Некоторые считают, что по чертам лица можно определять характер людей. Говорят, в частности, что жесткие волосы свидетельствуют о крутом нраве человека. Вряд ли это так. У политрука волосы мягкие и светлые, как льняные волокна. Не успеет он отвести рукой пряди своих волос назад, как они снова скользят вниз и закрывают собою высокий крутой лоб. Лицо политрука можно было бы назвать симпатичным, если бы не очень маленький и немного курносый нос. Впрочем об этом сразу же забываешь, как только встречаешься с острым проницательным взглядом его серых глаз. Интересная деталь: одежда у политрука всегда в очень опрятном виде. Не скажешь, что он очень часто меняет ее, но, когда бы ты его не встретил, впечатление такое, что китель и брюки только что из химчистки - чистые, выглаженные, к воротнику подшит снежной белизны подворотничок. У других командиров рукава от долгого ношения кителя собираются в складки. У политрука, к моему удивлению, я таких складок не видел ни разу. После каждого его прихода в радиовзвод все как-то подтягивались, чистили свою одежду и становились прямо-таки неузнаваемыми.
- Ну как служба идет? - спросил политрук.
- Нормально.
- Секретарь комитета комсомола сказал мне, что обязанности комсорга вашего полка возложены на вас.
- Возложить-то возложили, товарищ политрук, но из этого получился только конфуз.
- Какой еще конфуз?
- Когда я сказал на комсомольском собрании о моем назначении, ребята ответили, что это не по уставу. Пришлось тут же исправлять ошибку. Выбрали комсоргом меня, и все уладилось. Но покраснеть перед этим пришлось основательно.
- Как же это он допустил такую ошибку?
- Да вы не расстраивайтесь, товарищ политрук, все уже уладилось, и дела теперь пошли, как следует, - и я рассказал о шефстве над комсомольцами первой Балаклавской школы, о взятых нами обязательствах по укреплению позиции нашего поста и, наконец, о том, что из комсомольских поручений удалось мне выполнить.
- Хорошие ребята у вас подобрались, - политрук немного помолчал, а потом добавил: - Как ведет себя сигнальщик Сугако?
Вопрос показался мне необычным. Почему политрук заинтересовался именно Лефером? Неужели кто-нибудь из наших мог сообщить ему что-либо порочащее Сугако? Вряд ли. Да и не было ничего такого, что могло бы обратить на себя внимание. Ну разве что некоторая обособленность и какие-то туманные рассуждения Сугако о судьбе человека. Ну так и что? Я так и сказал политруку. А потом добавил:
- Но зато, видели бы вы, с каким воодушевлением он работает.
- Это хорошо, что парень проявляет себя в труде. Но вам следует знать, что родители у него баптисты и в свое время так заморочили парню голову, что он даже бросил школу. А это значит, что так быстро освободиться от религиозного мусора он не мог, что это остается надолго. И наш долг помочь ему побыстрее очиститься от этого хлама.
Вот оно оказалось в чем дело. Откуда у политрука такая подробная информация? Наверное, из характеристики, присланной из местного военкомата. Никто другой знать об этом, конечно, не мог.
- Ему об этом говорить не следует, - добавил политрук. - Парень он впечатлительный и может не на шутку обидеться.
Я это и сам понимал и поэтому ответил:
- Обидчивости у него хоть отбавляй. Для меня это стало особенно ясно после того, как сказал ему о благодарности.
- Да вот еще что. Не забывайте о силе хорошего примера. Больше наглядности в воспитательной работе.
- Это мы учтем, товарищ политрук. Но как все это доставить на пост? - тут я решил воспользоваться хорошим настроением политрука и попытаться выпросить у него какой-нибудь транспорт.
- Газеты и письма?
- Так если бы только газеты и письма, а то у меня там еще целый комплект саперного оборудования - лом, кирка и лопата, дюжина радиотелеграфных ключей и столько же наушников.
- Гм. Столько донести на себе, конечно, нелегко. Посидите здесь, а я тем временем попытаюсь кое-что узнать.
