В начале декабря Рик вылетел в Боготу. Он сообщил своему руководителю Кэй Оливер, что тёща нуждается в его помощи. "Я заполнил все необходимые для поездки бумаги и заявил Кэй, что не прочь зайти в местную резидентуру ЦРУ и рассказать нашим людям о том, что творится в восточной Европе, - позже вспоминал Эймс. - Я хотел, чтобы моя поездка в Боготу выглядела более естественной. Какой "крот" будет уведомлять ЦРУ о своей предстоящей встрече с КГБ? Кроме того, необходимость связаться с резидентурой ЦРУ была прекрасным предлогом, под которым я мог безнаказанно выходить из квартиры Сесилии по ночам.
"Розарио и Сесилия всегда интересовались, куда я иду - боялись, что потеряюсь. А так я мог сказать им, что мне нужно зайти в посольство".
Рик ждал советского агента у "Болисентро", кегельбана в торговом комплексе "Унисентро", который был расположен неподалёку от дома Сесилии. К нему подошёл незнакомец.
- Мы с вами не встречались в Вене? - спросил он.
- Нет, но, вероятно, мы встречались в Париже, - отозвался Рик, повторяя слова пароля из записки, которую КГБ передал ему через тайник. Они обменялись рукопожатием и вышли на улицу, где их ждала машина.
- Где Влад? - шепнул Рик.
- Он вышел в отставку и наслаждается спокойной жизнью, - ответил русский. - можете называть меня Андрэ. - Он распахнул заднюю дверцу "седана". - в машине нам лучше не разговаривать.
По пути в советскую резидентуру они молчали. Рик рассматривал своего нового связного. На вид ему было за пятьдесят. Он был выше Влада, подтянутый и почти совсем лысый. Остатки черных волос были зачёсаны назад. На одной стороне его лица выделялась шишка странной формы - нарост, решил Рик. Когда они добрались до резидентуры, Андре налил две рюмки водки и предложил тост
- За вас и ваши дальнейшие успехи!
Рик осушил рюмку и заметил, что Андрэ сделал то же самое. Он ожидал, что Андрэ нальёт ему ещё, но этого не произошло. Влад никогда не скупился на водку.
- Я хочу поговорить с вами о деньгах, - начал Рик. - Почему бы вам не класть в тайники побольше? Если вы постараетесь, то легко сможете платить мне по 100 тысяч за раз.
Андрэ нахмурился.
- Думаю, это слишком крупная сумма для одного пакета. Тем не менее он пообещал Рику, что спросит об этом.
Затем Андрэ достал из кармана карточку и стал по своим записям задавать вопросы. Он спросил Рика о его новой работе в ЦКР. Несмотря на то что Рик был аналитиком, он работал на территории так называемого "подвала". Никто не мог войти в его офис, предварительно не набрав секретный код на электронном замке, которым была оснащена входная дверь. Весь участок считался хорошо защищённым - своего рода огромным сейфом, и из-за этого шкафы с документами не запирались. Так как Рик изучал КГБ, никому не казалось подозрительным, что он роется в папках. Хотя имена действующих агентов ЦРУ были для него недоступны, он мог просматривать все старые документы по делам Советского Союза, которые интересовали КГБ. Также Рик имел доступ к телеграммам, связанным с текущей деятельностью двойных агентов ЦРУ, работавших против КГБ.
Рик спросил Андрэ, каким образом КГБ защищает тайну его личности от возможных предателей из органов госбезопасности.
- Как насчёт этого агента Пролог? - поинтересовался он. Насколько Рику было известно, Пролог все ещё поставлял информацию ЦРУ. - может ли он про меня узнать?
Андрэ улыбнулся.
- Этот человек вам ничем не грозит. В этом вы можете быть абсолютно уверены.
В августе 1990 года Дэн Пэйн решил устроить обычную проверку банковских счетов Рика и Розарио. Он хотел выяснить, не тратят ли они крупные суммы со своих банковских счетов ежемесячно. Проверка показала, что за август 1990 года Рик и Розарио израсходовали около трёх тысяч долларов. Пэйн счёл эту сумму достаточно приемлемой. В отчёте было указано, что у Эймсов хорошая кредитоспособность.
