- О вашей работе? О вашей работе? О вашей? - Файн презрительно поджал губы и выпустил струю дыма прямо в лицо Крыжа. Он любил унижать людей, особенно тех, над кем бесконтрольно властвовал, кого крепко держал в руках, кто не мог оказать ему сопротивление. - Вы слишком большого о себе мнения, Любомир, - продолжал Файн. - Вы не работаете, а лишь исполняете то, что вам приказываю я. Работаю я! Докладываю шефу я! Награждаю я! И приговоры привожу в исполнение тоже я! И так будет до тех пор, пока я нахожусь в Яворе. Учтите это, мой дорогой, и будьте поскромней.
- Слушаюсь, сэр. - Крыж улыбнулся, пытаясь превратить разговор в шутку.
- Напрасно смеетесь, Любомир. Я совершенно серьезно предупредил вас. И еще одно предупреждение: если вы еще раз попытаетесь рыться в моих вещах…
- Что вы, сэр!
- Да-да! Если вы еще раз устроите обыск в моем убежище, я разложу вас на цементном полу, сорву штаны и беспощадно высеку. Вот, все предупреждения сделаны. Теперь поговорим о том, что вам надлежит делать. Как вы уже знаете, завтра к вам в магазин явится шофер Ступак. Вы ему передадите записку следующего содержания. Берите симпатические чернила, бумагу и пишите… "В ближайшую среду, ночью, в квадрате 19-11, на Сиротской поляне спустится с неба "посылка". Она ждет вас в старой штольне. Подберите ее, замаскируйте дровами и доставьте в Явор, на Гвардейскую".
Крыж перестал писать, поднял голову и умоляющими глазами посмотрел на Файна:
- Сэр, подвергаете себя страшному риску. По следам "посылки" сюда могут прийти пограничники.
- Могут! Если нам с вами не повезет, то мы их встретим как следует. Стреляю я без промаха на расстоянии до пятидесяти метров. Вам же придется воспользоваться гранатой.
- Сэр, есть другой выход.
- Какой?
- Спрятать "посылку" в лесу. И взять ее, когда она понадобится.
- Нельзя, Любомир. Мы должны действовать только по плану, выработанному "Бизоном". Итак, пишите: "Подобрать "посылку" в указанном квадрате и доставить ее в Явор, на Гвардейскую".
Крыж покорно склонился над бумагой.
Глава шестнадцатая
В большом долгу я перед тобой, читатель! Пора, давно пора рассказать тебе о Терезии Симак, вокруг которой в первой части настоящего повествования развернулось столько важных событий.
Нежданный и негаданный приезд Ивана Белограя, ее заочного друга, ошеломил Терезию. Белограй показался ей таким хорошим, так он тронул ее, что она на какое-то мгновение забыла все на свете: и строгую мать, и любивших посудачить соседей, и даже Олексу Сокача, который был для нее больше чем другом. Она давно любила его, и он любил ее. Осенью они собирались пожениться.
К счастью для Терезии, она скоро опомнилась. Правда, это произошло не без помощи старшины Смолярчука. Он разыскал ее на берегу Тиссы. Сейчас же после того, как она рассталась с Иваном Белограем, он пригласил ее к начальнику заставы.
Терезия вошла к капитану Шапошникову, уже порядочно растревоженная вопросами Смолярчука: давно ли она знает своего гостя, Белограя, как и когда познакомилась с ним. Предчувствуя недоброе, с виноватым выражением лица, готовая каждую секунду разрыдаться, она села на краешек стула, скрестила на коленях руки и покорно ожидала страшных вопросов.
Шапошников с первого взгляда понял ее тяжелое состояние и решил быть крайне осторожным.
- Ну как, Терезия, распахали залежные земли над Тиссой?
Она молча кивнула, и губы ее задрожали.
- Значит, у вас в этом году посевная площадь расширится чуть ли не наполовину?
Она опять кивнула и белыми острыми зубами крепко прикусила нижнюю губу.
- А Соняшну гору не собираетесь в этом году приводить в божеский вид? Не мешало бы и левый, каменистый ее бок украсить виноградниками.
Терезия вскинула голову:
- Зачем я вам понадобилась, товарищ начальник? Спрашивайте!