Прошло около двадцати минут. За это время я успел перелистать последний номер журнала "Наука и техника" и даже прочитать статью о будущем реактивной техники. Вернулся политрук и сообщил, что меня ждет мотоцикл и что я могу собираться в путь. Молодчина все-таки политрук: он не только может по душам поговорить с подчиненным, но и помочь ему.
Во дворе штаба дивизиона уже стоял готовый к отъезду мотоцикл. Водитель его Саша Переверзев в шлеме танкиста и кожаных перчатках, увидев меня, сказал:
- Аристократы, да и только. Пешочком пройтись мы уже не желаем.
- Ты забыл, как недавно пришлось тебе нести груз на гору? - спросил я Переверзева.
- Так это ж груз.
- Ну вот сейчас я вынесу все, что нужно доставить на пост, и тогда посмотрим, что ты скажешь про мой груз.
Я принес из радиорубки саперные инструменты, ключи, наушники и погрузил их в коляску. Туда же положил газеты, письма и бланки боевых листков.
- Ну что ты теперь скажешь, можно все это донести одному человеку?
Переверзев молча завел мотоцикл и, форсируя подачу горючего, сказал:
- Садись на заднее сиденье и поехали.
Апрельское солнце уже давало знать о себе все сильнее и сильнее. Если бы мне пришлось добираться до поста пешком, моя рабочая одежда не раз бы успела и пропитаться потом, и высохнуть. На мотоцикле же, который шел со скоростью восьмидесяти километров в час, ощущение было такое, как будто ты стоишь на возвышенности, обдуваемой свежим ветром. Чтобы ленты бескозырки не хлестали меня по лицу, я связал концы их под подбородком. Вскоре показался Ванкой, а за ним и Балаклава.
- Лихо ты ездишь, Саша, - сказал я ему, выгружая свое имущество. - Двенадцать минут и, смотришь, мы уже па месте. А ты расстраивался.
- Чудак человек. Да разве ж дело во времени?
- А в чем же еще? Время, знаешь, одна из самых дорогих вещей. Не зря его приравнивают к золоту.
- Может, в чем-нибудь это и так, а лично у меня самое дорогое- бензин. Понимаешь? Нормы-то не хватает, а желающих прокатиться - хоть отбавляй. Вот теперь и соображай, как иногда приходится выкручиваться.
- Ты-то, я знаю, всегда выкрутишься. Ну спасибо тебе, Саша. Теперь я уж как-нибудь сам. Отсюда, можно сказать, рукой подать.
Переверзев развернулся и умчался на север, а я со своей поклажей пошел на восток, в гору. Не прошел я и пятидесяти метров, как впереди показался Музыченко.
- Давай допоможу, бо воно хоч не дужэ важко, алэ незручно.
- Спасибо, Петруша. А кто сейчас дежурит?
- Из радистов?
- Нет, сигнальщиков.
- Лэв Яковыч. Отож вин и повидомыв, що ты йидеш разом з Пэрэвэрзевым. Так я назустрич. Подумав, що як бы ты був з пустыми руками, то краще пишком, чым на отому драндулэти.
Правильно рассудил Музыченко и вовремя пришел на помощь. Все выше и выше поднимались мы вместе с Петром, и все дальше отодвигался горизонт, все больше открывалось виноградников, тропок и дорог. Вон уже и Кадыковка хорошо видна, и часовня на итальянском кладбище, и даже серебристый пунктир реки Черной.
8
Свою кухню мы перенесли на западную часть склона горы, метров на тридцать ниже ее вершины. Во время приготовления пищи на старом месте вершина горы, бывало, курилась, как небольшой дремлющий вулкан. Это, конечно, сильно демаскировало нашу позицию, и мы решили переместить свою пищевую базу пониже. Выбрали место, можно сказать, с природными удобствами: большое углубление, защищенное сверху массивной плоской глыбой камня. После расчистки получилась настоящая веранда. Там-то мы и соорудили нашу кухню, которая служила одновременно и столовой. В ней мы хранили кухонную посуду, запасы воды и хвороста.
