Дитц вдруг почувствовал, как ему жмут сапоги и воротничок мундира. Он отложил наушники, сел на постели и расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Подумал - и медленно стянул оба сапога. "Этот мальчишка, - думал он, - много себе позволяем Колтун! Конечно, можно и так играть - за чужой счет, - но ведь существуют какие-то приличия, моральные нормы, джентльменский кодекс наконец..."
Он снова лег, но взял наушники не сразу. Краммлих идет не так прямо, как он думал, а зигзагом. Все время меняет направление мысли, запутывает. Но разве мало-мальски умный человек поверит в простодушие следователя? Правда, когда стоишь на пороге смерти, с радостью готов поверить в любое чудо, в любую несуразность...
Дитц приложил наушники к уху.
"Когда я познакомился с вашим делом, я сразу понял, что вы - типичная жертва обстоятельств, - продолжал лить мед Томас Краммлих. - Наш взвод подняли ночью по учебной тревоге и повезли в лес, чтобы отработать ориентацию на местности. А тут вы. Сидите посреди поляны на парашюте, словно это скамейка на бульваре. Почему вы не хотите объяснить, как это произошло? Кстати, ваши документы уже получены с экспертизы. У экспертов ни малейшей претензии. Все подлинное: и паспорт, и справка с места жительства, и пропуск, и даже железнодорожный билет. Все подписи и печати настоящие. Но парашют! Как он к вам попал? Не прыгали же вы с ним с поезда, тем более что и до линии довольно далеко от того места. Ради бога, объясните, как попал к вам этот дурацкий парашют - опять же нашего, немецкого, производства, и мы вас тут же отпустим..."
Тишина. "Сейчас он играет одним только выражением лица, - подумал Дитц. - И одновременно дает ей возможность сообразить, как получше ухватиться за ту соломинку, которую ей протянули. Что ж, для экспромта недурно, только что толку? Поразить этим можно, но это не тот ход, который делает партию.
Интересно знать, что думает сейчас Краммлих, - рассуждал Дитц. - Его наскок не удался. Но семена полновесны. Если они попадут в благодатную почву - кое-что может взойти. Но пока что наскок мальчика провалился. Забавно, как он из этого выпутается?"
Из самолюбия Дитц на этот раз не рискнул делать прогноза, и напрасно, потому что обер-лейтенант вдруг скатился на шаблонное предложение. "Здорово же его обескуражила первая неудача", - со снисходительной улыбкой и почти без злорадства подумал Дитц.
"Вы по-прежнему молчите? - в голосе Краммлиха звучало искреннее разочарование. - Очень жаль. Должен вас предупредить: ваше спасение - в ваших руках. Обстоятельства против вас. Если сегодня мы еще относимся к вам с некоторым доверием, то завтра все, что пока говорит в вашу пользу, обернется аргументами против вас. А послезавтра... Впрочем, уж если вами решил заняться сам гауптман, то бессмысленно загадывать так далеко. Он любит разговоры о джентльменском кодексе и рыцарской чести, но второго такого специалиста в области пыток электричеством еще надо поискать. Я видел этих несчастных. Люди теряют человеческий облик, они готовы выдать что угодно, готовы оговорить кого угодно, готовы принять на себя любую вину - только бы ускорить приход смертного мига. Но наш гауптман... О, это мастер! Впрочем, я не хочу, чтобы вы подумали, что я вас запугиваю. Я продолжаю думать, что тут произошло какое-то дикое недоразумение. Помогите мне его распутать..."
Краммлиха хватило ненадолго. Когда меньше чем через час он постучал к гауптману, тот расхаживал в пуховых тапочках по комнате; сигареты были оставлены - в ответственные моменты гауптман предпочитал им сигары.
- Это вы, Томас? - крикнул он нетерпеливо. - Оставьте ваши церемонии за дверью и выкладывайте скорее, как успехи.
Краммлих невольно покосился на секретер, но так как Дитц пристально наблюдал за ним, ему пришлось развить это движение, сделав вид, что он ищет что-то,
- Где ваши сигареты, Эрни?