Пэйн вернулся к расследованию дела сотрудника, который, по его подозрению, мог оказаться "кротом". Он прочел о нем в документах ШТАЗИ. Эта работа отнимала у него почти все время. Проверять Рика и Розарио Дэн решил лишь по одной причине - из-за их дома. Пэйн любил, чтобы во всем был порядок. Он все ещё пытался понять, каким образом им удалось купить дом без взятия кредита.
Расследование Пэйном архивов ШТАЗИ приняло неожиданный оборот. Из дел ШТАЗИ он узнал, что КГБ заплатил деньги одному из своих источников в Германии. Вначале Дэн думал, что этим источником был его подозреваемый. Но когда Пэйн стал изучать финансовые дела предполагаемого "крота", то не смог обнаружить никаких доходов "со стороны". Этот сотрудник не тратил и крупных сумм денег.
Пэйн был в недоумении. Согласно записям ШТАЗИ, некоему информатору было заплачено несколько тысяч долларов. В то же время факт получения подозреваемым дополнительных доходов нигде не был зафиксирован.
Примерно тогда же Пэйн получил ценную информацию из отдела СВЕ. По утверждению источника из КГБ в Москве, в 70-е годы Комитет завербовал одного из сотрудников ЦРУ. Имя сотрудника не было известно Управлению, но описание шпиона напоминало то, что ЦРУ получило от другого источника в КГБ за несколько месяцев до того. Пэйн решил сравнить два донесения. Возможно, составив из двух описаний одно, он сумеет узнать подозреваемого.
В конце ноября Пэйн заметил, что Рику подошло время обязательной для всех сотрудников проверки благонадёжности. Раз в пять лет каждый служащий ЦРУ был обязан пройти через тест на "детекторе лжи" и, кроме этого, собиралась информация от лиц, знающих его. Этим занималась Служба безопасности. В прошлый раз Рик проходил тест на "детекторе лжи" 2 мая 1986 г. Пэйн встретился с Жанной Вертефей и ее начальником в ЦКР Рэймондом Рирдоном, чтобы обсудить грядущую проверку Рика.
- На том этапе мы не хотели слишком давить на Рика, - позже сказала Вертефей. - Поэтому решили, что уделять особое внимание вопросам о финансах не стоит, но хорошо подготовленный оператор "детектора лжи" сможет повернуть разговор в нужное русло.
5 декабря 1990 г. Пэйн напечатал докладную на двух страницах, в которой отметил "возросшие за последние пять лет траты Эймса". В качестве примеров Пэйн привёл особняк Эймсов стоимостью в 540 тысяч долларов, недавний ремонт их кухни, на который Розарио "не пожалела денег", и спортивный "Ягуар" Рика. Также он отметил, что Рик сделал три денежных вклада, каждый из которых превышал 10 тысяч долларов. Однако Пэйн не хотел, чтобы потом его обвинили в следовании тактике Энглтона - опорочивания сотрудников, особенно если Рик не был "кротом". "Расходам Эймса можно найти логическое объяснение, - писал он. - мать Рика умерла и могла оставить ему наследство. Родители жены Эймса имеют большие политические связи в Колумбии, - прибавил он. - Не исключено, что эти деньги от них".
"Наша просьба требует по возможности срочного рассмотрения, - приписал Пэйн в конце докладной. - …Скоро у нас не останется заданий для Эймса, не предоставляющих ему ещё больший доступ к секретным материалам".
22 января 1991 г. Служба безопасности выслала Эймсу анкеты, которые нужно было заполнить для прохождения теста на "детекторе лжи". Рик должен был вернуть их до 4 марта, но не сделал этого. После неоднократных напоминаний Службы безопасности 10 Марта он отправил бумаги обратно. Тестирование было назначено на 12 апреля. К тому времени с момента написания докладной Пэйна должно было пройти около четырёх месяцев.
