Весной Рашель снова посетила их в Вирджинии. Она приехала навестить своего внука - одного из сыновей Нэнси Эверли, выпускника военно-морской академии США в Аннаполисе, штат Мэриленд. Рашель поселилась в гостевой комнате у Рика и Розарио, и однажды вечером они с Розарио договорились пораньше встать и пойти по магазинам. Когда на следующее утро Рашель не поднялась с постели, Розарио позвонила Рику. Во сне его мать умерла от инфаркта. Рик был вне себя от горя. Розарио удивил этот взрыв эмоций. Казалось, Рик никогда не терял самообладания. Она часто подшучивала над неизменной сдержанностью своего мужа и его сестёр. Каждый раз, когда Розарио звонила ему на работу по какому-нибудь срочному делу, он прежде всего отеческим тоном заверял ее, что все будет хорошо и надо прежде всего успокоиться. Это была семейная черта Эймсов: не выплескать своих эмоций, просто спокойно решать проблему.
Рик и Нэнси распорядились насчёт похорон. Только один сотрудник Управления позвонил ему, чтобы выразить свои соболезнования. Это был Бертон Ли Гербер, его шеф. На следующее утро после похорон Рик и Розарио должны были ненадолго уехать в отпуск. Нэнси казалось, что Рику следовало бы отложить поездку, но Розарио не захотела этого делать. Поздно вечером, когда Розарио уснула в гостиничном номере, Рик налил себе водки и выключил свет. Последние 12 месяцев были просто невероятны. Он развёлся, вступил во второй брак, стал шпионом, помогал допрашивать Юрченко, встретился со своим связным из КГБ в Боготе и теперь вот похоронил мать. Родители так им гордились! Годы, проведённые в Чикаго в бессмысленной суете, остались далеко позади. С тех пор он стал хозяином своей жизни. сидя в темноте, Рик вспоминал грубое письмо, которое послал родителям, вылетев из колледжа. В нем он требовал, чтобы они не лезли в его жизнь. Он решил, что, как ни странно, даже хорошо, что они умерли. "Теперь они никогда не узнают правду", - подумалось Рику. От этого ему стало легче.
Весной Рик и Розарио закончили языковые курсы. Розарио получила на экзамене "пятёрку с плюсом", Рик - "тройку", что означало, что он справлялся с простыми фразами на итальянском, но свободно им не владел. Вскоре после этого Рику пришло уведомление из службы безопасности Управления с напоминанием о том, что ему предстоит очередная проверка на благонадёжность. Раз в пять лег каждый сотрудник подвергался проверке и проходил тест на "детекторе лжи". Рик совсем забыл о том, что его ожидает тестирование, и решил посоветоваться с Владом. Он слышал, что КГБ нашёл способ обманывать "детектор лжи". Влад порекомендовал ему "не волноваться, как следует выспаться, плотно позавтракать и убедить экзаменатора в том, что ты готов ответить на все вопросы". Рик был разочарован. Он надеялся, что КГБ изобрёл какую-нибудь пилюлю, которая помогает человеку скрывать свою реакцию. Когда тест закончился, Рик был уверен, что все прошло нормально, но женщина-экзаменатор заявила, что машина зафиксировала лёгкую реакцию на один из вопросов, что могло указывать на попытку скрыть правду.
- Какой это был вопрос? - спросил он.
- А вы как считаете? - ответила она.
Рик пожал плечами.
- Понятия не имею.
Она прочла ему вопрос: "Пытались ли какие-либо иностранные службы разведки войти с вами в контакт или завербовать вас?" Она спросила Рика, знает ли он, почему машина показала, что этот вопрос вызвал у него заминку.
- Наверное, потому что… Видите ли, я вынужден по долгу службы поддерживать отношения со многими жителями восточной Европы… Я сам вербовал их, и, возможно, нередко они тоже были не прочь завербовать меня, - ответил он. Подумав, он прибавил, что нервничает, поскольку скоро уезжает в Италию и не исключает, что его попытаются там завербовать.
Экзаменатор сказала, что даст Рику несколько минут, чтобы расслабиться, а затем снова задаст ему тот же вопрос. Сидя в ожидании, Рик неожиданно осознал, что КГБ его не вербовал. Вопрос был поставлен неверно. Он гласил: "Пытались ли какие-либо иностранные службы войти с вами в контакт или завербовать вас?" "Ничего подобного со мной не было! Это я вошёл с ними в контакт! Я не солгал, сказав, что меня никогда не вербовали".
Когда экзаменатор повторила вопрос, Рик ответил: "Нет", и на этот раз машина не отметила ничего необычного.