Голос ее прозвучал сурово. Шапошников улыбнулся:
- Вот теперь могу спрашивать. Теперь вы сможете ответить на все вопросы.
Он спросил о том же, что и Смолярчук: ждала ли она своего сегодняшнего гостя, откуда он прибыл, по ее приглашению или так, сам, давно ли она его знает, как и когда познакомилась.
Терезия ответила. Когда капитан Шапошников узнал что Иван Белограй ее заочный друг, что познакомилась она с ним письменно, он попросил ее принести на заставу все письма Ивана Белограя, полученные ею из Берлина. Терезия принесла. Шапошников спрятал их в несгораемый шкаф и заручился словом Терезии, что она никому не будет рассказывать о своем разговоре с пограничниками. Даже матери. И особенно не должен знать об этом Иван Белограй. Если он еще раз появится в доме Терезии, она и виду не должна подать, что ее отношение к нему изменилось. Пусть пока все остается по-старому.
Терезия вернулась домой. Мать, накинув на плеча платок (с гор тянуло не весенней прохладой), ждала дочь, у калитки.
- Ну, зачем ты понадобилась пограничникам? Винтовки на рогачи хотят поменять да солдатский субботник устроить на твоей Соняшной горе? Так или не так? Говори! Чего молчишь?
- Нет, мама, у пограничников другое дело.
- Какое же?
- Да так… по комсомольской линии.
Опустив голову, Терезия быстро прошла мимо матери, скрылась в доме. Ужинать она отказалась. Легла в постель не раздеваясь.
Мать, умаявшись за длинный весенний день, крепко спала, а Терезия весь поздний вечер и всю ночь проплакала. Стыдно, больно ей было за то, что случилось сегодня, и страшно за день завтрашний. Не зря заинтересовались пограничники ее берлинским другом. Не друг он ее, нет! И не Иван Белограй. И как же она этого сама не увидела? Как позволила себя так опозорить? Явился перед ней кудрявый, с красивыми очами, веселый, бойкий на язык, и она, дура этакая, приняла его за хорошего человека, улыбалась ему, ласкала глазами и даже… Да разве можно перенести такое?
Терезия неистово терла платком пылающий оскверненный рот, скрежетала зубами. Обессилев от ярости, от презрения к себе, опять начинала плакать. Так, в слезах, и заснула.
Утром, увидев дочь, мать всплеснула руками, заохала:
- Господи! Что с тобой, донько? На тебе лица нет. Бледная… Щеки втянуло, как у старухи. Глаза провалились.
- Заболела я, мама, - уклончиво ответила Терезия и направилась к двери.
- Да чем же ты заболела? Вчера вечером была здоровая, а сегодня… Пойдем сейчас же к доктору!
. - Зачем? Не нужен мне доктор!
- Да ты что мелешь, говоруха? Как это так - не нужен тебе доктор?
- Так… он мне не поможет.
- А кто ж тебе поможет? Постой, донько, постой!..
Мать взяла дочь за подбородок, подняла ее низко склоненную голову, пытливо заглянула в глаза. Неужели ее единственная, ненаглядная дочь непоправимо обижена? Неужели ей уже заказана дорога к счастью? Когда же это случилось? Кто этот супостат, обидевший добрую, работящую, честную, доверчивую и красивую дивчину? Где он? Да она ему глаза выцарапает, да она его сердце вырвет и бросит собакам из Цыганской слободки…
О чем только не передумала Мария Васильевна, чего только не перечувствовала, глядя в глубоко ввалившиеся глаза дочери!
- Ганнуся, родная моя, говори правду, ничего не скрывай.
Только в минуту особого материнского волнений, когда любовь к дочери до краев переполняла ее сердце, Мария Васильевна называла Терезию Ганнусей. И первое и второе имена были даны ей давно, со дня рождения. Все новорожденные девочки, дочери прихожан протестантской церкви, как правило, получали двойное имя. Получила его и дочь Марии Васильевны. Ганнусей она звала ее до года, кормя грудью. Позже - Ганко-Терезией, потом просто Терезией. Ганнуся воскресала всегда в тех случаях, когда матери хотелось по-особому нежно приласкать свою доньку.