В тот самый день, когда Рик проходил тестирование, Пэйн получил копию отчёта о нем, составленного офицером безопасности. Сотрудница опросила 12 человек, включая начальников и соседей Рика. После ареста Эймса следователи сената, палаты представителей и даже аппарата генерального инспектора ЦРУ обнародуют три факта из отчета о Рике, которые повергнут общественность в шок:
"По словам одного сослуживца, Рика взяли на работу в ЦКР, когда он был "в немилости". Другой говорит, что в отделе СВЕ Рику не доверяли".
"В Риме… Эймс систематически оставлял свой сейф открытым… по крайней мере раз в неделю Эймс употреблял алкоголь во время обеденного перерыва… Эймс появлялся на работе не раньше 9 или 10 часов".
"Один из коллег Эймса сказал, что не считает Эймса шпионом, но не удивится, если когда-нибудь его в этом уличат. Когда его попросили дать объяснение этому утверждению, сотрудник отказался от него… но сказал, что не доверяет Эймсу как сослуживцу".
Из-за этих свидетельств ЦРУ подвергнут острой критике за то, что в Рике сразу же не опознали "крота". Конечно, ЦРУ заслуживает осуждения за ошибки, допущенные им во время охоты на "крота". Однако было бы несправедливо обвинять Пэйна в том, что после ознакомления с отчётом офицера безопасности о Рике он не заключил, что тот является "кротом". В этом пространном отчёте содержится большое количество положительных, даже лестных отзывов об Эймсе, которые так и не дошли до широкой общественности. Более того, все опрашиваемые рекомендовали Эймса к дальнейшему допуску к секретной информации. Сотрудник, который заявил, что Эймс мог оказаться шпионом, а потом взял свои слова обратно, пояснил, что не доверяет Эймсу, так как они сцепились из-за Федоренко. Почти каждый из опрашиваемых знал о том, что Эймсы купались в деньгах. Однако никто не счёл зато подозрительным, так как все слышали, что Рик получил деньги от родственников жены.
Даже пристрастие Эймса к алкоголю не вызывало у его сослуживцев беспокойства. "Отчёт о Рике не заставил меня содрогнуться, - позже сказал Пэйн, - поскольку мы уже все знали о его мотовстве и пьянстве".
Строго осудить ЦРУ следовало бы за другое, а именно за реакцию Службы безопасности на докладную Пэйна от 5 декабря, в которой он задавал вопросы о финансах Рика. Кое-кто - ЦРУ отказалось назвать имя этого человека - решил, что в докладной Пэйна содержалась слишком подробная информация о Рике. Поэтому из докладной исчезли все упоминания о дорогостоящем особняке Рика, отремонтированной кухне, спортивной машине и денежных вкладах, прежде чем она попала к офицеру безопасности и оператору "детектора лжи". В результате во время тестирования Рику не задали ни одного острого финансового вопроса, интересовавшего Пэйна.
Рик не боялся очередного тестирования. Он прошёл предыдущий тест на "детекторе лжи" меньше, чем через год после того, как выдал КГБ имена почти всех агентов отдела СВЕ. Если он выдержал тот тест, то, по его мнению, с этим у него не будет никаких проблем.
- Скрываете ли вы что-либо от ЦРУ? - спросил его оператор во время тестирования.
- Нет, - ответил Эймс.
Машина не зафиксировала нервной реакции.
- Связывались ли вы когда-либо со службой иностранной разведки без уведомления или согласия Управления?
- Нет, - сказал Эймс.
Аппарат показал отсутствие реакции. То же самое повторилось со всеми последующими вопросами, пока в самом конце экзамена оператор не спросил:
- Есть ли у вас связи с иностранными гражданами, которые вы хотите скрыть от ЦРУ?
- Нет, - ответил Рик, но машина отметила, что он нервничает. Это указывало на возможный обман.
Экзаменатор спросил Рика, почему он так отреагировал на вопрос.
- Понятия не имею.
