- Давай решим так, - сказал я Маринке. - Я буду смотреть на твою спящую красавицу, а ты прислонись ко мне спиной и рассказывай. Я серьезно. Сейчас уже холодно. А тебе надо беречься простуды.
Маринка посмотрела на меня, словно хотела убедиться в том, что сейчас это самое разумное и необходимое, и ответила:
- Ну ладно.
Она осторожно прислонилась спиной к моей груди и начала рассказывать. От волос Маринки, касавшихся моего лица, исходил какой-то знакомый мне аромат. Где я его встречал? Вспомнил. Там, внизу, когда мы шли по косогору, заросшему редкой травой, я ощутил сильный запах голубых цветов. Я еще спросил тогда Маринку: "Что это за цветы?" - "Лаванда". Значит, Маринка, моя свои волосы, добавляет, наверное, к воде отвар лаванды.
- Раньше Балаклаву называли Симболон, - слышал я певучий голос Маринки. - Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра.
Как я хотел обнять Маринку, эту маленькую царицу моего сердца. Она рядом со мною, касается моей груди. Стоит только сделать небольшое движение рук - и она в моих объятьях. Но я хорошо знаю и другое: это движение было бы последним, я навсегда потерял бы Маринку. Мучительное состояние: быть так близко и в то же время так далеко. А Маринка, как горлинка, продолжала ворковать:
- И вот на это царство напали греки. Мужественно сражались жители Симболона против вторгшихся завоевателей. Но силы их день ото дня таяли. И когда в стане осажденных осталась лишь небольшая горстка защитников, один, самый сильный и мужественный юноша решил проложить мечом дорогу для Менатры и ее коня. Изнемогая от ран и истекая кровью, юноша крикнул: "Скачи, Менатра!" Конь царицы проскочил последнее кольцо неприятельских солдат и по козьим тропам устремился на Бабуган-Яйлу - самую высокую часть гряды Крымских гор.
"Милая моя сказочница, - думал я, слушая Маринку. - Ты рассказываешь мне легенду о спящей красавице - царице Менатре. Но разве ты сама не лучше любой красавицы?"
Маринка почувствовала, что я не очень внимательно слушаю ее рассказ, и поэтому сказала:
- Ты меня не слушаешь.
- Я сердцем слушаю тебя, Маринка. Хочешь, я слово в слово повторю то, что ты сказала.
- Ну так вот. Только Менатра достигла гребня прибрежной скалы, как предательская стрела из засады настигла коня царицы. Неверный шаг и - пропасть. На следующий день напротив места гибели Менатры в море появилась огромная скала в виде спящей красавицы. С тех пор эта легенда передается из поколения в поколение вот уже много веков. Красивая легенда, правда? - спросила Маринка и, не дождавшись ответа, добавила: - Уже поздно. Мама будет беспокоиться.
- Я провожу тебя.
- Не надо.
- Маринка, - я взял ее за локти так же, как там, у ручья.
- Ой, смотри, звезда падает, - кивком головы показала Маринка в сторону моря.
Я повернул голову, и в этот момент Маринка выскользнула из моих рук. Отбежав метров двадцать, она остановилась и сказала:
- Не приходи ко мне целую неделю. Я разберусь и тогда, может, сама тебя позову. До свидания.
Маринка повернулась и исчезла в винограднике. Я долго еще стоял на месте и смотрел в сторону тропинки, ставшей для меня теперь такой же близкой, как и дорога к родному дому.
11
Третьего мая вернулся на пост Демидченко.
- Ну, горные орлы, считайте - вам повезло. Доказал все-таки начальству, что без траншеи нам нельзя. Разрешили.
Слова его настоящая мякина, рассчитанная разве что на совсем неразборчивых людей. Ну кому непонятно, что выполнение любой боевой задачи, которая ставится перед воинским подразделением, начинается с создания элементарного инженерного сооружения - траншеи. Известно немало исторических примеров, когда пренебрежение этим военным правилом приводило к трагическим последствиям. Я почти уверен, что Демидченко говорил командиру взвода, а может быть, и самому помполиту (как мы иначе называем политрука) о начатых нами саперных работах. Но говорил так, будто это его собственная инициатива, что над проектом инженерного сооружения он провел не одну бессонную ночь.
