- Вы, случайно, не уснули, доктор?
Он поднял голову с невольной улыбкой - настолько эта бесцеремонность была непохожа на скованность и застенчивость большинства заходивших в его кабинет пациентов.
- Простите.
- О, это вы меня простите! Мне показалось, вы собирались уходить?
Она смотрела на него с прежней иронией во взгляде. Они как будто поменялись ролями, и теперь пациентом стал он. Жан вспомнил, что похожий взгляд был у Сибиллы, когда он побежал за ней после ее не вполне удачного "выступления" в клинике Шарко и она не могла не заметить, что он ею увлечен. Однако он вовсе не собирался увлекаться этой женщиной… Неужели о его мыслях так легко догадаться по выражению лица?..
- Располагайтесь для осмотра, - сказал он, чтобы вернуться в привычные рамки общения с пациентами. - Да, кстати… Я даже не спросил вашего имени.
- Марселина Ферро… Вот сюда? - спросила она, указывая на смотровое кресло.
Жан кивнул, приготовил хирургическое зеркало и направился к фаянсовой раковине в углу кабинета, чтобы вымыть руки.
- Сколько вам лет?
- Двадцать восемь.
Она села в кресло, закинула ноги на специальные полукруглые скобы, подняла верхнюю и нижнюю юбку и стала терпеливо ждать, напевая вполголоса. Жан узнал мелодию и вспомнил название песенки - "На ступеньках дворца". Голос у женщины был приятным, чистым, с легкой обворожительной хрипотцой, которая вполне подходила к ее облику, но в то же время в нем звучала какая-то наивность, словно у совсем юной девушки. Марселина Ферро пела:
У нее столько возлюбленных,
Что она не знает, кого из них выбрать…
Жан глубоко вздохнул, прежде чем склониться между ее раздвинутых бедер, крепких и гладких. Бедра танцовщицы, отметил он, тщетно пытаясь отогнать неудержимое влечение, которое они в нем пробудили. Но когда Жан взглянул на треугольник волос, также имевших оттенок красного дерева, из-под которого выступали половые губы - две небольшие упругие складки плоти с перламутровой изнанкой, раскрытые, словно собирающиеся что-то схватить, - он непроизвольно сглотнул слюну и удивился, что колеблется, не осмеливаясь протянуть руку: она слегка дрожала. Эта область притягивала его как магнит. Никогда еще во время работы он не чувствовал себя таким взволнованным.
А слова песенки продолжали звучать:
У четырех углов ее кровати -
Букеты барвинков…
Чтобы справиться с волнением, Жан закрыл глаза и снова открыл их несколько секунд спустя, после чего, немного придя в себя, продолжил осмотр вульвы и вагины, осторожно раздвигая их пальцами в поисках возможных аномалий, прежде чем использовать зеркало. Марселина Ферро слегка вздрогнула, когда холодный металлический инструмент проник вглубь ее лона, и еще раз - когда с помощью раздвижного механизма Жан слегка расширил расстояние между складками плоти. В зеркало, похожее на внезапно раскрывшийся одинокий глаз циклопа, глядящего в темную зияющую бездну, Жан осмотрел шейку матки.
- Когда вы в последний раз вступали в сексуальные отношения? - спросил он, по-прежнему не разгибаясь; ему проще было разговаривать с этой женщиной в таком положении, чем лицом к лицу - тогда снова пришлось бы выдержать ее взгляд.
- Хм… где-то с месяц назад, - рассеянным тоном произнесла она и снова замурлыкала песенку.
- Месяц назад? - невольно переспросил Жан. Он был удивлен таким большим перерывом, поскольку для женщины, занимающейся известным ремеслом, это и впрямь было необычно.
Пациентка даже не стала утруждать себя повторным ответом - ее песенка звучала не умолкая:
Все королевские кони
Могли бы напиться отсюда,
И здесь мы уснем
До скончанья веков…
Хотя, может быть, она просто его не расслышала - собственный голос, а также преграда из юбок заглушили его слова. Убрав зеркало, Жан выпрямился - с таким чувством, что покидает какую-то опасную зону, прежде чем его воля окажется полностью парализованной.
- Забавно! - неожиданно произнесла женщина. - Вот эта картина, - она указала на висевшую на стене небольшую репродукцию, которую Жан некогда сделал сам, с Сибиллой в качестве модели, - это ведь "Олимпия" Мане, не правда ли?
- Вы знаете эту картину? - с изумлением проговорил Жан.
Марселина Ферро расхохоталась:
- Как-то раз один человек попросил меня поучаствовать в настоящем фарсе! Правда, сам он относился к этому очень серьезно. Я должна была позировать ему обнаженной, лежа на софе, - все как на этой картине. Он называл это "живая картина". Это было так смешно! - Она опустила ноги на пол и, не давая Жану времени что-либо ответить, добавила: - Вот так я и узнала ее название.