- Да вот же, перед вами, на столе! - воскликнул Дитц. - Здорово же вы огорчены, если уж ничего вокруг себя не видите.
- Полное фиаско.
- Молчит?
Краммлих кивнул и сел поглубже в кресло.
- Я разыгрывал комедию по всем правилам. Протянул ей не то что соломинку - целое бревно! - Краммлих загнул на вытянутой вперед руке один палец. - Ежеминутно менял направление ударов, не давал ей сосредоточиться. - Он загнул второй палец. - Чтобы выставить себя в выгодном свете, да и припугнуть косвенно, прошелся по вашему адресу, шеф...
Дитц остановился и посмотрел на руку Краммлиха.
- Ну, по этому пункту вы могли бы загнуть сразу три пальца.
- Умозрительно это трудно оценить, - не без иронии парировал Краммлих. - Это надо было слышать.
- Не обязательно. Когда подчиненные говорят о начальстве за его спиной, в их голосе всегда достаточно искренности.
- Однако ваши шутки заходят слишком далеко! - Краммлих вскочил. На Дитца, впрочем, это не произвело впечатления.
- Постарайтесь быть сдержанней, Томас. Сразу видно, что контузия вас здорово подкосила, а отдохнуть, подлечить нервы не пришлось... Не сердитесь. Мы с вами верные рыцари рейха. До конца... Правда, лично у вас есть вторая линия обороны: ваш папочка. И его заводы.
- Не хочу спорить, ведь вы давно не были в Германии. А я проезжал через многие города. После налетов "боингов" и "либерейторов" от них остается только кирпичное крошево. Так что в любую ночь наши шансы могут уравняться.
- Не стоит думать об этом, - сказал Дитц.
- А я об этом и не думаю, меня занимает другое. Понимаете, - Краммлих повертел свою палку, внимательно осмотрел ее, словно видел впервые, потом поднял глаза на Дитца. - Странное впечатление... С -первых минут допроса меня преследовала мысль, что я уже где-то видел это лицо.
Дитц встрепенулся.
- Интересно.
- Нет, нет, почему-то это не ассоциируется с нашей работой. Я бы даже сказал... что у меня с этим связано что-то приятное.
Дитц подбежал к Краммлиху, впился в него взглядом.
- Краммлих! Вспоминайте, Краммлих!..
Он вдруг обмяк и бессильно опустился в другое кресло.
- Нет, абсурд... этого не могло быть...
Но тут же снова подался вперед, будто хотел влить в обер-лейтенанта свою волю, энергию и решимость, будто хотел загипнотизировать его.
- Город?.. Село?.. Магазин?.. Ресторан?.. Квартира?.. Ну, вспоминайте же, Краммлих! В какой стране...
Краммлих быстро вскинул глаза. Он уловил скрытый смысл последних слов и со снисхождением ответил:
- В какой стране... Вы в России, Эрни!
Мгновенно угар, ослепивший на минуту гауптмана, прошел.
- Нет, никак не вспомню, - со вздохом сказал Краммлих.
- Жаль...
- Жаль, жаль... Конечно, жаль... Но где же, в самом деле...
Глаза Краммлиха вдруг расширились, он весело хлопнул себя по лбу и расхохотался.
- Эрни! Удивляюсь, как и вы не вспомнили!..
Он отжался руками от подлокотников кресла и, подковыляв к книжной полке, сгреб с нее на стол кучу иллюстрированных журналов. На их блестящих обложках блондинки позируют в купальниках, блондинки опираются на крыло роскошного автомобиля, блондинки стреляют в тире из ручного пулемета... Краммлих нашел нужный журнал, быстро начал его листать. Блондинки, брюнетки, блондинки...
- Так вот же... Сейчас, сейчас... Один момент...
Его уверенность с каждой страницей улетучивалась. Наконец он отложил журнал и медленно поднял глаза на Дитца.
- Нет. Не здесь. Но знаете, Эрни, такое чувство, что вот-вот вспомню.
Дитц смотрел на него с сожалением.
