- Товарищи краснофлотцы, - обратился к нам старший лейтенант. - Наши радиопеленгаторы обнаружили в квадрате тридцать семь вражеский радиопередатчик. Это почти рядом с вашей высотой. Командование отдало приказ: разыскать и обезвредить заброшенного лазутчика. Командир вашего дивизиона выделил на поиски врага и ваше отделение в составе шести человек. На посту останется один радист, который будет и вести наблюдение за воздушным пространством, и держать связь с вашей штабной радиостанцией. Ваша задача - прочесать полосу шириной в сто пятьдесят метров и глубиной в три километра. Вашими соседями будут военные из других подразделений. Ясно?
- Стрелять можно? - спросил Лученок.
- Только в крайнем случае. Вы должны понимать, что для нас очень важно захватить врага живым. Еще вопросы?
- Ясно.
- Разъясняю порядок прочесывания. Держаться парами с интервалами в пятьдесят метров. Проверять все естественные укрытия, в которых может спрятаться человек. Через каждые пятьдесят метров условным поднятием руки поддерживать связь между собою. Не разговаривать, не курить. Какие будут вопросы?
Все было понятно, и поэтому все молчали.
- Командир отделения, распределяйте бойцов.
- В паре со мной идет Нагорный, - отдал приказ Демидченко. - Соседи справа - Лученок и Сугако, еще правее - Танчук и Музыченко. Старшие в парах: я, Лученок и Танчук.
- Сбор вон у той вышки, - пояснил старший лейтенант. - Сейчас все спукаемся вниз по восточному склону горы. У подножья рассредоточиваемся и цепью, начиная вон от тех развалин, идем на юго-восток. Командуйте, товарищ главный старшина.
- Отделение, на исходный рубеж - марш!
Спускались вниз молча. Лишь иногда к дробному стуку башмаков присоединялся звук осыпавшихся камней, и тогда главный старшина шепотом распекал провинившегося:
- Вы что, спите? Внимательнее смотреть под ноги.
Уснешь тут, когда все нервы напряжены, как струны. Рядом шедший Лученок легонько толкнул меня локтем и шепотом произнес:
- А нейтральный воды аказваюцца зусим пад бокам.
- Разговорчики, Лученок.
Ну и слух же у командира взвода. Я и то еле разобрал, что сказал Михась. Хотя одно дело - разобрать и совсем другое - просто услышать звук. Тишина. Я люблю тишину, спокойную, безмятежную. Такая тишина бывает в мирный рассветный час, когда ничто тебя не тревожит. Над восточным горизонтом появляется светлая розовая полоска. Низины и пойменные луга затянуты неподвижной пеленой тумана. Размеренный шум морского прибоя не мешает молчанию. К нему привыкли, как привыкли к сонному бормотанию лесного ручья обитатели леса. Он как тихая колыбельная песня матери, убаюкивающая засыпающего ребенка. Но есть и другой род тишины, пугающей, тревожной. Те же низины, те же пойменные луга, тот же размеренный шум морского прибоя, но после наступления темноты. Плачущий крик филина в полночь леденит душу. Звук от нечаянно сломанного сучка заставляет учащенно биться сердце. Человек, прислушиваясь к тревожной тишине, невольно задерживает дыхание. И хотя поднятая за день пыль давно уже осела и воздух стал чистым, как после грозового дождя, чувство легкого удушья не покидает человека. Именно такой была тишина, когда мы спускались к подножию нашей горы.
Спуск закончился. Шедший впереди старший лейтенант остановился и поднял руку вверх - условный знак "стой".
- Первая пара, - негромко произнес старший лейтенант, - начинает прочесывание прямо отсюда, остальные рассредоточиваются вправо с интервалами в пятьдесят метров. Движение, - командир посмотрел на свои часы, - начнем через десять минут. Крайние пары должны к этому времени установить зрительную связь с соседями. Всем ясно?
- Ясно, - тихо ответили мы.
- Тогда за дело. Первая пара остается на месте, остальные - на исходные рубежи.