Жан никогда не видел ничего подобного, но знал, что такая мода весьма распространена в определенных кругах: воспроизведение в реальности, с точным соблюдением мельчайших деталей, знаменитых полотен - с натурщицами из плоти и крови. Такое развлечение, на его взгляд, действительно было довольно смешным. Некоторые художники доходили даже до того, что для воспроизведения "Суда Париса" Рубенса набирали старух из какой-нибудь богадельни, а "Плот "Медузы"" превращали в древнеримскую оргию.
- Вы и в самом деле напоминаете Викторину Меран, - заметил он, одновременно констатируя про себя, что это относится и к Сибилле.
- А кто это?
- Натурщица Мане, - ответил Жан, почувствовав облегчение от такого неожиданного поворота беседы. - Она также позировала ему для "Завтрака на траве".
По равнодушному выражению лица собеседницы он понял, что она никогда не слышала об этой картине. Он положил свой инструмент на металлический поднос.
- Это вы сами рисовали? - спросила она. - Вы к тому же еще и художник? - Даже в ее восхищении слышалась насмешка.
Жан ограничился скромным кивком - он более чем кто бы то ни было знал истинную цену этой мазне. Женщина снова оживилась:
- Он принес мне такую же черную бархатку на шею, такие же остроносые ночные туфельки, такой же букет - все как на картине.
Жан не сразу понял, что она говорит о человеке, которого уже упоминала.
- И негритянку раздобыл?
- Да, в таком же розовом платье! Все было в точности как на картине, говорю вам! Он нашел Иветту, негритянку с Мартиники, - снова усаживаясь напротив него, ответила Марселина Ферро.
Жан вспомнил отвратительные комментарии, сопровождавшие первое появление "Олимпии" на Художественной выставке: "желтопузая одалиска", "мартышка, пытающаяся скопировать позу и положение рук тициановской Венеры", "готтентотская Венера, лежащая как голый труп на столе морга". И эта откровенно бесстыдная рука, шокировавшая публику… В чем же ее обвиняли, эту руку? В том, что ею Олимпия явно ласкает себе клитор, - видимо, такое впечатление создавалось из-за того, что у натурщицы слишком длинный средний палец или слишком выпирающий клитор, усмехнулся про себя Жан. Однако эта картина, которую в первые дни выставки приходилось охранять двум гвардейцам во избежание актов вандализма, теперь, двадцать пять лет спустя, - после всех хлопот друзей Мане, организовавших сбор денег по подписке с тем, чтобы после смерти художника выкупить картину у его вдовы, - должна была вот-вот оказаться в коллекции Лувра.
- Вы работали в одном из дорогих публичных домов? - спросил Жан, оторвавшись от своих мыслей. Такая догадка пришла ему на ум из-за ее упоминания об Иветте - негритянке, однажды приходившей к нему на прием.
Марселина Ферро с улыбкой кивнула.
- А теперь вы оттуда ушли? - продолжал Жан, вспомнив о долгом перерыве в сексуальных отношениях, о котором она говорила.
На этот раз все лицо женщины словно озарилось. Улыбка стала шире, так что обнажились мелкие, идеально ровные зубки - два ряда жемчужин в оправе коралловых губ. В ней ощущалось снисхождение с примесью иронии.
Жан сознавал, что этот вопрос выходит за рамки только медицинского интереса, но не мог найти в себе силы от него удержаться. Должно быть, собеседница это заметила, потому что согласилась ответить - из жалости или из желания еще сильнее его себе подчинить?
- До определенного возраста веришь, что перед тобой открыты все пути и что ты сможешь преодолеть любые трудности, - сказала она с наигранной бравадой. - У меня был трудный период в жизни, я уже и не знала, какому святому молиться, и отправилась в это место, надеясь найти там прибежище. Какая наивность! Хозяйка оказалась еще более жестокой, чем все встреченные мною мужчины, вместе взятые. Настоящая торговка рабами - несмотря на все свои улыбки и любезные манеры. Я уж думала, что никогда от нее не освобожусь… И все это, как она уверяла, лишь ради двух ее дочерей - только ради них она приносит такую жертву. Она постоянно о них говорила, но никто никогда их в глаза не видел.