- Вы устали, Томас. Я поступил неразумно, подключив вас к этому делу, не дав отдохнуть после перелета. На сегодня вы свободны. Больше ничем не занимайтесь. Следующий допрос я беру на себя. Но завтра у вас должны быть ясные мозги. Вы обязаны вспомнить! Пока что это наш единственный шанс. Хайль Гитлер!
Оставшись один, гауптман вызвал вестового и пообедал здесь же, у себя в комнате. Потом он долго выбирал новые носки и портянки, размышлял, не сшить ли еще пару сапог, а то у этих колодка оказалась не очень удачной - к концу дня ноги побаливают, а ведь прежде этого не было. Потом он позвонил в гестапо и поинтересовался, не заговорил ли у них пленный советский летчик. Летчик молчал, , и это огорчило Дитца.
- Подарите его мне, Титльбрехт! - попросил гауптман. - Вам он все равно ни к чему, только мороки прибавит. А мне может пригодиться в одном дельце.
Уломать мнительного Титльбрехта было не так-то просто, но Дитц был к этому готов. Он вовремя напомнил, что погода благоприятствует рыбалке, на которую они давно не ездили вместе. Кстати, катер уже отремонтирован, все дырки, которые наковырял в нем штурмовик, заделаны и поставлен новый мотор. Они тут же сговорились о поездке, и, когда Дитц напомнил про летчика, дело было улажено в два счета. Правда, зная нравы парней из гестапо, Дитц напоследок высказал надежду, что летчик в самый последний момент не предпримет попыток к бегству. Этот ход был и дальновидным и остроумным.
Гауптман был доволен собой, и неспроста. По вполне достоверным сведениям, именно этот летчик вел самолет, с которого прыгала разведчица. Обычно такие летчики знают немного, но раз на раз не приходится. Во всяком случае, это была зацепка.
Гауптман прошел в свой кабинет и подождал возле окна, пока к подъезду не подкатил черный гестаповский лимузин. Распахнулась задняя дверь, оттуда выбрались двое верзил в черной коже, они волокли под мышки летчика. Сам он идти, очевидно, не мог: то ли его совсем замордовали, то ли ноги перебили. Гауптман укоризненно покачал головой, достал из письменного стола специальные перчатки и пошел из кабинета.
5
Ночь прошла беспокойно. Где-то в районе северного форта дважды начиналась канонада, весь гарнизон был поднят по тревоге: говорили, что русские предпринимали попытки высадить десант с нескольких эсминцев и вспомогательных легких кораблей. Но тяжелые батареи форта и броненосца "Лютцов", который пришел накануне из Данцига, не позволили произвести высадку. Тревогу отменили только утром. Впрочем, в это время Краммлих уже досыпал последние сны.
Его разбудил телефонный звонок: Дитц интересовался, вспомнил ли он, где видел разведчицу.
- Да разве я утверждаю, что видел именно ее? - разозлился Краммлих. - Просто ее лицо кого-то мне напоминает.
Уловив раздражение в его голосе, Дитц сухо спросил, когда господин обер-лейтенант думает начинать утренний допрос. А поскольку утро уже кончалось, как понял, взглянув на часы, Томас Краммлих, то пришлось спешно одеваться, бриться, а завтракать и вовсе чем бог послал. Все же окончательно испортить ему настроение не успели, и это было уже благо. Ковыляя в кабинет Дитца, он даже насвистывал какую-то оперетку Оффенбаха и имел вид весьма легкомысленный. Он знал, с чего начнет допрос - придумал ночью, во время первой канонады, - а дальше можно было положиться на опыт и интуицию.
Когда ввели русскую разведчицу, он жестом отослал обоих конвоиров, жестом предложил ей сесть. Она села на стул, а он, продолжая насвистывать оперетку, листал дело какого-то подпольщика, расстрелянного больше двух недель назад, - первое, что попало ему под руку на этом столе. "Как оно здесь очутилось, эдакая древность? - думал Краммлих, давая разведчице время еще раз - в новой обстановке - осмыслить ситуацию. - Она должна уверовать в свои силы и в свои нервы настолько, что окажется беззащитной перед моим внезапным ударом. Ну, пожалуй, пора..."