Лученок, Сугако, Танчук и Музыченко ушли по направлению к морю, мы с Демидченко остались на месте. Вокруг по-прежнему было тихо. Вскоре, мы знали, кольцо замкнется и на прибрежных отрогах Крымских гор начнется скрытая охота на "лис". Во время ожидания минуты тянутся долго. Особенно долгими они кажутся, когда не знаешь, что тебе угрожает, с какой стороны надвигается на тебя опасность. Оттого в такие минуты мы начинаем волноваться, нервничать. Вот когда проявляются характеры у людей. В минуты опасности внешнее спокойствие человека- только кажущееся. В нем так же, как и у других, все обострено, напряжено до предела. И разница лишь в том, что внешне спокойный человек находит в себе силы подавить волнение, точнее не дать ему проявиться в реакциях, заметных для окружающих людей. Я смотрю на старшего лейтенанта и не замечаю, чтоб он волновался. А ведь хорошо знаю, что это не так. Неужели он из числа людей, которые отличаются от других особой силой воли? Может быть. Но я думаю и о другом. Сознание, что ты командир, что на тебе лежит особая ответственность за порученное дело, помогает человеку мобилизовать силы духа и вести себя так, как подобает командиру.
Демидченко заметно нервничает. И хотя он молчит, видно, что в душе у него творится неладное. То бушлат одернет, то поправит воротник, то переложит руку на карабине с одного места на другое, то переведет взгляд с командира взвода на старшего лейтенанта, будто хочет спросить: "Ну чего мы стоим? Уже давно пора идти".
- Возьмите себя в руки, - сделал ему замечание старший лейтенант. - Ваш подчиненный и то ведет себя спокойнее.
Подействовало, успокоился Демидченко.
- Пора, - сказал старший лейтенант, взглянув на часы.
Я посмотрел влево. Точно, метрах в пятидесяти от нас стояли два морячка, один из которых - с поднятой рукой, что значило: "Вас вижу". Справа от нас на таком же расстоянии стояли Лученок и Лефер. Мы с Демидченко двинулись в путь: я впереди, он- метрах в десяти от меня. Как в авиации - он прикрывает ведущего.
Метров через пятьсот начался подъем на соседнюю возвышенность. Никаких признаков присутствия вражеского лазутчика мы пока не обнаружили. Шли, как и прежде, молча. Я посмотрел назад, чтобы выяснить, где старший лейтенант и главный старшина, не остались ли они на исходном рубеже или же следуют за нами. Нет, идут "во втором эшелоне". Разделили между собою сто пятьдесят метров пополам и оба с пистолетами в руках следуют за нами. Не успел я повернуть голову, как огромная каменная глыба с грохотом проскочила мимо меня, увлекая за собой лавину более мелких камней. Но оказалось не совсем мимо, все-таки зацепило и меня. Рывок был настолько сильным, что я не смог удержаться на ногах и свалился, увлекаемый скользящими мелкими камнями. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы на моем пути не оказалось кустарника. Я вначале не понимал, кто и что мне говорит. И лишь минуты через полторы осознал, что меня разносит Демидченко:
- Раззява! Идти, как следует, и то не может. Ну и напарничка я себе выбрал. Где карабин?
Я осмотрелся. Карабин лежал внизу, метрах в двадцати от нас. Прибежал главный старшина.
- Что случилось?
- Вот полюбуйтесь, товарищ главный старшина. Вместо того, чтобы выполнять боевой приказ, он смотрел вверх и считал ворон. А места здесь опасные. Вот и досчитался.
- Как же это ты так неосторожно? - обратился командир взвода непосредственно ко мне.
Я все еще никак не мог толком осмыслить происшедшего. Действительно в тот момент я посмотрел назад. Но чтобы оступиться, такого я не припомню. Предположим, что оступился. Ну и что? Ведь до кустарника, за который я зацепился, всего каких-нибудь два-три метра. Да и что могло рвануть меня с такой силой? Чертовщина какая-то. Вдруг резанула меня мысль: "А что, если... Да нет, ты что? Такого не может быть".
- Ну как самочувствие? - спросил командир взвода.
- Да вроде ничего, - ответил я уже бодро.
- А с ногой что? Покажи.
