин встал, сделал несколько шагов по кабинету и сказал:
- И все-таки я бы хотел посмотреть личное дело Левыкина!
Через час Данченко принес личное дело техника. Ему пришлось вооружиться терпением. Жилин больше часа изучал документы, сделал для себя несколько заметок и, наконец, захлопнув папку, сказал:
- Вы правы, Максим Фадеевич, документы техник-лейтенанта Левыкина вне подозрений. Могу сообщить вам нечто новое. Получено заключение экспертизы: пуля, предназначавшаяся вам, также отравлена соком семян строфантуса.
XIV
ЛЕНА ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ГОРОД…
Летный день кончился, но до конца рабочего дня замполита было еще далеко. Комов сидел у себя в кабинете и составлял план партийно-политической работы, когда в дверь кабинета постучали.
- Войдите! - громко сказал Комов. Увидев в дверях Софью Петровну Устинову, он поднялся и пошел к ней навстречу.
Мать и дочь были похожи, только Леночка унаследовала от отца цвет его волос. У Софьи Петровны было совсем молодое, без морщин лицо. Лишь седина и преждевременная полнота выдавали ее возраст.
- Я знаю, Анатолий Сергеевич, - сказала она, - вы занятой человек, но, если бы вы даже не имели никакого отношения ко всей этой истории, я все равно пришла бы к вам. Вы были другом моего мужа, и я вам доверяю.
Комов взял стул и молча сел рядом с Устиновой.
- Сколько вам лет? - неожиданно спросила она.
- Исполнилось тридцать пять, - сдерживая улыбку, ответил Комов.
- Скажите, Анатолий Сергеевич, быть может, на пути вашего решения лежит разница лет? Вы знаете, Николай был старше меня на одиннадцать лет, но мы были счастливы.
- Да, Софья Петровна, я это знаю. У вас была дружная, хорошая семья, но… Вы говорили с Леной? - скрывая свою тревогу, спросил Комов.
- Пыталась. Знаете, что она мне сказала? "Ах, мама, ты ничего не понимаешь?!" Вечный вопрос - отцы и дети! Все мамы всех времен и народов ничего не понимают. Родители отсталы и консервативны, только их дети являются носителями того нового, что таит в себе наше время…
- Знаете, Софья Петровна, а ведь вы действительно ничего не поняли, - перебил ее Комов. - Вы разговаривали с Леной в лучшем случае как педагог, вы забыли, что были сами молоды и любили. Вот если бы вы поговорили с ней, как подруга с подругой, как женщина, знающая силу любви и горечь разочарования, думаю, что Лена ответила бы вам иначе.
- Я вас, Анатолий Сергеевич, не понимаю. - Устинова была взволнована, и Комов видел, как на ее лице нервно дергалось веко. - О каких разочарованиях говорите вы, человек, который мог бы сделать ее счастливой?
- Представьте себе, что мы с вами, Софья Петровна, случайно встретились на лесной тропе. Внезапно разразилась гроза, и мы укрылись в стоге сена. Какой-то пошляк видел нас и пустил по городку двусмысленную, грязную сплетню. После этого я должен был бы на вас жениться?
- Вы, Анатолий Сергеевич, говорите странные вещи…
- Нет, вы, Софья Петровна, говорите странные вещи. Я люблю вашу дочь и был бы счастлив, если бы она… Словом, не я герой ее романа.
- Но кто же?
- Лена уже достаточно зрелый человек, чтобы ответить на этот вопрос самостоятельно. Я бы на вашем месте оставил ее в покое. Сейчас не время разговаривать с ней об этом, еще очень свежо ее чувство, и прикосновение к нему болезненно. Она мне сама говорила об этом.
- Вам она говорила, а мне, матери… - Устинова вынула носовой платок и приложила к глазам.
- Мне кажется, что причин для слез нет. Вы отлично воспитали Лену - ребенка, но просмотрели ее юность. У меня никогда не было детей, но я всегда удивлялся тому, что родители, упорно не замечая того, как растут и мужают их дети, относятся к ним по-прежнему, как к малышам. Лена сильный, страстный и мыслящий человек. Свою судьбу она будет решать сама. Вы на нее утратили свое материнское влияние. С этим вам придется примириться. И давайте, Софья Петровна, скроем от нее нашу беседу. Боюсь, что, если Лена узнает о нашем разговоре, она вам этого не простит никогда.
А в это время, закрыв библиотеку, Лена шла домой в Нижние Липки. Она шла, размахивая своим маленьким ученическим портфелем, в котором лежали несъеденный завтрак и новый друг ее бессонных ночей "Жан-Кристоф".