- А у меня для вас есть маленькая новость, - сказал он, улыбаясь как можно приветливей. - Не исключено, что вам придется проделать небольшое путешествие. В Берлин. Видите ли, в отличие от нас с гауптманом они заподозрили в вас какую-то крупную птицу. И если и за сегодняшний день мы с вами ни до чего не договоримся, то с первым же ночным самолетом вас приказано переправить отсюда.
Для опытного разведчика провокационность этого хода была вне всяких сомнений. Но это ничуть не смущало Томаса Краммлиха. Он знал: даже молчание разведчицы будет теперь красноречивым. Оно укажет, что она не ведет никакой игры, занимает пассивную позицию и думает лишь об одном - чтобы достойно встретить конец. Случай банальный и для контрразведки не самый приятный, ибо как средство для развязывания языка остаются лишь пытки, что, откровенно говоря, малоэффективно и означает, что вся работа впереди: старые концы у тебя на глазах ушли в воду, а повезет ли еще ухватить новые...
Другое дело - если она заговорит. Значит, не примирилась с положением, значит - игра продолжается. А раз пошла вперед, тут уже все зависит от искусства контрразведчика, сумеет ли он так ловко поставить капкан, чтобы разведчик его не заметил. "Кроме того, - решил для себя Томас Краммлих, - если она заговорит, это будет еще одним подтверждением, что ее задание связано со здешними местами - с Курляндией".
- Так что же, будем продолжать отмалчиваться? - спросил он.
- Позвольте закурить.
Томас Краммлих предполагал, что это может случиться, и все же, услыхав ее голос, он только величайшим усилием воли заставил себя скрыть рвущуюся наружу радость.
Он неловко встал из-за стола, прихрамывая, обошел его, протянул ей сигареты, зажженную спичку. Закурил сам. Подняв на нее глаза снова и увидав, как она держит сигарету, как подносит ее ко рту - особенно, необычно, очень элегантно, как это делают только парижанки, - он вдруг вспомнил, где видел это лицо. Именно там, в Париже... Краммлих даже вспомнил тот странный день и кафе на Монпарнасе, вот только название запамятовал - он там бывал редко, раз пять самое большое за все время, пока они сидели в Париже, расшифровывая дурацкий код, введенный накануне по требованию премьер-министра Великобритании сэра Уинстона Черчилля. Неужели она? Но каким образом? В этой ужасной дыре... Значит, она не русская? А кто же тогда - англичанка? Француженка?..
Сюрприз был столь велик, что Краммлих позабыл на минуту, что надо бы скрывать свои чувства. Удивление, и радость, и сомнение сменялись на его лице с мгновенной быстротой. Потом все это вытеснила решимость.
Томас Краммлих взял пепельницу - голову Мефистофеля - и сдвинул ее так, чтобы она закрыла спрятанный под сукно микрофон. Тихо спросил:
- Вы давно из Парижа?
Разведчица посмотрела на него удивленно. Ее поведение было настолько естественно и спокойно, что Краммлихом опять овладела неуверенность. Но нет, он не мог ошибиться! Это она!..
Почти перестав хромать, он вернулся на место, медленно, словно ставил точку, опустился в кресло и, не скрывая торжества, произнес:
- Так вы давно из Парижа, мадам?
Она продолжала играть превосходно.
- Не понимаю, что вы имеете в виду, - сказала она, потянулась к пепельнице, придвинула ее к себе, стряхнула пепел с сигареты и затянулась снова.
Краммлих молча сдвинул пепельницу на место, поискал глазами другую, но не нашел. Тогда он снова сдвинул пепельницу на край стола, поближе к разведчице, а сверху на микрофон положил папку с делом о расстрелянном подпольщике. Подумал - и поверх папки положил еще одну.
Разведчица внимательно наблюдала за всеми этими манипуляциями.
Забыв о папке, Краммлих прошел через комнату к двери, выглянул наружу, шепнул конвоиру: "Если появится господин гауптман, немедленно мне доложите". Затем вернулся к столу и присел на его край.
- Если не возражаете, я вам кое-что напомню.