Сегодня вновь моя очередь готовить ужин. В печурке, сложенной из камня, горит огонь. В кастрюле греется вода. Я сидел перед очагом и думал, что нужно сейчас делать. Нет, что варить ужин, это ясно. А вот как его приготовить? Вот этот вопрос меня и занимал. Можно было бы, конечно, поступить просто: вбросить в кипящую воду какую-нибудь крупу, очищенный картофель и пусть себе варится. Ну поели бы ребята варева, как, скажем, почистили карабины, и ни у кого не осталось бы после этого никакого воспоминания. А мне хочется сделать так, чтобы после ужина у всех было хорошее настроение, чтобы, скажем, тот же Звягинцев, закуривая, мог бы мечтательно сказать: "А я вот закончу службу, вернусь в свое родное село. Девчата будут смотреть и спрашивать: "Кто этот моряк? Неужели наш Сеня?" И даже сама Вера Самохина остановится и скажет: "Извините, Сеня. Можно вас на минуточку".
В кастрюле уже появляются и всплывают наверх маленькие пузырьки. Пора засыпать крупу. Но какую? У нас есть горох, гречневая и ячменная крупы. А если и то, и другое, и третье? Ведь в каждой из них свои достоинства, вкусовые свойства, и, если соединить их вместе, получится превосходный "букет". Но горох надо вбросить в кастрюлю раньше. Он так высох, что похож на крупную дробь, и для того, чтобы пропитался водой, нужно времени больше, чем при варении другой крупы. Горох уже в кипящей воде. Как только он чуть-чуть сделается мягче, я вброшу ячменную, а потом уже и гречневую крупы. Мелко нарезанный картофель немного подождет. А чем заправить мое блюдо? И тут я вспомнил, что вчера Музыченко получил из дому посылку. Когда он открывал ящик, перед нашими глазами промелькнули три куска сала, чеснок, домашняя колбаса. Аромат пошел такой, что даже дежурный сигнальщик Лев Яковлевич оставил свой пост, подошел к площадке и спросил: "Что это у вас?" Пусть пока варится, а я тем временем сбегаю наверх и попробую выпросить у Музыченко сала. Застал я его в тот момент, когда он "подкреплялся".
- Петруша, - обратился я к нему как можно ласковее. - Там я готовлю для тебя ужин, так надо бы его заправить сальцем и чесночком. Перец и лавровый лист у меня есть. Можно было бы обойтись и маргарином, но это, сам понимаешь, не тот табак.
- Заправляй маргарыном.
- Петя, пойми же, я хочу сделать тебе приятность.
- Нэ трэба. Мэни приемный и маргарын.
- Лученок же всю свою посылку отдал на кухню, - и чтобы окончательно припереть Музыченко к стенке, добавил: - Для тебя, дорогой Петя, двойная выгода: во время ужина я угощаю тебя твоим же салом и чесноком и, кроме того, ты получаешь тминную колбасу Михася.
Видимо, упоминание о том, что Михась отдал на кухню все содержимое своей посылки, все же подействовало на Музыченко. Оп вытащил из ящика все три куска сала, чеснок и два кольца украинской домашней колбасы. Переложил их с места на место. Видно было, что у Петра боролись два чувства: сознание того, что надо поступить так же, как и Лученок, и желание оставить кое-что себе. Какое из них окажется сильнее? Нет, не одолел себя Музыченко. Все-таки кусок сала и половину колбасы он положил на прежнее место, остальное отодвинул в мою сторону.
- Бэры на кухню. Тут бильшэ, чым у Лученка.
- Спасибо, Петя, и за это.
- Нэма за що.
Когда я пришел на кухню, вода в кастрюле кипела так, что заливала огонь. Пошли в ход картофель, а через некоторое время и лавровый лист. Под конец была опорожнена банка консервированной говядины. По первоначальному замыслу заключительным кулинарным аккордом должна быть приправа. Я отмел в сторону все устоявшиеся в этой части каноны и приготовил приправу по-особому: нарезал мелкими кусочками сало и чеснок, растолок эту массу пестиком, добавил немного измельченного в порошок красного перца и тщательно все перемешал. Половину приготовленной массы израсходовал как приправу, оставшуюся же часть употребил для приготовления бутербродов. Ну вот, пожалуй, и все. Нет, не все. У нас же есть украинская домашняя колбаса. Я нарезал ее ломтиками и на каждый бутерброд положил по два кусочка. Вот теперь все. Остается подать команду: "Кушать подано". Для этой цели рядом с кухней был подвешен обломок металлической пластины. Двенадцать склянок (двенадцать ударов по металлической пластине) оповестили о готовности ужина.