По дороге она нагнала Левыкина. Они пошли вместе, и девушка попросила его что-нибудь сыграть. Техник охотно достал концертино, растянул меха, и в птичий гомон вплелась веселая, маршевая музыка. Попадая в такт, они прибавили шаг.
Леночке нравился этот скромный человек с веселой, подкупающей улыбкой, он нравился ей еще и потому, что никогда не пытался за ней ухаживать. Его отношение к девушке было спокойным, ровным и вызывало доверие.
За мостом, перекинутым через овражек, к ним присоединились деревенские ребятишки. К дому Устиновых они пришли уже шумной гурьбой.
Левыкин подождал, пока девушка поднялась на крыльцо, затем, наигрывая веселую плясовую мелодию, в сопровождении ребятишек повернул к своему дому.
Мамы дома Лена не застала. На столе лежала лаконическая записка: "Борщ разогрей. Котлеты и пюре у меня под подушкой в газете. Не забудь компот, твой любимый, из чернослива. М."
Конечно, разогревать первое было сложным и неинтересным делом. Надо было разжечь керогаз и долго ждать, пока закипит борщ. Леночка вынесла кастрюлю с борщом в кладовку, достала из-под подушки завернутое в газеты второе, поела, вымыла тарелки и убрала со стола. Все было сделано так быстро, словно после обеда ей предстояла какая-то неотложная, срочная работа. Но вот все сделано. В маленькие окна, уставленные цветами, льется сиреневый, предвечерний сумрак. Леночка села подле окна и, сложив руки на коленях, задумалась. С дивана поднялся такой же рыжий, как и она, кот. Выгнув спину, он потянулся и осторожно, с какой-то брезгливостью, потрогал лапкой ползущую по дивану божью коровку, затем перевернулся, зевнул, лег на бок, показав белый, пушистый подшерсток, и зажмурился. Маятник стенных часов отсчитывал время. Из аквариума в подставленное ведро через резиновый шланг звонко и мерно падали капли воды.
"Что же это? - думала Лена. - Ожидания. Встречи. Споры о будущем. Мечты, клятвы верности, ссоры, примирения. Неужели все это - уже прочитанная книга моей жизни?"
Причиной их маленьких, частых ссор было его нетерпение. У нее одной хватало сил для того, чтобы сдерживать их обоих. Она не раз говорила Астахову: "Я должна знать все, даже самые темные, закоулки твоей души. Мне мало твоей любви, я не могу жить без веры в тебя и без уважения к себе самой. Я очень тебя люблю, и силой моего чувства я всегда с тобой, даже в полете, даже на такой высоте, куда не поднимаются самые сильные птицы".
И действительно, Лена всегда ждала его возвращения с аэродрома. Своим острым, ярким воображением она представляла себе, что он делает там, "на скоростях падающих метеоритов", там, на больших высотах, среди "температур, леденящих дыхание" (так образно она рисовала себе полет реактивного самолета). Она ждала его с нетерпением. Он это знал, приходил к ней, и она, словно каждый раз обретая его вновь, с криком радости бросалась ему навстречу.
"Что же произошло? Почему эта женщина отняла у меня счастье?" Лена встала, подошла к маленькому туалетному столику, взяла с него зеркало и, внимательно рассматривая себя в скупом, предвечернем свете у окна, думала: "Она, наверное, красивая, хорошо, со вкусом одета, от нее пахнет тонкими, дорогими духами…"
И вдруг Лене неудержимо захотелось посмотреть на нее, на эту. женщину, отнявшую у нее Геннадия. Решившись, она быстро переоделась в свое лучшее платье, повязала лентой волосы, завернула в носовой платок мелочь на автобус и, сунув платок за корсаж, быстро вышла из дома. Автобус уходил через полчаса.
У дежурного в горсовете, сказав, что у нее есть срочное письмо к городскому архитектору, Лена узнала домашний адрес Шутовых. Разыскала дом, большой и красивый, прошла мимо него и, только остановившись на углу, поняла всю нелепость своей затеи. Подняться и позвонить она не может: а вдруг там Геннадий, и он подумает, что Лена преследует его своей любовью. Стоять здесь и ждать? Но ведь она даже не знает эту женщину в лицо…
Стемнело. Зажглись огни уличных фонарей. На противоположном углу, над рестораном, вспыхнула единственная в городе газосветная вывеска. Девушка повернулась и пошла в противоположную сторону, миновала дом, где жил архитектор, и в нерешительности задержалась на углу.