Ситуация изменилась столь стремительно и радикально, что ни о каком плане действий не могло быть и речи - для этого у Краммлиха просто не было времени. Надо наступать, пока играет роль элемент внезапности. Правда, изолировать гауптмана он все-таки додумался; это было первое, что пришло в голову Томасу Краммлиху. И не потому, что он боялся разоблачения, хотя такое и могло иметь место. "Когда придет время, гауптман узнает все, что ему следует знать, - решил Томас Краммлих, - а пока это касается лично меня..."
- Когда же это было... - в раздумье произнес он, хорошенько сосредоточился, словно делал над собой усилие. - Если не ошибаюсь, это было где-то весной сорок первого... да, да, в марте...
Томасу Краммлиху вдруг припомнился до мелочей весь тот день, с просвечивающим через удивительно раннюю светлую листву солнцем, с лужами на бульварах, с какой-то неповторимой весенней негой во всем теле. Еще ему припомнилось, что, когда под вечер он шел в это кафе, где его должен был поджидать Отто, - помяни, господи, его грешную душу! - он подумал, что фиалки уже прошли, и оттого ему почему-то стало грустно.
Отто уже поджидал его. С ним был незнакомый армейский офицер, как потом Краммлих имел возможность убедиться, - хороший парень. Они не теряли времени и успели изрядно выпить. Догонять их было бы непросто, да и не очень-то хотелось. Очевидно, они выбрали не самое лучшее время - в кафе было много народу, здорово накурено, да еще рядом орала радиола; хорошие французские песенки, но уж больно громко.
Отто позаботился о нем, сделал заказ заранее, так что едва Краммлих присел, как перед ним появились спаржа, салат из лангустов и огромный бифштекс.
- Ты сначала выпей, - посоветовал Отто, - без коньяка тут ничего нельзя есть. Кухня такая же скверная, как и везде. Как в Констанце.
- Я был в Констанце, - сказал его приятель, который в этот вечер стал приятелем Томаса Краммлиха, но больше потом ему так и не встречался. - Я был в Констанце, - повторил он. - Дрянной городишко. Мы прошли в цивильный бордель - там их еще больше, чем здесь, - и подрались с румынской матросней. И мне оторвали воротник!
Он засмеялся и показал, как ему оторвали воротник. Очень милый парень. Краммлих понял, что, даже если сильно захочет, все равно не сможет его догнать.
- Пей, Томас, - смеялся он. - Коньяк здесь хорош и вино превосходное. И хозяин отличный малый. Когда ни придешь...
- Такая же сволочь, как все остальные, этот хозяин, - перебил его Отто. - Только и ждет случая, чтобы пустить в тебя пулю из-за угла. Знаю я их: все партизаны!..
- Заладил свое!..
Этот парень готов был смеяться по любому поводу.
- Допросы дурно влияют на твой характер, старина, - сказал Краммлих. - Давай-ка и впрямь лучше выпьем!
Даже сейчас, спустя больше трех лет, Краммлих отчетливо вспоминал буквально каждое слово. По всему было видно, что они отменно проведут время, но тут им чуть все не испортили. Причем так неожиданно и бесцеремонно, что Томас Краммлих сгоряча допустил большую оплошность. Впрочем, все было проделано чисто, и ему сошла эта выходка.
Дело в том, что неподалеку сидело несколько гестаповцев. Они сдвинули три столика вместе и пили, видать по всему, уже не первый час. Дважды они порывались петь, но больше чем на шесть-восемь строк песни их не хватало. Разговаривали они тоже громогласно - на все кафе. Откормленные ребята, мясистые, мордастые - один в одного. Как говорил Отто: бригада "смерть интеллектуалам". Они обсуждали крупную диверсию маки, одну из первых в Париже, и грозились:
- Мы наведем здесь порядок! Мы везде наведем порядок!..
В общем-то в этом не было ничего необычного: банальные цитаты из речей рейхсминистра пропаганды доктора Геббельса. Офицерик-весельчак подмигнул Томасу Краммлиху:
- Они наведут!..
- Штафирки! - бурчал Отто. - Приходят на готовенькое. Им только с бабами воевать.