Я поднял свою рваную штанину и успокоился.
- Пустяки. Маленькая царапина.
- Считай, что тебе повезло. Могло быть гораздо хуже. Иди на пост и смени Звягинцева. Пусть бежит аллюром сюда.
- Товарищ главный старшина, да не найдет он вас. Я же чувствую себя вполне нормально.
- Не врешь?
- Как можно, товарищ главный старшина?
- Ну ладно, пошли дальше. Только брось к черту этих ворон, лучше смотри под ноги да по сторонам.
- Есть бросить к черту этих ворон и лучше смотреть под ноги и по сторонам.
Главный старшина ушел к старшему лейтенанту доложить о происшествии, а мы с Демидченко продолжали двигаться вперед. И чем выше, тем гора становилась круче, и под конец пришлось карабкаться по ее каменистым выступам в буквальном смысле этого слова.
Раздумывая над случившимся, я повернулся к командиру.
- Почему остановились? - шепотом спросил подошедший Демидченко.
- А что если, - предположил я, - этот камень свалил на меня чужак?
- Хоть другим не говорите этой ерунды. Засмеют. Стал бы чужак выдавать себя этим камнем, - потом примирительно добавил. - С перепугу в голову полезет и не такое.
Может, Демидченко и прав. И все-таки мысль, что я не просто оступился, а попал под уже катившийся сверху камень, не давала мне покоя. "Могло ли все это быть случайностью?" - "Могло, - отвечал я самому себе. - Дожди и ветры подточили выступ скалы и он рухнул. А если нет?" Успокоил себя тем, что прочесывание местности идет сплошной цепью моряков и к каким бы хитростям лазутчик не прибегал, спрятаться ему все равно не удастся. Дошли чуть ли не до самой тригонометрической вышки. Нигде никаких следов чужака. Подходивший к нам старший лейтенант вдруг остановился. Где-то у самого берега моря прорезал тишину одиночный выстрел. Гулкое эхо долго плутало, пока не исчезло в сумрачных расщелинах северной гряды Крымских гор.
- Он, гад! - определил старший лейтенант. - Заворачивай левое крыло к берегу моря. Интервалы сократить до двадцати метров.
До берега моря было километра два. Весь оставшийся участок представлял собой плоскогорье, покрытое редколесьем. Начинались сумерки. А на юге они короткие, и это знали все.
- Быстрее, ребята, - торопил нас главный старшина. - Скоро станет совсем темно и тогда враг может уйти.
- Теперь не уйдет, - ответил старший лейтенант. - Наши ребята подходят и со стороны Байдар и со стороны моря.
Точно. Только теперь я увидел два легких катера, курсировавших на взморье южнее Балаклавы. Чуть дальше от берега стоял сторожевой корабль. До наступления темноты был тщательно прочесан весь участок. Но ни мы, ни соседние подразделения, принимавшие участие в этой операции, лазутчика так и не нашли. Он был и исчез. Как сквозь землю провалился. Как в воду канул. "Да как же это получилось, что мы его не нашли? - спрашивал незнакомый капитан второго ранга. - Что же он, невидимка, что ли?" Мы молчали, словно неудача случилась по нашей вине.
- Можете возвращаться в свои подразделения, - сказал капитан второго ранга.
Шли мы мимо Балаклавы строем. Командовал отделением не Демидченко, а главный старшина. Он решил, что возвращаться в Севастополь ночью не имеет смысла. Лучше переночевать у нас. Утром легче встретить попутную машину, а нет, так и пешком пройтись - небольшой труд.
- Товарищ главный старшина, разрешите обратиться с вопросом, - сбиваясь с ноги, нарушил молчание Танчук.
Начался подъем в гору, и командир взвода, прежде чем ответить на обращение Льва Яковлевича, отдал команду:
- Вольно. Можно идти вне строя. Обращайтесь, краснофлотец Танчук.
- Мы вот ни разу не были в городе. Посмотреть бы да и себя показать. А вы повели нас в обход.
- Кого показать? Нагорного с рваными брюками и синяками на лице?