Прошло много времени. Через двадцать минут уходил последний автобус. Лена медленно, опустив голову, пошла вперед и вдруг чуть не столкнулась с Астаховым и Нонной. На Шутовой была прозрачная нейлоновая кофточка с пышным бантом, плиссированная голубая юбка, модная - величиной с ладонь - шляпка, бог знает как державшаяся на голове, и туфли на таких высоких каблуках, что у Нонны подгибались колени.
Увидев девушку, Астахов демонстративно взял Нонну под руку и перешел с ней на другую сторону улицы.
- К черту! Мне надоело до головокружения ходить по улицам! - грубо сказал Астахов.
- Я же не могу отправить папу в командировку или, когда ты приходишь, посылать его за папиросами.
- Глупо.
- Скажи что-нибудь умнее, - с язвительной улыбкой ответила Нонна.
- Как же быть?
- Женись на мне! Я буду вдовой: ко мне идут черные платья.
- Каркай, ворона!
- Ты совершенно лишен чувства юмора.
- Позаимствую у тебя.
- Увы, мой милый, это безнадежно. Почему ты не хочешь на мне жениться?
- Есть женщины, на которых не женятся.
- Спасибо. Женись на своей библиотекарше, и мы будем встречаться с тобой в ее квартире, в то время когда она выдает книжки. Классический треугольник.
- Я тебя предупреждал, чтобы ты никогда не упоминала о ней! - угрожающе сказал Астахов, сильно сжав ее локоть.
- Мне больно! Знаешь что, Гена, я придумала: возьми отпуск, и мы с тобой поедем в Сочи. Это будет наш с тобой медовый месяц…
- У меня нет денег.
- Одолжи.
- Я и так в долгу, как в шелку…
- Глупости! Ты получаешь достаточно, чтобы позволить себе это удовольствие…
- К черту!.. - грубо бросил Астахов и, выпустив ее руку, быстро пошел в противоположную сторону. Он дошел до угла, посмотрел на часы и пустился бежать. Когда, тяжело дыша, он остановился на площади Коммунаров, автобус еще не ушел.
Увидев Лену в автобусе, Астахов хотел сказать ей, что он не достоин ее светлого, чистого чувства, что нет без нее жизни, а только маленькая, серая скука, но, так ничего и не сказав, он проводил глазами уходящий автобус и медленно пошел назад, к дому Шутовых.
Поздно ночью на "Москвиче" архитектора он подъехал к гарнизонному городку, вылез из машины и безразлично пожал протянутую ему руку в капроновой перчатке. Нонна пересела за руль, развернула машину и, посигналив на прощание, уехала.
Ночь была темной, беззвездной. В окнах домов давно погас свет. Низкие кучевые облака плыли по небу. Окружающая Астахова тьма усиливала ощущение тоски и одиночества. Когда он вошел в комнату, Бушуев спал. Не зажигая света, Астахов опустился на кровать и почувствовал, как на подушке зашелестела бумага. Он пошарил рукой, нащупал небольшой листок, взял его, вышел на кухню и включил лампу.
Это была адресованная ему записка:
"Геннадий!
Синоптики не дают погоду. Завтра полетов не будет. Как всегда, построение в семь тридцать. Занятия в штабе. В двенадцать часов - внеочередное бюро, слушаем вопрос о члене бюро, комсомольце Астахове. Советую тебе над многим подумать и взять мозги в руки!
Андрей".
XV
РАЗДУМЬЕ
Серая масса облаков кое-где провисла космами. С утра не переставая шел дождь. Стекла окон, заштрихованные косыми линиями дождевых капель, едва пропускали свет. В адъютантской, помимо пяти членов бюро, были Комов, Юдин и комэска Толчин.
"Устроили трибунал! - подумал Астахов и с неприязнью посмотрел на замполита. - Это его, Комова, рук дело! Требовал суда офицерской чести, не вышло - настоял на бюро!"
Преодолевая неловкость, говорил сержант Гришин. Перед ним были офицеры, и обсуждалось поведение летчика, хорошего летчика, к которому он питал искреннее уважение.
- В прошлом году я был в отпуску, ездил домой под Кимры, - говорил Гришин. - И вот приходит ко мне тетка Алексеевна и говорит: "Я, Саша, к тебе за советом, что мне делать с моим шелопутом, совсем от рук отбился, чистый разбойник. Хочу ехать в военкомат, просить, чтобы его в армию взяли. Одна надежда, что из него армия человека сделает". Я это говорю к тому, чтобы вы знали, как простая женщина относится к армии. Сам я так думаю, наша армия - политическая сила, ее душевная чистота - наше оружие. Я не верю, чтобы старший лейтенант Астахов положил пятно на звание офицера комсомольца. Бывает, на колдобине споткнешься, случилось такое и с товарищем Астаховым. Думаю, человек выправится.