"Я поблагодарил экзаменатора и вышел на улицу. Это было в пятницу. Стояла чудесная погода. Я остановился, сделал глубокий вдох и почувствовал, что жизнь просто изумительна, - позже вспоминал Эймс. - Я очень любил Розарио, только что прошёл тест на "детекторе лжи", был обеспечен деньгами до конца жизни и собирался в Рим - город, которым мы с Розарио грезили. Трудно описать, какой восторг я ощущал в тот момент. Я сказал себе: "Наконец-то ты победил, Рик. Теперь весь мир у твоих ног".
ЧАСТЬ 3. НЕУДАЧНОЕ НАЧАЛО
Контрразведчики, подобно волкам,
грызущим обглоданные кости - у них нужно
отобрать эти кости и заставить
найти себе новую добычу.
Джон Ле Карре. "Шпион, который пришел с холода"
Глава 14
По ту сторону
В 1985 году КГБ руководил операциями в Вашингтоне с верхнего этажа представительного каменного особняка, который построила в начале века, хотя никогда там и не жила, г-жа Джордж М. Пуллман, вдова магната, занимавшегося производством спальных вагонов для железных дорог. Это прямоугольное четырёхэтажное здание было приобретено у нее под посольство последним царским правительством, а позднее в него въехали коммунисты. Расположенное в трёх кварталах к северу от Белого дома, советское посольство было огорожено забором из заточенных железных прутьев и являло собой мрачное зрелище.
Все окна были намертво задраены, и за грязно-серые ставни никогда не проникали солнечные лучи. Внутри, на четвёртом этаже, в четырёх тесных комнатушках трудилось около 40 офицеров КГБ, и спёртый воздух был настолько пропитан табачным дымом, что его беспорядочно плавающие клубы были ясно различимы под жёстким светом ламп дневного света, горевших, в целях безопасности, 24 часа в сутки. Каждый отдел - политическая разведка, внешняя контрразведка, научно-техническая, а также оперативно техническая разведка - решал свои конкретные задачи. На четвёртый этаж вёл один-единственный вход, и его защищала прочная стальная дверь, открывавшаяся лишь нажатием правильной комбинации чисел на сложном цифровом замке. В помещение не пропускали в пиджаке или пальто: эта мера безопасности была направлена против попыток шпиона тайком пронести миниатюрную камеру. В кабинетах были установлены специальные экраны, чтобы ФБР не смогло ничего подслушать.
Обязанности резидент исполнял Станислав Андреевич Андросов, чиновник КГБ, назначенный на этот пост в Вашингтон в 1982 году - главным образом благодаря своим дружеским связям с Владимиром Александровичем Крючковым. В то время Крючков являлся начальником основного соперника ЦРУ - Первого главного управления, другими словами, внешней разведки КГБ. К 1985 году он провёл у кормила власти уже 11 лег и за время своего пребывания в должности прославился тем, что политизировал управление.
Крючков вынудил уйти в отставку несколько заслуженных ветеранов - офицеров КГБ, например, генерала Бориса Соломатина, подменив их преданными ему партийными функционерами. Андросова считали лакеем Крючкова, и многие находившиеся под его началом офицеры смотрели на него с презрением, отчасти и из-за нелепого инцидента, случившегося вскоре после того, как он стал резидентом. В 1983 году Андросов решил установить возле своего кабинета огромную карту Вашингтона. Каждому сотруднику КГБ предписывалось, покидая посольство, отмечать булавкой на карте то место, куда он направлялся. Окинув карту беглым взором, Андросов в любой момент мог узнать, где сейчас находятся его бойцы. Виктор Черкашин, возглавлявший в резидентуре службу контрразведки, при виде андросовской карты пришёл в ужас. "Если ФБР или ЦРУ подкупят кого-то из наших сотрудников, то этому шпиону нужно будет лишь каждое утро смотреть на карту. И тогда он будет в курсе, где в этот день находятся наши люди", - жаловался Черкашин.
Услышав это предупреждение, Андросов презрительно хмыкнул, но Черкашин решил отстоять свою точку зрения. Это не отняло у него много времени. Все нужные ему доказательства он отыскал в материалах самого КГБ. "Нам были известны радиочастоты, которые ФБР использовало для поддержания связи со своими агентами, когда те вели за нами слежку, - спустя несколько лет объяснял, давая мне в Москве интервью, Черкашин, - и, слушая их переговоры по радио, мы всегда знали, за кем есть "хвост", а за кем нет. У нас об этом было самое полное представление". Очевидно, что вплоть до мая 1982 года ФБР не знало точно, кто именно из сотрудников посольства является офицером КГБ или ГРУ.
Когда в какой-либо из дней ФБР устанавливало слежку за десятью советскими сотрудниками, только шесть из них оказывались офицерами КГБ или ГРУ. Однако в мае 1982 года процент верного попадания у ФБР резко увеличился. "Если посольство покидало десять человек, то ФБР уже следило лишь за шестью - теми, кто имел отношение к КГБ", - вспоминал Черкашин. Что хуже всего, нередко сотрудники ФБР объявлялись в условленном месте даже раньше офицера КГБ! "Я немедленно задал себе вопрос: "С чего это ФБР стало таким догадливым, вычисляя наших людей?" Что случилось в мае 1982 года?" Черкашину ответ казался очевидным.