- Пожалуйста, дорогие сослуживцы, садитесь за стол. Это место для Пети Музыченко, - говорил я ребятам. - Сегодня он у нас вроде именинника. Правда, Петя?
- Та годи тоби, Мыколо.
- Что это? - удивился Лев Яковлевич.
- Блюдо по-Музыченко, - ответил я.
- Трипло ты, Мыколо, - обиделся Музыченко. - Знав бы, ничого нэ дав бы.
- Не трогай ты его, а то заберет все, что дал, обратно, - догадался, о чем идет речь, Лев Яковлевич. - А суп, или как его назвать, что надо.
- Если есть из чего - и дурак кашу сварит, - не согласился Звягинцев.
Этого я не ожидал даже от Семена. Столько старания и, выходит, все напрасно. Да нет же, я был уверен, что суп получился великолепный. А сказал Звягинцев так потому, что любит говорить наперекор. Даже обидевшийся на меня Музыченко, и тот решил защитить меня:
- Трипло ты, Сэмэнэ. Чого ж ты вчора нэ зварыв такого, як Мыкола? А було з чого.
Звягинцев, несмотря на то, что фактически осудил мое искусство в кулинарии, попросил добавки.
- Що, такый смачный? Щэ закортило? - съязвил Музыченко.
После супа были поданы бутерброды с растолченным салом, чесноком, перцем, а сверху еще и двумя кружочками украинской домашней колбасы. Первому я подал бутерброд (и не с двумя, а тремя кружочками колбасы) Музыченко.
- Петру Ивановичу, - сказал я почтительно, - особый бутерброд, так как все это из его посылки.
Музыченко промолчал, но по его тихой улыбке я понял, что он всем этим доволен. На этот раз даже Звягинцев не мог удержаться от восторга:
- Вот это да! К рюмочке бы такую закуску. Да ей бы цены не было.
Все сошлись на том, что ужин сегодня был почти праздничным. Я радовался, что у всех появилось хорошее настроение.
- Вот теперь можно и закурить, - сказал Звягинцев, доставая кисет.
Потянулись к своим запасам махорки и остальные. И, как водится, в такие минуты начинается беседа о том, кто и что видел или слышал от других, какие диковинные случаи были в жизни рассказчика, и вообще как много в мире вещей, которым человек никогда не перестает удивляться.
- А вот я расскажу вам такое, чего вы наверняка не то, что не слышали, но даже не поверите, - заинтриговал всех Демидченко. - Как, по-вашему, какой мех самый дорогой?
- Из каракульских ягнят, - авторитетно заявил Музыченко. - Та щэ з бобрив та горностайив.
- Куда ты со своими бобрами, - возразил Звягинцев. - Соболю нет равных среди зверей.
- А по-моему, дело не в бобрах и не в соболях, а в том, кто и как выделывает мех, - заявил Лев Яковлевич. - Мой дядя может сделать из шкур простых дворняжек такой мех и потом пошить такую шубу, что ее не постесняется носить самая шикарная баба.
- Мастерство- это вопрос другой. А мы говорим, сколько стоит какой мех. Так вот, - продолжил Демидченко, - можете вы себе представить шубу, которая стоит, как ванна из чистого золота?
- Ты, командир, маленько того, - не согласился Лев Яковлевич. - В Одессе бы знали про такую шубу.
- Выходит, нет.
- Командир, ты не знаешь моего дяди.
- Да причем тут твой дядя? Разговор идет про ценный мех.
- Ну и сколько же она стоит? - проявил нетерпение Звягинцев.
- Сто тысяч долларов. На рубли не знаю.
- Мама! Сто тысяч долларов? Побожись.
- Ну зачем мне божиться?
- Что ж это за зверь такой?