- Вот теперь, - обратился ко мне командир отделения, - когда начальство разрешило, можете размяться. А то вы, как застоявшийся конь. Не дай вам поупражняться, совсем от дела отвыкнете.
- Артыст ды и тольки, - заключил Лученок, когда Демидченко ушел в радиорубку. - Зрабив так, быццам гэта не твая, а яго иницыятыва.
- Да какая разница, Михась, чья это инициатива? Главное, чтобы дело не пострадало.
- Не, братка, - возразил Лученок. - Разница ёсць.
Вернулся на площадку Демидченко.
- Кликните, чтоб все пришли сюда.
Собрались мы на бровке площадки. Демидченко долго и нудно говорил о своей поездке в штаб дивизиона, о том, что командование разрешило начать сооружение траншеи.
- А зачем нужно было обращаться с этим к начальству? - спросил Танчук.
- На все есть порядок, - ответил командир.
- Так мы ж только и будем знать, что ездить в штаб. Вот завтра, к примеру, нам нужно соорудить гальюн, отхожее место, значит. И что, опять к начальству за разрешением?
- Не умничайте, Танчук, - оборвал Демидченко.
- Вне строя я могу говорить все, что думаю, - огрызнулся Танчук.
Ничто так не выдает скрытого гнева командира, как зрачки и белые пятна. Зрачки его, и так узкие, становятся не больше булавочной головки, а пятна словно покрываются инеем. Демидченко промолчал и лишь еле заметно, словно нехотя, улыбнулся, ну что ты, мол, с него возьмешь? Я знал одного человека, который, если его заденешь, вот так же, бывало, нехотя улыбнется, кивнет в сторону головой, и вроде бы все забыто. А потом выясняется, что нет, затаилась в человеке злоба. И при случае так отплатит, что долго приходится помнить. В следующий раз такая улыбка уже леденит душу человека.
- Вы как хотите, а я пошел подавать личный пример, - сказал я и направился за саперными инструментами.
До заступления на вахту оставалось восемь часов. Час на обед, остается семь. А если учесть и перерывы на отдых, не более шести часов. Сколько удастся пройти за это время? Сказать невозможно даже приблизительно, потому что никто еще не пробовал вгрызаться в эту твердь. Впрочем, это не совсем так. Вгрызались и, притом основательно, и, может быть, не один раз. Но кто и когда оставил свой след на этом бородавчатом выступе планеты? Можно почти без ошибки сказать, что последний раз траншею рыли несколько десятилетий тому назад, точнее, перед Крымской войной. Маловероятно, что фортификация начала сооружаться уже после высадки союзнических войск в Крыму. Для этого попросту не хватило бы времени. Да и металлический мостик в то время был бы уже ни к чему, так как опасность грозила больше с суши, чем с моря. Но если вопрос о сроках строительства этого укрепления более или менее ясен, то совсем ничего неизвестно, кто и когда окапывался здесь в более ранние времена. Хотя почему неизвестно? А греческие завоеватели? Разве не они когда-то населяли прибрежные районы Крыма? Разве не они вели потом бесконечные войны с племенами, волнами накатывавшимися со стороны степей полуострова? И разве не об этом свидетельствуют молчаливые руины древних генуэзских башен? Молчит история. Она, как человек, хорошо помнит, что было вчера, хуже, что было несколько лет тому назад и почти совсем ничего не помнит о событиях в раннем детстве.
Принимаясь за работу, я думал о Маринке. Я и теперь почти физически ощущаю этот чудесный запах лаванды, которым пропитаны ее волосы. Где она сейчас? Хотелось сойти вниз, хотя бы к тому месту, на котором стояла Маринка и рассказывала мне легенду о красавице Менатре. Но нет, нельзя. "Не приходи ко мне целую неделю. Я разберусь и, может, сама тебя позову", - сказала она на прощанье. И придумала же это волшебное зеркальце. Вообще-то она большая выдумщица. Не зря избрали ее комсоргом.
