- Да нет, Лев Яковлевич, на это я не рассчитываю. А вот прикинуть, за сколько дней при таких темпах мы можем одолеть траншею, это тебе под силу.
- Ну сразу так бы и сказал, - и Лев Яковлевич тут же принялся за расчеты.
Музыченко постоял немного, отряхнул для видимости пыль с брюк и сказал:
- Розимнятысь и соби хиба трохы?
- Разомнись, разомнись, Петруша, - ответил я ему. - Но только не здесь. В рубке есть еще один комплект инструментов. Пойди возьми его и начинай с другого конца. Можем посоревноваться, если хочешь.
Музыченко смерил меня с ног до головы, словно хотел убедиться, стоит ли со мною связываться, и ответил:
- А що? Давай змагатысь. Ты нэ дывысь, що я мов так соби. Нэ сылою, так хытрощамы, а поборю.
- Идет, - ответил я и обратился к Сугако. - Отдыхай, Леферушка, ты это заслужил. Шутка сказать, первый открыл траншею, первый очистил ее конец, а может быть, начало. Иди разберись теперь, где что.
Мне, если честно сказать, все больше и больше нравится этот немногословный, но трудолюбивый парень. Обидно только, что ему засорили религией голову. Теперь это не скоро выветрится. Как ему помочь? В этом деле наскоком не возьмешь. Нужно сначала завоевать доверие парня, а потом уже постепенно, с тактом начать наставлять его на путь истинный.
Новую борозду поперек наметившейся траншеи я начал прокладывать сантиметров на пятьдесят от свободного края. Это почти в два раза больше того, что сделал Лефер. Сейчас неизвестно, лучше это или хуже. Нужен опыт. А для этого надо испробовать все приемлемые варианты. Вначале работа шла вроде бы ничего, меньше чем за полчаса была выдолблена борозда глубиной с полметра. Глубже стало труднее: мешала осыпавшаяся каменная крошка. Ее то и дело приходилось подбирать расширенным концом кирки и выбрасывать наверх. Глубина траншеи оказалась больше метра. Так что под конец совсем стало трудно. Собственно говоря, не столько трудно, сколько неудобно. Потом, когда ломом совсем уже нельзя было долбить, потому что он почти весь уходил в глубокую щель, я перешел на основание глыбы, дно траншеи. Вначале мне казалось, что здесь будет еще труднее. К моему удивлению, получилось наоборот. Каменная крошка легко выгребалась, не мешала работе. По моим расчетам, основание было подрыто на целых полметра, если не больше. Можно, казалось, попробовать и рычагом, как Лефер. Не тут-то было. Пришлось пробивать борозду и по бокам - вначале сверху, а потом - с торцевой стороны. Два с половиною часа я маялся с этой глыбой, пока наконец она не осела. Танчуку давно надоело смотреть, как я орудую киркой и ломом, и он еще часа два тому назад ушел в радиорубку. Лефер же не только следил за моей работой, но и несколько раз предлагал мне свою помощь.
- Нет, Леферушка, ты уже отвалил свою глыбу. Дай теперь и я доведу свое дело до конца.
Осевшая глыба оказалась настолько тяжелой, что не поддавалась даже рычагу. Лефер правильно оценил ситуацию и, ни слова не говоря, пошел к Музыченко за вторым ломом. Только когда мы оба навалились на свои ломы, глыба медленно сползла с приступка и глухо, как после тяжелого сна, свалилась на площадку.
- Ну и что теперь делать с ней? Оставить так - будет загромождать площадку.
- Под откос, - посоветовал Сугако.
- Под откос, говоришь?
- Сам же сказал, что будет мешать. Если бы это д о ма - хороший бы материал получился.
- Для чего?
- Для сарая, например. Да мало ли для чего.
- А знаешь, Лефер, ты прав. Не под откос, конечно, а заместо стола. Поставим в уголок, и клади на него все, что хочешь. Ну как, идет?
- Давай попробуем.