"В посольстве завёлся американский шпион, - сказал Черкашин Андросову. - Кто-то сообщает ФБР, чем заняты наши люди, и все из-за твоей чёртовой карты".
Андросов по-прежнему отказывался верить начальнику контрразведки, поэтому однажды утром Черкашин объявил, что к булавкам на карте будет добавлена ещё одна. Ею должен быть обозначен некий "чистый", или особо законспирированный, офицер, работавший в посольстве под прикрытием. Никто, кроме посла, Андросова и Черкашина, не знал, кто именно из сотрудников является этим офицером. Черкашин оповестил всех, что сам лично каждый день будет отмечать на карте его местонахождение, чтобы другие офицеры невзначай не привели агентов ФБР туда, где он работал. В течение следующей недели Черкашин усердно перемещал булавку "офицера" по карте. Разумеется, на самом деле никакого "чистого" офицера не было и в помине. Черкашин просто решил провести проверку. Через три дня после начала эксперимента КГБ по радио была перехвачена беседа между группой наблюдения ФБР и базовой станцией. Группа ФБР ожидала "чистого" офицера на том самом месте, которое Черкашин отметил булавкой. Ее направили туда с заданием сделать фотографию нового для них сотрудника.
Теперь у Черкашина имелись все козыри, чтобы убедить Андросова в том, что его идея с картой была ошибкой. Казалось также очевидным, что ЦРУ внедрило на четвёртый этаж своего "крота". Но кого? Черкашин составил перечень всех офицеров КГБ, работавших в посольстве в мае 1982 года, и сопоставил его со своим собственным текущим списком. Одно имя явно выделялось. "По причинам, в которые не стоит вдаваться, я сразу же заподозрил, что Валерий Мартынов - шпион ФБР".
Черкашин оказался прав. Несмотря на то что ФБР и ЦРУ так и не назвали точную дату, когда был завербован Мартынов, обе службы признали, что он начал с ними сотрудничать в начале 1982 года. Черкашин изучил личное дело Мартынова и выяснил, что 38-летний офицер КГБ и его жена Наталья вместе с двумя маленькими детьми прибыли в Вашингтон 4 ноября 1980 г., в тот день, когда Рональд Рейган был избран президентом. Мартынов выступал в роли атташе по вопросам культуры, но его настоящая работа заключалась в хищении научно-технической информации. В конце 1982 года Мартынов добыл чертежи нескольких электронных компонентов, использовавшихся в более ранних системах вооружения США. Даже несмотря на то, что это были чертежи устаревшего оружия, Мартынова наградили за кражу орденом Красной Звезды. Черкашин был полон подозрений. В деле Мартынова не было никаких упоминаний о том, каким образом к нему попали эти документы. А не могло ли случиться так, размышлял Черкашин, что ЦРУ и ФБР снабдили шпиона этой информацией, чтобы способствовать его продвижению по службе и уменьшить на его счёт подозрения в шпионаже?
К апрелю 1984 года Черкашин решил, что у него накопилось достаточно косвенных улик для ареста Мартынова. Он представил своё обвинительное заключение на суд начальства. "моя работа произвела на Андросова большое впечатление, - вспоминал Черкашин, - но он хотел подождать до мая. Именно тогда из Москвы должен был приехать с формальной проверкой один из заместителей Крючкова, человек, которому он очень доверял. Андросов сказал, что вывести Мартынова на чистую воду во время проверки - это великолепный шанс для моей карьеры, да и для его тоже".
Когда заместитель приехал, Черкашин поначалу чувствовал себя окрыленным. "Я думал, он оценит сделанные мной разоблачения, но вместо этого он принялся на меня орать: "вы что, не знаете, что сейчас творится в Москве? Да если наружу просочится хоть слово о том, что в Вашингтонской резидентуре работает американский шпион, карьере Крючкова тут же настанет конец, он будет опозорен, и вся служба попадёт в крайне тяжёлое положение!"".
Двумя месяцами раньше умер генеральный секретарь компартии Советского Союза и бывший руководитель КГБ Юрий Владимирович Андропов, и Крючков, пользовавшийся его благосклонностью, остался без могущественного покровителя. Генеральным секретарём избрали давнего соперника Андропова - Константина Черненко, и Крючков был очень обеспокоен тем, что ему придётся оставить пост шефа внешней разведки. Черненко мог от него избавиться под любым предлогом. "Заместитель Крючкова велел нам перевести Мартынова на работу, где тот был бы лишён допуска к засекреченной информации, а в конечном итоге - отравить в Москву, чтобы там с ним разобрались по-тихому, - рассказывал Черкашин. - Я был в такой ярости из-за всех этих политических игр, что взял спецрапорт, подготовленный мной по поводу Мартынова, и пропустил его через машинку для уничтожения бумаг. Я сказал себе: "К черту поимку этого парня. Никому до него нет дела"".