Все засмеялись, но громче всех Демидченко. Подумать только, кому я помогал и с кем, кажется, дружил. Ирония судьбы, да и только. Рассказать бы сейчас всем, что представляет он собою в действительности. Но кто этому поверит? Ведь нет же ни одного свидетеля. Демидченко непременно воспользовался бы этим, потребовал бы наказания за клевету. Бывает же так. Тебе человек делает гадость, и он же потом в насмешку обвиняет тебя в невнимательности, приписывает тебе самые худшие качества, которыми может быть наделен человек. Ирония судьбы, да и только. Но ирония-иронией, а мне от этого нисколько не легче. Танчука словно подменили. Раньше он никогда не нападал на меня, а сейчас будто черт в него вселился.
- А мы при чем, что он все время присматривался, далеко ли ему бежать, если вдруг лазутчик нагонит на него страху.
- С перепугу дал такого деру, что еле удержал его за бушлат, - грубо съязвил Демидченко.
- Товарищ главный старшина, - вновь заговорил Танчук. - Надо бы Нагорного проверить повнимательнее. Может, в его брюках, кроме дыр, есть еще какие неполадки.
Шутки этой не приняли. Смеялся только Демидченко.
- Эх, Лев Яковлевич, хорошо тебе ходить в львиной шкуре. В моей бы ты взвыл не так, а может, чуток погромче.
- Это у тебя звериная шкура, - тут же окрысился Демидченко. - А на таких, как Танчук, держится вся береговая оборона.
- Прекратить разговоры, - вмешался главный старшина.
Оставшуюся часть пути шли молча. Настроение у меня совсем упало. До сих пор я чувствовал себя нормально, а тут почему-то разболелась ушибленная нога, неприятно заныли синяки и ссадины.
9
Близился конец апреля. Солнце поднималось все выше и выше. В полдень становилось уже совсем жарко. За все эти дни я ни разу не был в школе, ни разу не навестил Маринку. Занятия в радиокружке, по распоряжению командира отделения, проводил теперь Михась. Даже когда нужно было принести воды, командир посылал кого-нибудь другого, но не меня.
- Ты не обращай на него внимания. Когда-нибудь это у него перегорит, - успокаивал меня Лученок. С того памятного дня, когда лишь по счастливой случайности удалось избежать свалившейся на меня глыбы, Михась почему-то стал говорить по-русски.
- Ты хоть приветы передавай Маринке, - просил я Лученка. - Только не говори, пожалуйста, об этом командиру.
- Это с какой же стати я стану говорить ему об этом? А ты знаешь, тобой все время интересуется Лида. Помнишь такую?
- Как же не помнить, бойкая такая девчонка, - ответил я и добавил: - И славная.
- Может, и ей передать привет?
- Нет, не надо. Только Маринке. Но так, чтобы не слышали другие. Ребята там такие, что палец в рот не клади. Начнут подшучивать. А она этого не любит.
- Понятно.
- Слушай, Михась, хотелось посоветоваться с тобою. Раз мне все время приходится сидеть на этой макушке, займусь-ка я лучше траншеей. Очищу подход к южному концу, потом поочередно будем долбить ее. У нас же есть бланки боевых листков, в них мы можем отражать, кто сколько сделал.
- Дело говоришь. Давно пора. А то могут спросить: "А что вы, комсомольцы, сделали на своем посту?" И что мы ответим? "Ничего". Стыдно будет. Ништо Микола, - вспомнил свой белорусский язык Лученок. - Мы яшчэ свае вазьмем. Тольки не падай духам, трымай хвост трубой.
Духом я не упаду. У меня такой характер, что если где-нибудь наметится вакуум, он тут же наполняется злостью и я с остервенением берусь за любое дело, пока его не закончу. Тут уж мне не помешает никто, даже сам Демидченко. Сейчас у меня - страшный зуд на траншею. Взяв лом, кирку и лопату, я принялся за расчистку подхода к южному концу траншеи. У меня уже был опыт в этой работе. Да и пласт здесь оказался тоньше, чем на северной стороне. Работа спорилась. Остановился я лишь тогда, когда почувствовал, что кто-то стоит рядом. Оказалось, что на этот раз моей работой заинтересовался Лев Яковлевич.