Переместить каменную глыбу весом больше тонны не так-то просто, особенно в траншее. В этом я убедился там, когда пытался сдвинуть ее сам без помощи Лефера. Другое дело - передвигать ее с помощью рычагов по гладкой поверхности бетонированной площадки. Тут нам с Сугако, можно сказать, делать нечего. Подводя плоские края ломов под основание камня, мы переместили его к радиорубке и установили в виде небольшой подставки, которая и загораживала часть входа в радиорубку, и служила нам небольшим столиком.
- Ну теперь пошли к Петру. Посмотрим, что успел сделать он, - предложил я Леферу.
Как же я был удивлен, когда увидел, что Музыченко за это время сделал примерно столько же, сколько мы с Лефером вместе. Было тем более удивительно, что Петр значительно уступал в своей силе не только мне, но и Сугако. Значит, Музыченко "поборов нас хытрощамы".
- Петя, - спросил я напрямик, - как же это так? В чем тут секрет?
- Я прыходыв до тэбэ, дывывся, як ты працюеш. Правда, ты так захопывся своею роботою, що навить нэ звэрнув на мэнэ увагы. Спочатку у тэбэ всэ йшло гаразд. Алэ потим ты лышэ марнував час. В глыбыни, як видомо, багато нэ зробыш. От я на цьому й выграв.
Только теперь стало понятно, в чем наш просчет. Полагаясь на опыт Сугако, я долбил ломом поперечную борозду почти до самого дна траншеи. А в глубине, как правильно подметил Музыченко и в чем я сам убедился, многого не сделаешь. К лому применить силу уже нельзя, и удары оказывались слабыми. Музыченко понял это и пошел по другому пути. Рубил спрессованную породу наискось, истонченный край подрубливал со стороны основания и, таким образом, исключал из рабочего процесса малоэффективные приемы. Не знаю, додумался ли бы я до этого или нет, но теперь мне стало еще яснее, что коллективный опыт - это такая сила, с которой не может сравниться никакой индивидуальный труд.
- Ну так що, товарышу комсорг, утэр я вам носа?
- Факт, от которого никуда не уйдешь, - ответил я Петру.
- То-то ж, тэпэр будэтэ знаты, як трэба робыты.
Осматривая груды камней, валявшихся у начала траншеи, я только теперь заметил среди них толстый металлический стержень. Его поверхность была покрыта смесью спрессованной каменной пыли с темно-бурыми струпьями ржавчины. В нашем районном музее я видел старинные кремневые ружья. Они чем-то напоминали этот заржавленный стержень. У его основания сохранились лишь остатки полуистлевшего цевья.
- Петя, - обратился я к Музыченко, - ты тоже, наверное, хотел выбросить оцю бандуру гэть?
- Та як бы нэ ты, закынув бы так, що тилькы й бачыв.
- Давайте решим так, - предложил я ребятам. - Все, что найдем здесь, будем складывать в одном месте. У нас будет свой музей истории Севастопольской обороны.
"Вот чего не хватало в работе Анны Алексеевны", - подумал я. Вспомнились ее слова: "А материал у меня редкостный". Может быть, и редкостный, но не такой, как этот. Подумать только, не успели начать очистку траншеи, и уже такие находки.
- Видвэрто кажучы, я нэ гадав, що всэ цэ можэ буты такым цикавым, - сказал Музыченко. - Тэпэр, товарышу комсорг, прошу видповисты мэни на такэ пытання.
- Что не ясно?
- Колы всэ цэ було?
- В тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году.
- Цэ, я знаю. Мэнэ цикавыть другэ. Можэ, тут былысь нэ тоди, колы бралы англо-турецьки рэдуты, а ранишэ, пид час пэршого видступу.