И только один Олекса Сокач называл ее постоянно Ганнусей. Терезии для него не существовало, хотя для всего колхоза она была Терезией, хотя под всеми ее портретами, напечатанными в газетах и журналах, значилось, что она Терезия Симак, Герой Социалистического Труда, виноградарша из пограничного колхоза "Заря над Тиссой". Свою преданность первому имени Терезии он объяснял очень просто: "Ты для всех Терезия, а для меня и матери - Ганнуся. Только мы имеем право тебя так называть".
Все это вспомнила Терезия, услышав материнское "Ганнуся".
- Чего ж ты молчишь? - встревоженно настаивала мать. - Говори! Все говори! Ничего не бойся.
Терезия отвела глаза от матери:
- Нечего мне тебе сейчас говорить, мама. Потом… Скоро узнаешь.
- Да что я узнаю? - чуть не закричала, чуть не застонала Мария Васильевна. - Случилось что-нибудь, да?
- Мама, если любишь, ничего не будешь спрашивать.
- Ганнуся!
Терезия была неумолима: ушла на Соняшну гору, не открыв матери своей тайны.
На горе Соняшной Терезию встретила веселая толпа ее подруг по бригаде. Стоя полукругом на взрыхленном склоне виноградника, они опирались на свои рогачи и дружно, в один голос, декламировали: "Любят летчиков у нас. Конники в почете. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд - лучше не найдете; обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…"
Не выдержав, они рассмеялись и со всех сторон бросились к Терезии.
- Ну, бригадир, принесла нам привет от кудрявого пехотинца? - спросила веселоглазая смуглая Марина.
Терезия поняла, что Иван Белограй, перед тем как прийти к ней, был здесь, на виноградниках Соняшной горы, говорил с девчатами и всех их околдовал, как и ее.
Василина, Вера, Евдокия допытывались:
- Как поживает твой гвардеец?
- Почему не привела его на виноградники?
- А кем он тебе доводится, Терезия: сватом, братом, приятелем или просто так… пятое колесо до воза?
- Не поломал бы ему ребра твой Олекса…
Что должна была сказать своим подругам Терезия? Как повести себя? Подхватить шутку, посмеяться: низко, мол, кланяется вам, девчата, Иван Белограй, всех обнимает, желает здоровья и счастья? Нет, она не засмеялась и даже не улыбнулась. Строго, с достоинством посмотрела на развеселившихся подруг, покачала головой:
- Эх, девчата, девчата!.. Я думала, уважаете меня, а вы… Этот гвардейский пехотинец Иван Белограй такой же мой, как и ваш. Он освобождал для нас с вами Закарпатье, кровь заплатил за нашу свободу…
Виноградарши смутились. Они действительно уважали Терезию и совсем не хотели ее обидеть.
Бойкая на язык Мария первая дала отбой. Обняла бригадиршу, поцеловала в щеку.
- Не гневайся, Терезка. Все это мы от широкого сердца.
Теперь Терезия позволила себе улыбнуться:
- И насчет Олексы Сокача и ребер тоже от широкого сердца?
- А то как же! Вот явится сюда еще раз Иван Белограй, так мы ему так прямо и скажем: смотри, гвардеец, у нашей Терезии есть жених, и он очень и очень ревнивый.
- Ладно, девчата, довольно об этом, - серьезно и решительно сказала Терезия. - Не за тем я пришла к вам. Хочу попрощаться. До свиданья. Смотрите ж тут, не обижайте Соняшну гору.
- Не обидим, Терезка, будь спокойна! - дружно откликнулись виноградарши.
Попрощавшись с подругами, Терезия вернулась домой, где ее уже дожидалась машина. В тот же день она села в поезд Явор - Будапешт и покинула Советский Союз, так и не повстречавшись с Олексой Сокачем и, значит, не рассказав ему о своей встрече с Белограем. Вернулась из-за границы после первомайских праздников, когда ее "берлинский друг" был уже разоблачен. Терезия узнала об этом от майора Зубавина. А дома, от матери, она узнала о том, что, пока она была в Венгрии, приходил Олекса Сокач. Мрачный. Злой. Неразговорчивый. Молча положил на нижнюю ступеньку связку книг, которые когда-то брал читать у Терезии, и, молча, чужой и враждебный, ушел.
Терезия поняла, что до Олексы Сокача дошел слух о ее "берлинском друге". Она сейчас же бросилась в Явор, чтобы рассказать Олексе правду.