- Разрешите слово! - попросил Бушуев и, получив молчаливое согласие Николаева, сказал с несвойственной ему запальчивостью. - Хорошо, товарищ Гришин, если, как ты говоришь, "человек выправится", ну, а если не выправится? Посмотрите протоколы наших собраний за последние два месяца. Кем занималась комсомольская организация эскадрильи? Астаховым! Выправился Астахов? Нет! Чем дальше в лес, тем больше дров!
Не поднимая головы, Астахов исподлобья посмотрел на Бушуева и с горечью подумал: "А ведь мы друзья…" И, словно угадав его мысли, Бушуев сказал:
- Мы - друзья, вместе учились в школе, вместе прибыли в полк, и я считаю, что часть его вины лежит и на мне. Что же произошло с Астаховым? Был человек примерным комсомольцем и вдруг свихнулся, так что ли? Нет, товарищи, это не так! В нем были и раньше ростки эгоизма, заносчивости, склонность к противопоставлению себя коллективу. Нет слов, Астахов способный летчик, поэтому все мы, его товарищи, многое спускали ему с рук, а в его сознании зрела уверенность в том, что ему все можно, что он пуп земли, вокруг которого все вертится. Был у меня недавно разговор с Астаховым, так знаете до чего договорился этот самовлюбленный Нарцисс?! "Когда я в воздухе, - говорит он, - земля подо мной маленькая, люди словно букашки, и я, крылатый, сильный, над ними!"… Он весь тут, в этом утверждении! Это не только смещение перспективы, это хорошо знакомая всем нам, летчикам, утрата ощущения себя в пространстве - кажется тебе, что самолет кабрирует, а ты идешь в отвесное пикирование и тебя ждет взрыв и смерть, в данном случае - политическая смерть. Приведу еще один штрих, достаточно характеризующий Астахова… Анна Васильевна, его мать, получает четыреста рублей пенсии, но сын ничем не желает помочь матери. Больше того, он даже не пишет ей. С матерью Астахова переписываюсь я. Каждую неделю она присылает мне письма, справляется о сыне, а главное, не жалуется на его молчание. Она говорит, что виновата сама. У Анны Васильевны хватило мужества признать свою вину. Я считаю, что и мы, его товарищи по работе, члены комсомольского коллектива, должны признать, что есть доля и нашей вины в ошибках комсомольца Астахова.
Так же неожиданно, как начал свое выступление, Бушуев закончил, сел и отвернулся к окну.
- Кто хочет слова? - спросил Николаев.
Наступило неловкое, знакомое всем молчание, когда каждый из присутствующих считает, что ждут именно его выступления, и в то же время молчит. А за окном все еще шел дождь, но местами уже были видны голубые просветы неба.
- Ну, давай, секретарь, скажу я, - словно нехотя произнес Юдин. - Все комсомольцы знают, что Астахов подал заявление о вступлении в партию. Перед лицом такого решительного шага в жизни человек должен…
Говорил Юдин, затем слово взял Николаев и, как всегда, темпераментно и образно говорил о целеустремленности человека, о его высоком призвании. Только майор Комов отказался от выступления.
Бюро закончилось в два часа. Астахов вышел первый, зашел в спецчасть, взял "Инструкцию", поднялся в комнату политпросветработы, сел в кресло и перевернул страницу.
Астахов смотрел невидящим взглядом на страницы "Инструкции". Чувство пустоты и одиночества было гнетущим. Так он просидел больше часа, затем спустился вниз в спецчасть, сдал "Инструкцию" и вышел из штаба. Он было направился в столовую, но, подумав, что сейчас там еще много обедающих, что все будут пялить на него глаза и, чего доброго, сочувствовать, остановился и повернул в сторону леса. Затем, вспомнив, что шел дождь и в лесу должно быть сыро и неприветливо, задержался посередине дороги, не зная куда себя деть. Вдруг что-то влажное и холодное коснулось его ладони. Астахов, увидел Чингиса. Пес ласково терся боком о его ногу. Он. приласкал собаку и услышал за своей спиной:
- Хорошо, когда собака друг, плохо, когда друг - собака, - сказал Евсюков.
"Верно! - подумал Астахов. - Его друг оказался собакой!"
- Ну что, товарищ старший лейтенант, чем кончилось бюро? - с участием спросил Евсюков,
- Получил "строгача", - с горькой усмешкой бросил Астахов.
- Ничего, за одного битого трех небитых, дают. Обедали?
- Нет.