Лицо женщины во время этого рассказа еще больше оживилось, различные выражения на нем сменялись с невероятной быстротой, и Жан, как завороженный, больше наблюдал за ее подвижными чертами, смеющимся взглядом, тембром голоса - всем тем, что было в ней инстинктивного, идущего из самой глубины ее существа, - чем вникал в смысл ее слов. Он не мог не заметить, что все больше подпадает под ее чары, точнее сказать, под ее власть, и не осознать, что она полностью его поработила за время единственного недолгого визита, во время которого без тени смущения продемонстрировала ему абсолютно все, напевая при этом "Дворцовый марш". И что все эти улыбки, которые она ему расточала, эти дразнящие взгляды, которые она то и дело бросала на него, эти слова, которые она произносила своим слегка хрипловатым голосом, - все это были лишь ячейки сети, которой она постепенно его опутывала.
Делает ли она это умышленно, с какой-то целью? Но как могло случиться, что он оказался столь легко уязвимым? Да еще и кем - публичной женщиной, привыкшей отдаваться за деньги!.. Чем она занимается с тех пор, как оставила прежнюю работу? Может быть, она пришла просто из любопытства - чтобы увидеть человека, о котором ей рассказывали, по ее словам, столько хорошего?
За то время, что прошло с момента ее появления, в кабинете сгустился сумрак, но Жан не счел нужным зажигать керосиновую лампу. Он напомнил себе о том, что Жерар наверняка уже явился в гости, горя желанием увидеть Сибиллу. И решил, что все же не стоит оставлять их наедине слишком долго, хотя мысль об этом его слегка позабавила. Посетительница посмотрела на него в упор и спросила, доставая из сумочки кошелек:
- Сколько я вам должна?
Этот вопрос вернул его к реальности, напомнив о том, ради чего она приходила, и возвратив ему статус врача, хозяина кабинета.
- Десять франков.
Пока она искала деньги - по-прежнему с улыбкой, которая, кажется, вообще не сходила у нее с лица, - Жан украдкой ее рассматривал. Была ли она красива? Да, безусловно. Но, кроме того, в ней чувствовалась какая-то лихорадочная возбужденность, причина которой лишь обостряла его любопытство, и тайна, которую он страстно хотел разгадать.
- Во всяком случае, вы ничем не больны, - сказал Жан, принимая деньги, которые она ему протянула. - Даже напротив, мне показалось, что у вас превосходное здоровье. У вас были раньше инфекционные заболевания?
- Нет, мне посчастливилось их избежать.
В этих словах Жан снова ощутил некий вызов.
Бывшая обитательница публичного дома, она смогла оттуда вырваться, что уже само по себе было подвигом. Он знал, какой режим работы обычно установлен в таких заведениях и как их хозяйки закабаляют своих работниц, превращая их в настоящих рабынь с помощью системы долгов: уже с самого начала им в дебет записывались комиссионные вербовщику и расходы на дорогу, если они прибыли издалека. Дальше начиналась череда постоянных расходов, и долг все рос. Чаевые прислуге, траты на парикмахеров, маникюрш и педикюрш, оплата визитов к врачу и лекарств, стирки, украшений, взятых напрокат, а также сигарет, духов, мыла, свечей - это и многое другое увеличивало долг до невероятных размеров. Не говоря уже об алкоголе, употребление которого всячески поощрялось хозяйками публичных домов…
Он все это знал, поскольку ему приходилось лечить многих женщин, которые там работали; перед ним они обычно изливали душу. Жизнь в этом гинекее - хотя и комфортная, с ее праздностью, поздними пробуждениями, болтовней и играми по целым дням, - сковывала их, так же как и долги. К тому же за кулисами внешней роскоши им приходилось терпеть жизнь в тесных конурках, где на кроватях лежали обычные соломенные тюфяки, грязные и кишащие микробами. А также постоянный надзор и необходимость работать во время месячных или беременностей, даже во время болезней - если это была "просто" гонорея или начальная стадия сифилиса. А в периоды особого наплыва клиентов - во время международных ярмарок или выставок - труд проституток становился воистину адским, уже ничуть не отличающимся от рабского, когда им приходилось обслуживать пятнадцать, а то и двадцать клиентов за одну ночь.
От такой работы вся свежесть и красота исчезали за какую-нибудь пару лет.
Итак, его посетительница сумела вырваться из этого ада, тогда как большинство ее товарок в конце концов смирялись со своей участью и оставались там до тех пор, пока возраст не выталкивал их за порог, обрекая на еще более жалкое существование. Как же Марселине Ферро это удалось? Очень немногие женщины находили на это силы… Незаурядный характер? Богатый покровитель? Может быть, торопливость и нервозность, которые не могла скрыть ее наигранная веселость, как-то с этим связаны?.. Эти вопросы лихорадочно крутились в голове Жана и, кажется, не собирались оставлять его в покое.
Он и она поднялись одновременно. На женщине было лиловое платье, подчеркивающее талию и оставлявшее открытыми шею и плечи. В этот момент, когда Жан взглянул на нее, стоящую между столом, смотровым креслом и чугунной печкой, уже остывшей, в этом кабинете, через который ежедневно проходило столько больных, она впервые показалась ему обескураженной.