- А ну дай я.
- Попробуй, может, понравится.
Лев Яковлевич взял лом и принялся ковырять спрессованный временем нанос.
- Ты возьми рукавицы, а то пузыри натрешь, - посоветовал я ему.
Танчук ковырнул еще пару раз, а потом отставил в мою сторону лом и сказал:
- Валяй дальше. У тебя это лучше получается.
Мы оба рассмеялись, так как хорошо поняли друг друга.
- Так и быть. Я расчищу этот подход, но потом, дорогой Лев Яковлевич, всем нам придется строго выполнять свою норму.
- Потом, как говорит уважаемый нами Музыченко, побачымо.
Сейчас Льву Яковлевичу бесполезно внушать какую-либо мысль о необходимости быстрейшего окончания работ по очистке траншеи. Также бесполезно призывать его сейчас же самому взяться за эту работу. Его нужно заставлять работать.
Приступая к расчистке подхода к южному концу траншеи, я не был до конца уверен в том, что и с этой стороны откроется такая же картина поперечного сечения рва, какая была обнаружена Сугако. Поэтому я задал Танчуку вопрос:
- Лев Яковлевич, ты видел с той стороны, что там когда-то была траншея?
- Что за вопрос, - это форма утвердительного ответа Танчука.
- А как ты думаешь, здесь будет то же самое, когда я закончу расчистку, или нет?
- Это надо обмозговать, - ответил явно заинтересованный Лев Яковлевич.
Он взял кирку, пошел к северному концу траншеи и начал что-то измерять. Закончив свои расчеты, он вернулся и сказал:
- Два метра двадцать сантиметров.
- Что это значит, Лев Яковлевич?
- А это значит то, что значит, - ответил загадкой Танчук и принялся за такие же измерения на южной стороне. Вначале он продолбил в радиальном направлении неглубокую бороздку в том месте, где по расчетам должна быть засыпанная траншея, а потом, после повторных измерений, намеченную бороздку углубил.
- А ну иди теперь сюда, - пригласил меня Лев Яковлевич. - Смотри и думай.
Я подошел к Танчуку и внимательно посмотрел на бороздку. В ней явственно обозначился участок, более глубокий и по длине соответствующий ширине предполагаемой траншеи. За пределами этого участка борозда еле намечалась. Видно было, что там был сплошной гранит.
- Ну и что ты теперь скажешь? Что у Танчука на плечах?
- Лев Яковлевич, у тебя же министерская голова! - воскликнул я.
- Мне об этом говорил еще два года назад сам дядя. А дядя, между прочим, всегда говорит дело. Ему можно верить.
- Слушай, Лев Яковлевич, раз у тебя такая светлая голова, - похвалил я его, - придумай что-нибудь такое, чтобы можно было и траншею отрыть, и мозолей на руках поменьше заработать. Можно, конечно, выполнить дело и так, но лучше, если оно делается с головой. А еще лучше, если оно делается с хорошей головой.
- Ты, я вижу, тоже говоришь дело, - засмеялся Танчук.
К полудню я все-таки закончил расчистку площадки с южной стороны. Полностью подтвердилось первоначальное предположение о том, что траншея опоясывает вершину горы полукругом и своими концами выходит с северной и южной сторон на площадку. Теперь осталось самое главное и трудное - очистить ров от слежавшегося наноса. Я взял графики дежурств радистов и сигнальщиков и выписал фамилии тех, кто был свободным от вахт в дневное время. Составленный график расчистки траншеи показал командиру.
- Вы что, может быть, и с командованием дивизиона согласовали этот вопрос?
- А зачем нам такими вопросами беспокоить командование?
- Значит, по-вашему, это мелочи?
- Не мелочи. Но этот вопрос можно решить и нам самим. Я все-таки комсорг и считаю, что главное в комсомольской работе - боевые дела нашего отделения.
- Вот что, краснофлотец Нагорный. Не стройте из себя всезнайку. Работу пока прекратить. Может, у командования есть свои планы, а вы этим только испортите дело. Ясно?
- Да что-то не очень.