Как легче одолеть эту каменистую массу? По кусочкам? Можно, конечно, и по кусочкам, но так много не сделаешь. Лучше по способу Лефера: продолбить поперечно бороздку сантиметров на тридцать, потом так же - снизу, у основания, пока глыба сама не даст трещины. На смену кирке, с помощью которой была намечена поперечная борозда, пришел лом.
- Черта с два усидишь в рубке, - показался Танчук. - Как по голове: гуп, гуп, гуп.
Я думал, что буду ковыряться в гор е один. Когда ты один, думается о многом, сокровенном, свято хранимом, о чем не всегда расскажешь даже приятелю. Так нет же, пожаловал Танчук, а за ним вскоре - Музыченко и Звягинцев. Уселись чуть повыше. Ни дать, ни взять - древнеримские патриции в первых рядах Колизея. Только мои сослуживцы не в тогах и римских сандалиях, а в холщевых робах. Все отчаянно дымят цигарками с махрой.
- Вот ты, Нагорный, - начал Лев Яковлевич, - кончил десять классов. Скажи мне, кто твоя мать?
Я не догадывался, куда клонит Лев Яковлевич, но знал, что готовится подвох. На всякий случай ответил:
- Наталья Матвеевна Нагорная.
- Это мы знаем, что твоя мать Матвеевна. Ну, а в переносном смысле?
Чертов Лев Яковлевич. Мне работать нужно, а он урок вопросов и ответов устроил.
- Уж не землю ли ты имеешь ввиду? - спросил я на всякий случай.
- Ее матушку, ее родимую. Я знал, что ты, ну может, не сразу, но все же скажешь дело. Так вот, дорогой наш комсорг, если ты признаешь, что земля - наша, а значит, и твоя мать, то почему тогда терзаешь ее тело, как хищник свою жертву. И не как-нибудь, а киркой и ломом. Ты слышишь, как она стонет, когда вгоняешь в ее тело этот толстый железный стержень? Да по кускам ее сердешную.
- Ну и балаболка ж ты, Лев Яковлевич. Мелешь всякую чепуху. А я, между прочим, для вас же стараюсь.
- Почему чепуху? Разве ты не из тех же химических элементов, что и земля?
- Из тех же.
- Разве эти вещества, из которых ты состоишь, не дала тебе земля?
- Дала.
- Тогда разве она тебе не мать?
- Да мать, мать. И что из этого?
- А то, что мать нужно любить, не огорчать и не кромсать ее так, как кромсаешь. Теперь ты не можешь ждать милостей у природы после того, что сделал с ней.
- Эх, Лев Яковлевич, родиться бы тебе лет на тышшу, как говорит Семен, раньше. Ты бы не только Горгия, но и самого Протагора за пояс заткнул.
- Ты нас с буржуазными элементами не сравнивай, - обиделся Звягинцев.
- Да какие они буржуазные элементы? В те времена и буржуазии-то не было.
- Все равно эксплуататоры.
- Что верно, то верно, эксплуататоры были. Но не Горгий и Протагор. Эти учили других софистике.
- А що цэ за хымэра така софистыка? - поинтересовался Музыченко.
- Учение такое.
- Якэ?
- К примеру, - попытался я объяснить. - Да зачем нам далеко ходить за примерами? Вот то, что болтал здесь Лев Яковлевич, и есть софистика. По форме все вроде бы правильно, а по существу чепуха.
Я говорил, но не забывал и о работе. Под конец почувствовал, что блуза моя пропиталась потом. Оставив лом торчащим в выдолбленной борозде, я отошел на несколько шагов в сторону и стал раздеваться. Едва я расстелил для просушки одежду, как услышал тупые удары лома о каменную породу. "Неужели Танчук? Этого не может быть, - успел я подумать, поворачиваясь лицом к траншее. - Лефер! И когда он появился? Сейчас, если я подойду к нему, он скажет: "Отдохни, Николушка, маленько".
- Лефер, да ты что, я сам.
- Отдохни, Николушка, маленько.
- Ну давай разминайся. Только возьми рукавицы.