Одиннадцать месяцев спустя Эймс смело явился в советское посольство и вызвался стать шпионом. Поскольку в то время шефом контрразведки был Черкашин, он оказался в самой гуще событий, происшедших со дня появления Эймса. Интервью, которое дал мне Черкашин, было первым случаем, когда он согласился побеседовать с автором книги об Эймсе, и, к моему огромному удивлению, его воспоминания о тех ключевых для всего случившегося впоследствии днях в начале 1985 года разительным образом отличаются от версии, которой неизменно придерживался Эймс. Черкашин подтвердил, что первый контакт КГБ с Эймсом имел место 16 апреля 1985 г., когда тот вручил охраннику в вестибюле конверт, адресованный Андросову. Но при этом Черкашин настаивал, что Эймс не назвал в послании своего настоящего имени и не прикладывал к нему страничку из телефонного справочника отдела ЦРУ по Советскому Союзу и странам восточной Европы, где оно было бы подчёркнуто маркером.
- Он назвался Риком Уэллсом и сообщил лишь, что работает в ЦРУ, - вспоминал Черкашин.
- А как вы узнали, что Эймс действительно был сотрудником ЦРУ и решил стать предателем? - поинтересовался я.
- В письме он предоставил нам важную информацию, назвав имена двух или трёх шпионов ЦРУ.
- Кто были эти Люди?
В этот момент я ожидал, что Черкашин лишь подтвердит то, что неоднократно повторял Эймс, а именно что люди, упомянутые в письме, были двойными агентами.
- В своём самом первом послании г-н Уэллс (Эймс) сообщил нам имена двух предателей в нашей резидентуре - Валерия Мартынова и Сергея Моторина. Он назвал также ещё несколько важных и сенсационных имён западных шпионов, проникших внутрь нашей службы.
Ответ Черкашина озадачил меня. Я подумал, что он, наверное, что-то путает.
- Вы уверены, что имена Мартынова и Моторина встречаются уже в первом письме Эймса, написанном им тогда, в апреле 1985 года? - спросил я.
- Разве такое можно забыть? - ответил Черкашин. - Хотя бы потому, что я и сам уже подозревал Мартынова. Да, я уверен. Рик Уэллс (Эймс) предоставил нам имена Мартынова и Моторина, и этот поступок сам по себе убедил нас в том, что он - старший офицер ЦРУ. Мы знали, что имена тех, кто шпионил в нашем посольстве, могли быть известны очень немногим должностным лицам в ЦРУ.
Информация, которую я получил от Черкашина, была очень ценной. Я знал, что ФБР и ЦРУ не были до конца уверены в том, что Эймс сообщил следователям правду о своих первых контактах с КГБ. Особенно сильные подозрения у них вызвала история о том, как он пытался "надуть" КГБ, потребовав с них 50 тысяч долларов за бесполезные сведения о трёх двойных агентах. Следователи заставили Эймса несколько раз пройти тестирование на полиграфе, и во всех случаях прибор показал, что, отвечая на вопросы о "надувательстве" и содержании письма в КГБ от 16 апреля, Эймс "скрывает правду".
И в этот момент нашей беседы с Черкашиным я допустил, как ясно вижу сейчас, тактическую ошибку. Я в третий раз спросил его, абсолютно ли он уверен в том, что Эймс выдал Мартынова и Моторина в своём первом письме.
- А что Эймс говорит по этому поводу? - задал мне встречный вопрос Черкашин.
- Он утверждает, что не сообщал КГБ имён агентов, работавших на США, вплоть до 13 июня, - пояснил я.
Теперь настал черед Черкашина удивляться. "Быть может, вам стоит уточнить последовательность событий у Кобаладзе? - пробормотал он, имея в виду Юрия Кобаладзе, главу пресс-службы российской внешней разведки. - Я уверен, он поможет вам разрешить этот вопрос. Возможно, я ошибаюсь… ну, давайте остановимся на том, что я уверен в правдивости всех утверждений Эймса".
Несомненно, Черкашин дал обратный ход. До интервью он упомянул о том, что отошёл от дел в начале 1991 года и с тех пор не поддерживает никакой связи с сотрудниками КГБ. По его словам, он не читал книг, написанных об Эймсе, и не видел газетных статей, посвящённых ему. Мне это показалось важным. Я подозревал, что если бы Черкашин знал что-то ещё по этому вопросу до начала интервью, то просто бы, как попугай, пересказал мне версию Эймса.