Вот и первая научная дискуссия, первый серьезный оппонент. В самом деле, найденные предметы - еще не доказательство того, что отряд русских войск прорвался дальше англо-турецких редутов и занял господствующую высоту у Балаклавской бухты. Могло быть и так, как предположил Музыченко: войска союзников, высадившиеся около Евпатории, двинулись на юг. Окружая Севастополь, они могли потеснить какой-нибудь отряд русских войск по направлению к Балаклаве. Значение каждого из этих возможных событий далеко не одинаково. Сам по себе отход русского отряда при окружении Севастополя не мог повлиять на исход обороны города. Но если рассматривать бои на высоте как продолжение успешно развивавшегося наступления на юге от Севастополя, то это могло бы свидетельствовать о возможности овладения и самой Балаклавой - основной базой снабжения войск противника. Ведь победила же в Синопском сражении эскадра П. С. Нахимова почти вдвое превосходивший флот Турции. Ведь вывел же из строя севастопольский гарнизон, состоявший всего из пятидесяти тысяч бойцов, семьдесят три тысячи неприятельских солдат и офицеров. Героизм русских войск - факт непреложный. Об этом свидетельствует и балаклавский бой. Он показал, кроме того, что среди русских офицеров было много и талантливых военачальников, понимавших стратегическую важность изоляции Балаклавской бухты. Но для этого нужно было овладеть прежде всего господствующей высотой под Балаклавой. Я должен доказать, что это было именно так. Музыченко смотрит на меня и, наверное, думает: "Если тебе удастся решить эту задачу, ты сделаешь полезное дело и, кроме того, твой авторитет станет непререкаем".
Я знал, что территорию, откуда родом был Музыченко, полтора года назад взяла под свою защиту Красная Армия. Правительство буржуазной Польши бежало, оставив на произвол судьбы не только самих поляков, но и население Западной Украины и Белоруссии. Петр воспитывался в условиях буржуазных порядков.
В нем нет-нет, да и проявятся черты мелкого собственника. Это особенно обнаружилось тогда, когда Петру пришлось решать вопрос, давать или не давать сало и колбасу к общему столу.
Интересно, как бы он поступил в этом случае у себя, если бы на Польшу не напала гитлеровская Германия.
- Петя, вот если бы у тебя при буржуазной Польше был какой-нибудь секрет, ты бы раскрыл его другим или нет?
- Дывлячысь якый сэкрэт, - рассудительно ответил Музыченко.
- Ну, скажем, ты выпускаешь пиво по одному, только тебе известному рецепту.
- Якый жэ дурак розповисть про цэ другому?
Вот она идеология собственника. Нет, еще не скоро освободится он от этих взглядов на жизнь. Хотя не скрыл же секрета своей работы? И, словно угадав мои мысли, Музыченко добавил:
- Цэ друга справа. Тут мы - одна симья.
- А справедливость? - спросил Сугако. - Люди должны жить в мире и согласии.
- Яки люди?
- Все.
- Хто цэ так кажэ?
- Неважно.
- Як цэ нэважно? - настойчиво добивался ответа Музыченко.
Он не знал, что Лефер имел ввиду религиозные догмы, которыми напичкали его в свое время члены баптистской секты. Не дождавшись ответа, Петр спросил:
- Ты знаешь, скильки у нас костёлив, дэ я жыву?
- Сколько?
- Бильшэ ниж шкил. И в кожному костёли ксендзы проповидувалы справэдлывисть, мыр и согласие. А дэ та справэдлывисть, колы всэ багаття було у пана Пшэбыцького, якого до рэчи з прыбуттям Чэрвонойж Армии як витром здуло.
Сугако молчал и не потому, что ему нечего было сказать Музыченко. Он молчал, чтобы не выдать себя как религиозно настроенного человека, как баптиста. Петр же продолжал развивать свои взгляды на жизнь:
- Ты, Лэфэр, нэ бачыв, скилькы у нас було жэбракив, яки просылы мылостыню, скилькы було батракив, яки працювалы на пана Пшэбыцького. А тэпэр зовсим друга справа, тэпэр у нас радянська влада. Бона хоч и нэ прызнае бога, алэ нэ тилькы на словах, алэ й на справи- за справэдлывисть. Та й за мыр и согласие, як ты кажэш.
Разные люди Лефер и Музыченко, совсем разные. И пусть Лефер еще верит в существование бога, пусть кое в чем у него неразбериха. Пусть Музыченко пока еще не в состоянии понять, как это Лученок мог отдать всю свою посылку на общую кухню. И все-таки у них есть одна общая черта - трудолюбие. А это - главное, на чем строится и укрепляется характер человека.
