* * *
Посольство не представляет собой ничего особенного ни снаружи, ни изнутри, как, вероятно, ни представляют собой ничего особенного и его сотрудника. Но раз уж мне суждено работать здесь, я обязан познакомиться и с обстановкой, и с сотрудниками, тем более с "моими" подчинёнными.
- Где кабинет Бенета? - спрашиваю я швейцара, входя в приёмную посольства ровно в девять часов утра.
- Зачем вам Бенет? И вообще кто вы? - подозрительно спрашивает меня этот сторожевой пёс, который, похоже, не извещён о моём приезде.
- Я новый, старик! Советник по культуре.
"Старику" не больше пятидесяти, и вид у него как у боксёра, вышедшего на пенсию. Он тут же становится как по стойке "смирно", потому что и он из моих людей и вовсе не бывший боксёр, а полицейский.
- К сожалению, Бенета ещё нет…
- Как это нет? Ведь рабочий день начинается в девять?
- Начинается, но Бенет, как правило, опаздывает. Здесь, знаете ли, работы не так уж много…
- Это правило… - начинаю я.
Но в этот момент кто-то за моей спиной произносит:
- Господин Томас?
- А вы, я полагаю, Бенет, - говорю я, в свою очередь любезно протягивая руку незнакомцу.
Я, конечно, не полагаю, а просто уверен. Хмурое лицо с недоверчивым взглядом сразу выдаёт человека нашей профессии. Я не люблю такие выдающие их владельца физиономии. Как и высокий рост, не позволяющий пройти в толпе незамеченным.
- А где ваш кабинет? - спрашиваю я.
- Здесь, по коридору, третья дверь.
- А мой?
- Этажом выше.
Эта информация меня удовлетворяет. Не всегда удобно, чтобы твой кабинет находился рядом с кабинетом подчинённого. А тот факт, что ты этажом выше, внушает надежду, что тебе предоставили приличное помещение.
Увы, кабинет, в который меня вводит Бенет, когда мы поднимаемся по лестнице, трудно назвать приличным. Комната действительно просторная, но такая тёмная, что моему спутнику приходится щёлкнуть выключателем, чтобы я смог разглядеть обстановку. Я подхожу к окну, отодвигаю тюлевые занавески, и мне открывается вид на некрашеную закопчённую стену, находящуюся в одном метре от окна.
- В вашем посольстве, наверно, это комната с самым красивым видом из окна, - замечаю я.
Когда я поворачиваюсь спиной к прелестному виду, взгляд мой падает на два ярких висящих на стене календаря. На одном - теннисист, застывший в неестественном прыжке с ракеткой в руке. Второй календарь красочнее и содержательнее: на нём - полуголые танцовщицы из ревю на Бродвее. Соблазнительное зрелище, тем более, что изобретательный фотограф оставил в кадре только бёдра, отрезав головы танцовщиц.
- Похоже, мой предшественник был большой любитель спорта и чистого искусства, - бормочу я.
- Это кабинет не вашего предшественника, а атташе по печати Адамса. Но позавчера Адамс заявил, что если его не переведут в другую комнату, у него начнётся депрессия. И шеф предложил ему кабинет, который предназначался вам.
- Отлично, - киваю я. - Видимо, капризы вашего Адамса здесь - закон.
- Он не мой, - рычит Бенет. - Он любимец посла. Любимец шефа и судьбы.
- Даже судьбы?
- А вы не догадываетесь: универсальные магазины "Адамс". "Кто одевается у Адамса, тот не гонится за модой, а идёт в ногу с ней" и что-то ещё в том же роде.
- Что ещё? Двести миллионов годового дохода.
- Если не больше…
- Я вам не помешаю? - раздаётся за моей спиной приятный женский голос.
В комнату, негромко постучав, вошла молодая или почти молодая женщина многообещающей наружности. Это, вероятно, моя секретарша Мэри.
- Не помешаете, однако вы очень назойливы, - раздражается Бенет. - Эта ваша привычка появляться неожиданно…
- Но я же постучалась, прежде чем войти, - холодно возражает Мэри.
- О, да, вы всегда стучитесь, но делаете это так, что кажется, будто вы сначала входите, а потом стучитесь.
- Внизу уже пришло несколько человек за визами, - сообщает секретарша Бенету всё так же холодно, не обращая внимания на его ворчание. - А вас ждёт посол, - добавляет она, обращаясь уже ко мне.
- Ступайте, Бенет, потом побеседуем, - говорю я своему хмурому помощнику.
Он уходит, Мэри остаётся.