Я присоединился к сидевшим на "трибуне". Музыченко глубоко затянулся, выплюнул на ладонь комок слюны и, погрузив в него окурок своей цыгарки, спросил :
- Цикаво, чы захватылы того лазутчика, за якым нас посылалы, чы ни?
- Главный старшина говорил, что после нас искали дня три. И как сквозь землю провалился. А ведь это не иголка в стоге сена. Хитрая бестия орудовала.
- Звидкы ж вин зъявывся?
- Черт его знает. Может, из нейтральных вод на простой лодке пробрался.
- От ты скажы мени, комсорг, чому з нашойи вульци, дэ я жыву, выйихав в Нимэччыну Крюгер? Та хиба тилькы Крюгер.
- Кто же он этот Крюгер?
- Людына як людына. Працював слюсарэм. Так ни ж, потягнуло до фашыстив.
- Он что, немец?
- Нимэць.
- Так чему ж тут удивляться?
- Як чому? А братэрство трудящых?
- Значит, Крюгер нестойкий элемент, если фашистам удалось заморочить ему мозги, или просто шкура. Эрнст Тельман не склонил же своей головы перед Гитлером?
- А как ты думаешь, Никола, будет война с Германией? - остановился Сугако.
- Сложный это вопрос, Лефер. Я уверен, что его задают теперь не только ты и не только мне. Я лично думаю, что войны не избежать. Видишь, что делается в Европе? Гитлер уже прибрал к рукам все, что мог, и остановить его теперь практически невозможно.
- Неужели Гитлер такой дурак, что пойдет против Красной Армии. Да еще когда война с Англией.
- Не приходилось ли тебе замечать, - ответил я вопросом на вопрос, - как ведет себя разбуянившийся пьянчуга, да еще когда его подогревают дружки?
- Как не приходилось, приходилось. Ему, бывает, море по колено. Лезет в драку с любым.
- Вот так и Гитлер со своими генералами да капиталистами-дружками. Дружки-то подогревали, науськивали, значит, на нас, пока кое-кому и среди них не перепало. Франция-то - тю-тю. Нет Франции. Англия - та опомнилась, да поздновато.
- Так я к тому и говорю. Неужели Гитлер такой дурак, что будет воевать на два фронта?
- Да нет, не такой он уж и дурак. Просто раньше у него силенок было маловато, и, значит, побаивался. А теперь, когда он прошелся по Европе, можно сказать, как на прогулке, да подмял под себя всех, вот тут у него и может закружиться голова. Если уже не закружилась.
- Ты, Нагорный, полегче насчет Германии, - заметил Звягинцев. - У нас с ней договор. А ты политику разводишь.
- А как же без политики, Сеня? Мы ж комсомольцы и, значит, должны разбираться во всем, повышать бдительность. Благодушие, оно еще никому не приносило пользы. Видел кинофильм про Чапаева?
- Это две большие разницы.
- Разница между благодушием и бдительностью одна, и наша задача- не пустить волка в свой двор. А если уж и заберется, то тут его и прикончить. Вот для чего, между прочим, мы выдалбливаем траншею.
- Ну даешь, Нагорный, - ехидно заметил Звягинцев. - Мало того, что всякие сомнительные слова говоришь, да еще собираешься пускать немцев на нашу позицию.
- Дурак ты, Звягинцев, беспросветный дурак, если способен на такие слова.
- Та нэ дурэнь вин.
- Как ты думаешь, Сеня, - спросил Звягинцева Лев Яковлевич. - Какой человек умнее: у которого мозг весит больше или меньше?
- Факт, у которого больше, - ответил ничего не подозревавший Семен.
- А какой мозг весит больше: у которого много разных там ложбин или у которого их нет совсем?
- И дураку ясно, что без ложбин вес больше.
Музыченко подобрал нижней губой свои шевченковские усы и, пережевывая их, давился от смеха. А Танчук продолжал свое:
- Значит, Петро прав. Звягинцев умнее нас всех, потому что у него всего лишь одна ложбина и та сзади, в самом низу.
Семен понял, что над ним смеются, лишь тогда, когда Музыченко уже не мог сдерживать себя от смеха.
- Больно все вы умные, - обиделся Звягинцев и, поднявшись, направился в радиорубку.