12
Сегодняшний день оказался трудным. Утром я решил проверить свой карабин. Извлек затвор и посмотрел на свет в канал ствола. Только взглянул и пришел в ужас: на поверхности видна была ржавчина. Такого быть не могло! Ведь я чистил свой карабин не далее как вчера. Оружие под дождем не было. Да и дождя как такового тоже не было. Откуда же быть этой ржавчине? Неужели кто-нибудь из сигнальщиков брал с собой на пост? Нет. Тогда в чем дело? Уж не перепутал ли я свой карабин с чужим? Посмотрел на номер. Так и есть, карабин не мой.
- Чей карабин номер 49600117? - спросил я ребят.
- Мой. Ну и что? - ответил Звягинцев.
Я тихонько, так чтобы не слышал командир отделения, сказал:
- Иди сюда.
- Ну чего тебе?
- Сеня, вычисти карабин. Ненароком увидит командир - достанется тебе на орехи.
- Вычищу, не твое дело.
- Смотри. Я предупредил тебя.
Мой карабин оказался чистым. Я заменил на нем лишь смазку. Часа через два Демидченко действительно проверил состояние карабинов. Оружие Звягинцева было в том же состоянии.
- Звягинцева ко мне.
- Сеня! - крикнул сигнальщик. - К командиру.
Прибежал Семен.
- Краснофлотец Звягинцев прибыл по вашему приказанию.
- Интересный вы человек, Звягинцев. Чей это карабин?
- Мой.
- Ваш, значит. Посмотрите и скажите, что в канале ствола?
- Гм.
- Не мычите, говорите внятно.
- Наверное, комочки пакли остались.
- Краснофлотец Лученок, достаньте мне белую тряпицу.
Навернув на конец шомпола кусочек белой ткани, Демидченко провел его через канал ствола. На ткани явственно были видны следы ржавчины.
- Так это, по-вашему, комочки пакли?
Звягинцев молчал, слегка наклонив голову. Казалось, что его глазницы стали еще темнее. Лишь один раз он поднял голову и бросил в мою сторону недобрый взгляд.
- За плохое содержание оружия объявляю три наряда вне очереди. Идите.
Звягинцев с понурым видом медленно повернулся и направился в сторону.
- Отставить!
Семен нехотя повернулся и подошел к Демидченко.
- Вы что, устав забыли? Как следует отвечать командиру?
- Есть три наряда вне очереди за плохое содержание личного оружия.
- Немедленно приведите в порядок свой карабин. После чистки доложить. Идите.
На этот раз Звягинцев приложил правую руку к бескозырке, четко повернулся на сто восемьдесят градусов и, чеканя шаг, ушел к столу, за которым мы обычно чистим оружие. Проходя мимо меня, Звягинцев тихо произнес:
- Ну, падло! Гад буду, если не отомщу. Я тебе тоже когда-нибудь такое устрою, что кровью харкать будешь.
Как же подло поступил Звягинцев. Ведь он же знал, видел, что за эти два часа я не вступал ни в какие разговоры с Демидченко. И грубо оскорбил меня лишь для того, чтобы хоть как-нибудь оправдать себя в своих же глазах, создать видимость, что наказание последовало в результате моего доноса командиру.
Я не сдержался и ударил его с размаху. Звягинцев повалился как сноп. Я увидел его лежащим, с окровавленным ртом. То ли я выбил ему зуб или рассек губу, то ли он ударился лицом о камень при падении. И в том, и в другом случае я, наверное, малость переборщил. Придется, конечно, отвечать. Но если бы все повторилось сначала, я не могу с уверенностью сказать, что в следующий раз поступил бы иначе. Звягинцев, прийдя в себя, стал на ноги. Из рассеченной верхней губы сочилась кровь. Редкими каплями она пятнала рабочую блузу. Не зажимая поврежденной губы, Семен размазывал кровь по лицу и истошно кричал:
- Вот как дружки издеваются над человеком! Один - наряды, а другой - по морде. Но ничего, найдем и на вас управу, липовые комсомольцы.
К Звягинцеву подбежали Демидченко, Музыченко и Танчук.
- Кто это тебя так? - спросил командир.