Дома его не застала: уехал на паровозоремонтный завод во Львов принимать для своей комсомольской бригады новый паровоз.
Терезия устремилась к другу Олексы - Гойде. С трудом сдерживая слезы, краснея от стыда, не смея посмотреть Василю в глаза, она чистосердечно исповедалась перед ним. Он сочувственно выслушал ее, утешил как мог: "Не горюй, Терезия, все у вас уладится". А потом, став озабоченно-строгим, спросил:
- Предупреждал тебя майор Зубавин, чтобы ты никому ничего не рассказывала об этом Иване Белограе?
- Предупреждал.
- Почему же ты не держишь слово, товарищ пограничная комсомолка? Почему первому встречному выкладываешь такие важные секреты?
- Разве ты первый встречный? Я же только тебе одному тебе рассказала.
- Могла мне и не рассказывать, так как я давно все знаю. Олексе тоже собираешься рассказать?
- А как же! Если ему не расскажу, так он… - Терезия запнулась и замолчала.
Василь Гойда смотрел на девушку веселыми, смеющимися глазами, а она готова была вот-вот расплакаться.
- Что же он сделает? - насмешливо спросил Гойда. - Разлюбит? Не женится?
- Он и так уже разлюбил! - Крупные слезы побежали по щекам Терезии. - Поверил сплетням!.. Не захотел даже поговорить с моей мамой, убежал. - Терезия схватила руки Гойды и, сжимая их, умоляюще взглядывала ему в глаза: - Василь, расскажи ему, правду, образумь!
- Сначала тебя надо образумить, дивчина хорошая. Терезка, дурачина, успокойся! Выбрось из головы, что Олекса разлюбил такую дивчину, как ты! Немыслимо это дело. Да он сам к тебе завтра или послезавтра явится, сам прощения попросит и сам будет набиваться со своей любовью. Эх, Терезка, Терезка!.. Золотая Звезда на твоей груди, а цены ты себе не знаешь. Побольше гордости, красавица! Повыше голову, знаменитая виноградарша! Недоступно сверкай глазами! Таких, только таких любит наш брат мужчина!
Василь Гойда утешал Терезию в таком же духе еще полчаса. К концу разговора с ним она перестала плакать и на ее просоленных слезами губах блеснула первая улыбка. Она ушла от Василя Гойды уверенная в том, что такой парень обязательно наладит ее дружбу с Олексой.
Олекса Сокач вернулся из Львова на новом паровозе "ЭР 777-13". Локомотив поставили на запасный путь. Он сейчас же был окружен группой молодых яворских паровозников. Комсомольцы сняли с трубы предохранительный щиток, осторожно смыли керосином смазку, заправили буксы, подтянули все гайки, подбили буксовые и дышловые клинья, выкупали весь паровоз от трубы до колес, покрасили по своему вкусу, не жалея самых дорогих красок.
- Ну, хлопцы, как мы ее назовем? - спросил Олекса, закончив покрывать алой нитроэмалью колеса машины.
- Ганной-Терезией! - воскликнул кочегар Иванчук.
Иванчук так покорно сложил руки на груди, так виновато усмехнулся и так смиренно зажмурился, что все комсомольцы засмеялись. Вынужден был улыбнуться и Олекса.
- Давайте назовем ее просто… "Галочкой", - предложил он.
- Кто она такая, эта самая Галочка? - спросил Иванчук. - Замужняя или еще невеста?
Под общий смех товарищей Олекса ответил, что Галочка - это обыкновенная птица с длинным сизым носом, с черным хвостом и черными крыльями.
К вечеру машина "ЭР 777-13", сияющая лаком, медью, никелем, с полным тендером угля и воды, готова была вступить в строй действующих локомотивов.
Олексе Сокачу хотелось сию же минуту вскочить на паровоз, раздуть пламя в его топке, поднять пар и помчаться с тяжеловесным поездом в любую часть света. Увы, этот желанный момент отодвигался на продолжительное время, так как на линии было достаточное количество рабочих паровозов. Послезавтра, согласно графику, станет на очередную промывку "ЭР 770-09". И только тогда "Галочка" будет иметь право на огонь, на пар, на труд, на жизнь. Через два дня! А что же делать Олексе сегодня? И завтра?