Рику сказали, что он должен подумать и пройти повторный тест через четыре дня. На этот раз его тестировал другой служащий. Пока его не подключили к детектору, Рик попытался войти к оператору в доверие. "мне хотелось казаться искренне взволнованным и готовым к сотрудничеству". Рику предстояло ответить только на один вопрос - о его связях с иностранными гражданами.
- Вы хорошо подумали? - спросил экзаменатор перёд тем, как задать вопрос.
- Разумеется. Единственное, что мне приходит в голову, это то, что моя жена - колумбийка и в Боготе я встречался со многими ее друзьями и коллегами. Полагаю, что детектор уловил то, что я почти ничего не знаю об этих людях.
На случай, если эта ложь не сработает, Рик приготовил другую. Он сказал, что подумывает об отставке и хочет открыть своё дело в Колумбии. Он обсуждал это с несколькими иностранцами, и кое-кто из них вполне мог быть связан со службами иностранной разведки - без ведома Рика.
Экзаменатор задал ему вопрос. Рик ответил. Машина показала, что он лжёт.
Экзаменатор сказал, что Рик может не беспокоиться. Он прошел тест.
* * *
Говорит Эймс
ВОПРОС: - Вы не были лично знакомы почти ни с кем из агентов, но хорошо знали Сергея Федоренко. Хотя он был вашим другом, вы выдали его КГБ, зная о том, что всех остальных русские арестовали и расстреляли. Как вы могли так поступить?
Р.Э. Я впервые рассказал Владу о Сергее в Риме, в конце 1986 года. Перед этим Влад принёс мне свои извинения за то, что КГБ потерял контроль над ситуацией. Другие органы, я полагаю - политбюро, заставили арестовать всех агентов, которых я выдал. Узнав об этом, я, естественно, напрягся и занервничал, но дым из ушей у меня не шёл. Правда, я сказал Владу, что действия его правительства поставили меня под серьёзную угрозу. Но я не потерял самообладания, не поддался панике, потому что, честно говоря, знал, что мои сенсационные донесения будет очень сложно удержать в рамках КГБ.
Чего ещё я ожидал? Был ли у нас выбор? И в то же время, я не собирался вытягивать из Влада подробные объяснения их действий. Наверное, я хотел подавить в себе чувство вины и горечи из-за этих расстрелов. Как бы то ни было, Влад быстро рассказал мне о том, что произошло, в самых мягких выражениях, которые только смог найти. Он успокоил меня, и я хотел, чтобы меня успокоили. Он сказал, что этого больше не повторится, сославшись на информацию, которая казалась правдоподобной и разумной. Когда прошло первое потрясение, КГБ разрешили в будущем принимать решения самостоятельно. Казни должны были прекратиться. В это я мог поверить. Также на меня подействовала искренность Влада. В конце концов, не каждый будет рассказывать агенту о том, что в штаб-квартире потеряли контроль над обеспечением секретности операций! Наверное, это была мелочь, но именно из подобных мелочей складывалось моё отношение к Владу, основанное на уважении и доверии. Так что, находясь под этим впечатлением, я и рассказал ему о Сергее - зная о том, что его не казнят и, возможно, даже не арестуют.
Вы должны понять одну вещь. С самого начала я чувствовал, что не должен ничего скрывать от Влада. Сергей же буквально прожигал дыру в моем кармане. Я хотел сообщить о нём Владу и, можно сказать, искал для этого подходящий случай. Встреча с Владом была именно таким случаем. Почему? Потому что я не хотел лишиться той атмосферы доверия, которая появилась в моих с. ним отношениях. Я чувство вал, что теперь Влад сочтёт своим долгом доказать мне, что КГБ способен держать в узде тех, кто жаждет крови. Поэтому я описал ему характер прошлых донесений Сергея о секретных военных исследованиях. Должен признать, что дела Сергея обстояли неважно. Я бесспорно подвергал его риску. Мои откровения сделали его уязвимым. Но я также сказал Владу, почему, по моему мнению, Сергея следует пощадить. Влад ничего впрямую мне не пообещал, да я и не ожидал от него обещаний. Но всей своей реакцией он продемонстрировал, что "проблем" не будет, и для меня это было знаком, что с Сергеем ничего не случится. Я готов признать, что говорю сейчас об этом слишком рационально. Я несомненно, поставил жизнь Сергея под угрозу и ищу оправданий своему поступку. Но Сергей не был наказан. Мне было приятно убедиться в том, что моё мнение о ладе и доверие к нему оправдались.