- Твой дружок! - продолжал кричать Звягинцев. - Кто же еще. Я знаю - вы сговорились, чтоб человека доконать.
- Прекратите истерику! - крикнул Демидченко, после чего обратился ко мне. - Краснофлотец Нагорный, за что вы избили Звягинцева?
- Не избил, а ударил.
- Это одно и то же.
- Нет, не одно и то же.
- Не пререкаться! - закричал командир.
Я умолк. В этой ситуации бесполезно что-либо доказывать Демидченко.
- Я спрашиваю, за что вы избили Звягинцева?
Во мне начал нарастать глухой протест. "Ожидать от тебя справедливого решения, - подумал я, - все равно, что надеяться: Звягинцев признает свой подлый поступок. Ведь сказано же: не избил, а ударил. Нет же, продолжает настаивать на своем. Ну что ж, настаивай. Я буду молчать".
- Ладно, не избили. За что ударили Звягинцева?
- Он знает за что.
- Он, может, и знает. Но я не знаю.
- Можете меня наказывать, товарищ старшина второй статьи, но этого я не скажу. Это - личное.
- За хулиганскую выходку, - продолжал распекать меня Демидченко, - вы заслуживаете наказания, которое может объявить только старший командир. А может, и в трибунал. Об этом происшествии будет доложено командиру взвода рапортом.
"Тут уж ты своего не упустишь, - подумал я. - Тут уж ты постараешься упечь меня туда, куда даже Макар не гонял пасти телят".
Демидченко понял, что объяснения от меня он не добьется, и поэтому обратился к Семену:
- За что ударил вас Нагорный?
- А ни за что.
- Все-таки был же какой-то повод.
- После того, как вы дали мне три наряда вне очереди, я сказал: "Теперь, Сеня, держись. От дружков пощады не жди".
Я рванулся к Звягинцеву, но потом все-таки опомнился, остановился буквально перед его лицом:
- Неужели тебе, подонок, мало одной зуботычины?
Семен не отступился. Он отлично понимал, что формальное преимущество на его стороне.
- Вот, пожалуйста. Меня, значит, можно избивать, оскорблять, угрожать. А с него все это как с гуся вода. А все почему? Командир защищает своего дружка. Ну ничего, посмотрим. Это вам так, даром, не пройдет. Я сейчас иду в санчасть. Пусть мне окажут медицинскую помощь. А потом - к военному прокурору.
Все-таки подлости у Звягинцева оказалось больше, чем я думал. Знает же, стервец, что о дружбе между мною и Демидченко не может быть и речи. Это для всех стало ясно, особенно в последнее время. И все-таки говорит о командире как о моем дружке. Расчет простой: насолить обоим, Демидченко - за три наряда вне очереди, мне - за зуботычину. Вася на слова Звягинцева о дружбе не реагирует, его это, по-видимому, вполне устраивает. При случае он может козырнуть: "Глядите, какой я справедливый человек. Заработал - получай, даже если ты мой друг". Удобная позиция.
- Вычистите карабин, а потом можете идти в санчасть, - сказал Демидченко.
- Значит, человек для вас ничто? - снова начал входить в свою роль Звягинцев. - Пусть гниет, лишь бы железо было в порядке. Ничего. Это мы тоже укажем, где следует.
- Только не пугайте.
- А зачем мне пугать? Я просто выложу еще кое-какие фактики, чтоб, значит, меньше измывались над честным человеком, и все.
- Это ж какие фактики?
- Тебе, командир, очень хочется знать?
- Умные люди говорят, что знания - это сила.
Звягинцев долго смотрел на своего командира, словно решал, стоит или не стоит продолжать начатый разговор. По злобно-насмешливому взгляду Семена нетрудно было догадаться, что он что-то знает, но говорить пока не решается. И может быть, он так и промолчал бы, если бы Демидченко не спросил:
- Что, кишка тонка? На арапа берешь? - перешел Демидченко на "ты".
- Эх, командир, не хотел я говорить, да раз ты человеческого языка не понимаешь - тут уж пеняй на себя.
- Выкладывай.
- Ты дружку своему три наряда дал?
- Заработал - вот и дал.
- А кто приказал снять с батарей изоляционную ленту?