Грохот свалившейся вниз каменной глыбы оборвал разговор и заставил нас приподняться и посмотреть на открывшееся начало траншеи.
- Ур-ра-а! - закричали мы. - Качать Лефера!
- Ну буде вам, буде, - смущенно бормотал Сугако.
Через несколько минут, когда волнение, вызванное общим восторгом, немного улеглось, я увидел небольшой плоский предмет. Он валялся среди разбросанных камней и мало чем отличался от них. Если бы Анна Алексеевна при первой нашей встрече не рассказала о том, что во время балаклавского боя в период Крымской войны небольшой отряд русских войск, возможно, овладел нашей высотой, я бы, наверное, так и не обратил внимания па этот предмет. Теперь же у меня начала теплиться надежда на то, что эта находка не простая, что между нею и далекими крымскими событиями есть определенная связь. Я бережно взял валявшийся предмет в руки и начал осторожно очищать его от спрессованной десятилетиями породы. И по мере того, как отламывались кусочки окаменевшей массы, предмет начал приобретать форму креста.
- Как он мог оказаться здесь? - спросил Танчук.
- Да в земле чего только не бывает, - пояснил Сугако, искренне убежденный в том, что все это старый хлам, место которому где-нибудь на свалке.
- Да, в земле хватает всего, - согласился я. - Но бывает и такое, ради чего люди трудятся не год и не два, и даже не один десяток лет. Взять, к примеру, Крымскую войну. Что мы знаем о ней?
- Почти все, - ответил Лев Яковлевич.
- Почти, да не все. Через какой порт союзники доставляли подкрепление для своей армии?
- Может, через Балаклаву?
- Именно. Если бы главнокомандующий русскими войсками Меншиков взял Балаклаву, союзники потеряли бы основную базу снабжения, и тогда не известно, как бы все повернулось. Правда, была такая попытка. Русские войска прорвались почти до самой Балаклавы. Но Меншиков струсил, и все дело провалилось.
- Ну, а причем тут эта штучка и Крымская война? - заинтересовался Танчук.
- Как бы это тебе сказать. Один очень знающий человек считает, что русский отряд захватил тогда не только англо-турецкие редуты (это отсюда рукой подать), но и нашу высоту. А высотка эта, как видите, очень выгодное место. Вся Балаклавская бухта и дорога на Севастополь как на ладони. Высотка эта, можно сказать, ключ к Балаклаве.
- А что если нам удастся доказать, - не унимался Танчук, - что здесь действительно были русские?
- Если бы нам удалось сделать это, - ответил я, - в учебниках по истории нашей Родины пришлось бы изменить всего лишь одну фразу: "В октябре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года русские войска овладели не только англо-турецкими редутами южнее Севастополя, но и господствующей высотой у входа в Балаклавскую бухту, основную базу снабжения союзнических войск в Крыму".
- Всего-то? - разочарованно спросил Сугако.
- Лефер, вот если когда-нибудь в твоей биографии можно будет заменить одно предложение, скажем, такими словами: "На военной службе в Севастополе совершил подвиг", как ты думаешь, важно было бы это для тебя или нет?
- Кому же это не приятно.
- Вот видишь, это для одного человека. А для народа?
- Слушай, Нагорный, откуда ты все это знаешь? - спросил меня Танчук. - Да попадись мне эта штучка, которую ты в руках держишь, я бы на нее и внимания не обратил.
Замечание Льва Яковлевича навело меня на одну мысль: наша находка- чистая случайность. Но не знай я истории Крымской войны, не было бы у нас с Анной Алексеевной беседы о балаклавском бое тринадцатого октября тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года и незачем было бы ей рассказывать мне о возможном историческом факте овладения отрядом русских войск нашей высоты. И я бы тогда поступил так, как собирались поступить Сугако и Танчук. История многих находок и даже открытий в большинстве своем связана с элементами случайности. Однако случайные открытия никогда не делали случайные люди.
- История историей, а дело делом. Теперь, Лев Яковлевич, - сказал я Танчуку, - слово тебе.
- Что, ты хочешь, чтоб и я такой же кусочек отвалил?