Теперь вы можете спросить: как я мог обречь на смерть других, пощадив его? Это же очевидно. Он был моим другом. Другие не были. Но будем до конца откровенны. Люди, которых я предал, знали, на что они идут. Они понимали, чем рискуют. Как вы думаете, стал бы кто-нибудь из них раздумывать, прежде чем донести на меня? Так что на самом деле я не несу никакой ответственности за их смерть, хотя все это очень грустно. Он сами виноваты в том, что поставили себя под удар. Но это не значит, что я не чувствую себя виноватым. Конечно, чувствую. И все же эти люди не были невинными овечками.
Только что я вспомнил один случай, о котором уже давным-давно не думал. Не знаю, почему он всплыл в моей памяти и о чём это говорит. Вскоре после моего прибытия в Мехико-Сити мои сослуживцы устроили вечеринку по поводу окончания рабочей недели. Я изрядно перебрал. Не помню, о чём я говорил с двумя другими коллегами, но хорошо помню, что на меня нахлынула пьяная сентиментальность. Я рассказал им, как агенты, с которыми я работал, лишились жизни, и что меня гнетёт ответственность за это. Не потому, что я или другие были в этом виноваты, а просто потому, что мы все должны ощущать и делить между собой эту ношу. Я раскис и чуть не заплакал. Для красного словца я преувеличил факты некоторых общеизвестных провалов. Я вспомнил о самоубийствах Тригона и жены Шевченко. Не знаю, что обо мне подумали остальные, но я отдавал себе отчёт в том, что хочу произвести на них впечатление - и своими рассуждениями, и своей трагической персоной. Можете себе представить, как я себя потом презирал. Я выкинул этот случай из головы, и никто мне о нем не напомнил. Но я часто задумывался над тем, что толкнуло меня на эти излияния в Мехико. Почему мне было необходимо осознать и провозгласить, что все мы в ответе за трагедии этих людей? Думаю, эта история преследовала меня потому, что когда-то я сильно переживал из-за наших агентов. Я чувствовал, что у нас много общего.
Мне хотелось бы кое о чём упомянуть. Карьера моего отца, моя работа в Управлении в школьные годы, моё чувство, что я принадлежу Управлению, увлеченность им и вся моя жизнь, посвящённая изучению того, что оно собой представляет, - все это привело к возникновению иррационального, почти подсознательного ощущения, что ЦРУ принадлежит мне. Конечно, это неразумно. Я сам всегда издевался над разговорами о старых добрых деньках, когда Управление "по-настоящему" заботилось о своих людях. Я смутно ощущал себя не столько членом какой-то странной семьи, сколько слугой и господином одновременно. Думаю, это составляло немалую часть того, что я и другие называли моим высокомерием, моим заблуждением или верой в то, что я могу не только думать, что хочу, но и поступать, как мне заблагорассудится. При этом не имело значения, чем вызваны мои поступки - беспокойством или другими мотивами.
Любопытно, какими бы были моя карьера, чувства и мысли, сложись обстоятельства иначе. Если бы я не встретил шайку негодяев, некомпетентных и даже временами жестоких (в своём поведении и привычках), дело могло бы принять другой оборот. В Турции, Нью-Йорке, Мехико-Сити и, в меньшей степени, в Риме, я был в подчинении у людей, которых практически все презирали, жалели или осуждали. Полагаю, это породило во мне спокойное презрение к начальству и, вероятно, усилило моё восхищение теми, кто придерживался той же позиции. Как ни странно, мои ощущения во время работы в штаб-квартире были совершенно иными. Интересно, как бы пошита на моё отношение, скажем, служба в Африке под руководством Милтона Бердена, которого я очень уважал?