Жан взял свою сумку с инструментами и водрузил на голову котелок.
- Пойдемте, - сказал он, чтобы нарушить гнетущее молчание.
Когда они оказались на улице, он после некоторого колебания все же пожал ей руку.
- А черная кошка, как на картине, у вас тоже была? - спросил он, все еще не выпуская ее пальцев.
Она лукаво взглянула на него - этот взгляд был по-прежнему живым и ироничным.
- Кошка?.. Ну надо же, вот о чем вы, оказывается, думали!
Что ж, он действительно не заслуживал другого ответа - по крайней мере, сейчас.
- Может быть, я вам об этом расскажу… скоро.
Она произнесла эти слова, будто закидывая крючок с приманкой. Затем, коротко рассмеявшись своим обворожительным хрипловатым смехом, повернулась и стала удаляться по Луврской улице.
В тот день Жан встретился со своей судьбой, но пока об этом не знал.
Глава 5
Погруженный в раздумья, Жан медленно поднялся к себе на второй этаж по каменной лестнице. Сколько раз он торопливо спускался по ней на ночные вызовы… Появление этой необычной женщины, сегодняшней посетительницы, взволновало его больше, чем любой другой визит, а может быть, больше, чем любая другая встреча из тех, что были в его жизни до сих пор, и он смутно чувствовал, что это может сильно поколебать устоявшееся равновесие его повседневного существования. Марселина Ферро…
Дорога домой заняла у него больше времени, чем обычно. То, что он до такой степени поддался внезапному влечению, уже было в каком-то смысле предательством по отношению к Сибилле, и, видимо, поэтому он не торопился возвращаться.
Он толкнул дверь своей квартиры и вошел в прихожую. Громкое ироничное восклицание, донесшееся из гостиной, прервало ход его мыслей. Он узнал этот голос: месье Жерар Рош, собственной персоной, уже прибыл в его владения. Жан поставил сумку на пол и снял котелок. Замерев в проеме двери, ведущей в гостиную, он пристально посмотрел на них обоих: Сибилла стояла на пороге кухни, щеки ее раскраснелись чуть сильнее, чем обычно; Жерар - спиной к окну, на фоне Лувра, с бокалом в руке, словно благодушный супруг, вернувшийся домой после работы. Хорошо хоть мои домашние туфли не надел, мельком подумал Жан.
Они не виделись целую вечность. И вот Жерар объявился как ни в чем не бывало - словно они расстались вчера. Во всяком случае, он не забыл Сибиллу, если ждал ее у театра, пока она репетировала. Это свидетельствовало о том, что он перерыл целый ворох театральных программ, чтобы найти ее имя.
Морские рейды у побережья Ньюфаундленда весьма изменили Жерара. Улыбаясь, Жан отметил, что друг похудел, хотя по-прежнему весил килограммов на тридцать больше, чем он сам. Черты лица его посуровели, но взгляд был по-прежнему открытым и дружелюбным.
- Ты сегодня запоздал.
Оба мужчины повернулись к Сибилле, которая произнесла эти слова, чтобы нарушить молчание. Общий смех разбил его вдребезги. Жан протянул другу руку, но тот, не обращая на нее внимания, с силой прижал его к груди, едва не расплющив в своих объятиях, которые стали еще крепче после морских странствий.
- Ты весь пропах рыбой, - заметил Жан, бросив на друга благодарственно-ироничный взгляд, когда Жерар наконец разжал руки.
Однако тот не выпустил его полностью - лишь немного отстранил и, держа за плечи, на расстоянии вытянутой руки от себя, окинул внимательным взглядом. Да, эти ручищи гораздо больше подходили для того, чтобы тянуть рыбацкие сети в северных морях, а не выписывать рецепты… Жана слегка раздражал взгляд друга, выражавший неоспоримое физическое превосходство, которое Жерар с самых первых времен их знакомства всегда подчеркивал, хотя и не слишком демонстративно. Поэтому Жану приходилось добиваться первенства в других областях.
- Это точно! - сказал Жерар, наконец закончив осмотр, от которого его друг уже начинал чувствовать себя неуютно. - Насквозь пропитался! Целыми днями одна рыба кругом, и разговоры только о рыбе - о ее повадках, о ее маршрутах, о ее количестве и качестве… Еще немного - и я бы покрылся чешуей, у меня выросли бы плавники и жабры! Я так рад, что наконец-то это все позади!
- Ну так расскажи о своей новой карьере психиатра! А я пока налью себе стаканчик. Отец еще не приходил?
Как раз в этот момент в дверь позвонили - пришел Габриэль Корбель. Жан поспешил в прихожую, чтобы открыть дверь.