- Шиншилла, называется. А мех у этого зверька густой, с голубым оттенком, крепкий и легкий, как шелк. Лектор рассказывал нам, что дикие шиншиллы купаются в пепле от вулканов. Чтоб мех, значит, держать в чистоте.
- А что, есть и ручные?
- Есть, говорит, и прирученные. Их разводят, как у нас чернобурых лисиц. Эти любят купаться в песке. Вот, значит, какое дело.
- Слушай, командир, а этот лектор не врет, что их можно разводить, как кроликов. В Одессе ж столько песку.
- Вот чего не знаю- того не знаю. Ну ладно, кончай баланду. Кто меняет Лученка и Сугако?
- Я и Нагорный, - ответил Музыченко.
- Между прочим, вы, краснофлотец Нагорный, - обратился ко мне Демидченко, - могли бы сменить своего товарища и раньше. Всегда ждете напоминания.
Огрызнуться? Не стоит. Увяжется потом, как дворняжка, не отцепишься.
Когда я подошел к рации, Лученок внимательно слушал какую-то передачу.
- Что, Михась, концерт слушаешь? - спросил я, присаживаясь к столу.
- Цс-с! - не отрываясь от шкалы настройки и не поворачивая головы, шепотом ответил Лученок.
Может, какой-нибудь личный разговор услышал. Рядом с нашей волной иногда слышатся радиотелефонные разговоры между какими-нибудь геологическими партиями или экспедициями.
- Ты ведаешь што? - заговорщицким тоном сообщил мне Михась, снимая наушники. - Быццам зусим недалёка працавала нямецкая рацыя. Цераз микрафон. Што гэта можа значыць, як ты думаеш?
- Как это недалеко? - не понял я.
- А вось так. Як наша дывизиённая.
- Ты что, Михась? Как же это может быть? На каком хоть языке шла передача?
- У тым-то и справа, што на нямецкай мове.
- А может быть, это какой-нибудь корабль или подводная лодка в нейтральных водах?
- Можа быць. Аб гэтым я не надумав.
- Ну, Михась, ты так можешь такого страху нагнать, что спать не будешь.
- Ды я сам напужався.
Лученок расписался в вахтенном журнале, передал наушники и уступил мне рабочее место.
- Не задерживайся, а то ужин остынет.
- Не, гэта ад мяне не уцячэ, - ответил Михась, направляясь к кухне.
Слушая эфир, я почему-то вспомнил, как врач, выходя из дома Хрусталевых, остановился, внимательно посмотрел на меня и сказал: "Да-с. Идите, молодой человек, вас там ждут". А потом еще эта Лида: "Скажите, Коля, а вам очень нравится Маринка?" И надо же такое сказать. Не просто "нравится", а "очень нравится". Как будто вопрос о том, нравится ли мне Маринка, для Лиды совершенно ясен. Дело лишь в том, сильно или просто так. А вообще, если честно признаться, Маринка - девушка хорошая, самостоятельная и, кажется, с характером. А как она обрадовалась, когда я принес ей цветы. Но где она могла простудиться? Даже мать ее недоумевала. А ведь Анна Алексеевна чуткая женщина и понимает, что к чему.
Солнце уже повисло над горизонтом, как вдруг я услышал чью-то команду "В ружье!". В рубку, которая служила нам и спальней, вбегали, хватали карабины и строились на площадке все, кто был свободен от дежурств.
- Краснофлотец Звягинцев, - услышал я приказ Демидченко, - немедленно заменить на радиовахте Нагорного.
- Что-то стряслось, - шепнул мне подбежавший Семен. - Сдавай вахту и становись в строй.
Я быстро передал наушники Звягинцеву, расписался в вахтенном журнале и стал в строй. Перед нами медленно прохаживался незнакомый морской офицер. Немного в стороне стояли командир радиовзвода из нашего дивизиона главный старшина Литвин и Демидченко. Стал в строй наконец и немного опоздавший Сугако.
- Смирно! Товарищ старший лейтенант, отделение поста номер один построено. Командир отделения старшина второй статьи Демидченко.
- Вольно.
- Вольно! - повторил команду Демидченко.