Он вздохнул и, оглядываясь на свою "красавицу", отправился домой.
На выходе из ворот депо он лицом к лицу встретился с Андреем Лысаком. На практиканте был светлокоричневый, с золотой искрой костюм, песочного цвета шелковая рубашка и желтые сандалеты. Он был надушен и модно причесан.
- А, Олекса, здорово! - Он протянул Сокачу обе руки. - Поздравляю с получением паровоза, товарищ бригадир! Когда в рейс?
- Когда прикажут. Ты еще не раздумал практиковаться на моем паровозе?
- Что ты! Наоборот. Я только об этом теперь и думаю, как буду с тобой работать.
- Не похоже! - Олекса с ног до головы оглядел Лысака.
Лысак вздохнул, развел руками и поднял глаза к небу:
- Грешен: люблю красивую рубашку и добротный пиджак, люблю выпить хорошего вина. Молодость!.. Состарюсь, так все разлюблю, все, кроме молока! - Лысак засмеялся. - Сегодня тоже собираюсь грешить. Может, составишь компанию, а? - Он похлопал себя по карману: - Деньги имеются.
Он покачал головой.
- На чужие не гуляю. - Он достал пятьдесят рублей, протянул Лысаку: - Вот тебе долг, держи!
- Какой долг? Чепуха! - Андрей решительно отстранил руку Сокача. - Спрячь, если не хочешь, чтоб я рассердился. Вчера я тебя угостил, а завтра - ты меня.
- Нет, дружище, от меня ты не дождешься угощения. Возьми!
- Пожалуйста, могу взять. Ты куда сейчас идешь?
- Никуда.
- Как это - "никуда"?
- Так. Домой. На Кировскую.
- Нам по дороге. Я провожу тебя.
Андрей взял Олексу под руку, и они вышли из депо.
- Что это ты сегодня такой колючий? - ласково спросил Лысак.
- Я всегда такой.
- Нет, не всегда. Праздник у тебя, новый паровоз получил, а ты… Может, случилось что-нибудь? - Лысак шлепнул себя ладонью по лбу, остановился, придержал товарища. - Да, Олекса, правда то или неправда, что про тебя и про Терезию говорят? Будто слесарь Иван Белограй, демобилизованный гвардеец из Берлина, отбил у тебя Терезию, женится на ней. Верно это или сплетни?
Олекса угрюмо молчал.
- Ну, а ты сам как думаешь? - вдруг спросил он и вызывающе посмотрел на Лысака.
Андрей не ожидал такого ответа. Он растерялся и не сразу нашелся, что сказать. Готовясь по поручению Крыжа к разговору с Олексой, намереваясь у него выведать что-нибудь об Иване Белограе, он предусмотрел, казалось ему, все, что скажет Олекса и что он ответит. Нет, оказалось, не предусмотрел.
- Я думаю… думаю, что это неправда.
- А зачем же ты тогда лезешь с этой неправдой в мою душу?
И выражение лица Олексы и его взгляд были злыми, а руки сжимались в кулаки. Это не испугало Андрея.
- Не кипятись, механик. Я все это тебе по-дружески сказал, чтоб ты знал, какие идут разговоры о Терезии и об этом геройском слесаре Иване Белограе. Интересно посмотреть на него - какой он? Говорят, красавец, глаз не оторвешь. Верно это?
- Не знаю.
- Да ты видел его или не видел?
- Ну, видел. Мордастый. Высокий, как верблюд.
- Давно видел?
- Еще до отъезда во Львов.
- А после приезда не видел?
- Нет… Да чего ты пристал с этим Белограем? Пошел ты с ним знаешь куда…
Последние слова Олексы отрезвили Андрея Лысака. Он понял, что сказал лишнее, не в меру был настойчив и неосторожен в своих расспросах. А ведь дядя Любомир специально предупреждал: смотри интересуйся Белограем как бы между прочим. Надо было исправлять положение, выкручиваться. Андрей засмеялся, по-дружески обхватил плечи Олексы:
- Никуда я не пойду с этим Белограем. Не нужен он мне. С тобой я пойду, на Кировскую.
- Не пойдешь со мной на Кировскую. Я останусь здесь, на Степной. Мне надо зайти к товарищу.