- Я должна была бы сначала вам представиться, - спохватывается она. - Извините, но этот Бенет так действует мне на нервы, что я просто теряюсь… Я Мэри Ли, ваша секретарша, по крайней мере, пока вы не захотите найти себе другую.
- У меня нет подобных намерений, - успокаиваю её я. - И представляться излишне. Я думаю, что всё о вас уже знаю.
- Это звучит почти угрожающе.
- Наоборот. Отзывы о вас только положительные. Мой предшественник просто слов не находил, расхваливая ваше трудолюбие и… вашу отзывчивость.
- Какое нахальство!
- Почему нахальство? - добродушно возражаю я. - Просто болтовня. Есть люди, которые, знаете ли, любят делиться своими переживаниями.
- Вы тоже из их числа?
- Нет, я из совсем другой категории. Но какое это имеет значение? Неужели вас волнует, что о вас говорят?
- Не очень. А вас?
- Меня - абсолютно не волнует.
- Даже то, о чём говорят сейчас?
- Что именно?
- Ну! Сплетен так много, что я не могу сразу все пересказать. Если хотите услышать полный отчёт, то могу его сделать сегодня вечером у советника.
- Почему именно у советника?
- Сегодня его день. Здесь у нас, видите ли, дни строго распределены между сотрудниками. В понедельник пьём у Адамса, во вторник - у Бенета, в среду - у советника и так далее… Сегодня как раз среда.
- А что за личность советник?
- Мне неловко давать ему характеристику…
- Я запрещаю вам чувствовать себя неловко со мной, - произношу я строгим тоном, как подобает начальнику.
- Вы ведь знаете, что в каждом посольстве есть свой дурак. У нас эту роль довольно удачно играет советник, - поясняет секретарша, весьма быстро преодолев свою неловкость. Потом добавляет: - Позвольте напомнить, что посол ждёт вас.
* * *
Стоит ли говорить о том, что кабинет посла нисколько не похож на полутёмную комнату, доставшуюся мне в наследство от Адамса. В три высоких окна вливается свет облачного дня, растекающийся по расставленной, как в музее, мебели, носящей, вероятно, имя одного из бесчисленных Людовиков или какой-нибудь мадам Помпадур. Вообще всё здесь дышит аристократизмом, включая посла, который при моём появлении встаёт, так и не соблаговолив выйти мне навстречу, опирается одной рукой о стол и застывает в торжественной позе, словно монумент.
- А вот и вы!.. - произносит он с ноткой лицемерной благосклонности, когда я наконец пересекаю длинный кабинет и останавливаюсь перед массивным, украшенным резьбой письменным столом.
Я пожимаю его руку, вялую и костлявую, протянутую мне с той же лицемерной благосклонностью, и усаживаюсь в одно из кресел в стиле мадам Помпадур. "Монумент" тоже принимает сидячее положение, и аудиенция начинается.
После неизбежных и ничего не значащих вопросов - как доехали, как здоровье жены - посол приступает непосредственно к существу проблемы, точнее, пытается объяснить мне, в чём состоят мои обязанности советника по культуре, подчёркивая при этом, что он, шеф, надеется, что я с ними справлюсь.
Я слушаю рассеянно, краем глаза изучая фасад начальника. Это явно потомственный дипломат хорошей старой школы. Красивые седые волосы, энергичное лицо, в котором есть отдалённое сходство с Линкольном, но глупее, и безупречный серый костюм, по цвету такой же, как мой, но явно более дорогой. Что касается манер, то они тоже в стиле доброй старой школы: необыкновенно учтив и вместе с тем постоянно держит собеседника на соответствующем расстоянии.
- Надеюсь, я вам не наскучил, - прерывает в какой-то момент он свою речь, давая мне понять, что от него не укрылась моя рассеянность.
- Нет, что вы, я вас очень внимательно слушаю, - отвечаю я почти подобострастно.
Восседающий за столом "Линкольн" бросает на меня подозрительный взгляд, и меня охватывает смутное предчувствие, что все мои позы - покорности и добродушия - будут не слишком высоко котироваться в этом кабинете. Жаль, ведь они отработаны для демонстрации этих качеств перед начальством, а не перед подчинёнными.
Посол, как и следует дипломату, подавляет своё недовольство и наставительно продолжает в том же духе:
- Вы видите, что возможности для работы тут немалые, особенно в вашей области, области культуры. Впрочем, я полагаю, что вы тоже думали об этом и у вас есть что мне сказать.
Действительно, у меня есть что ему сказать, хотя и не совсем о том, о чём хотелось бы ему сейчас услышать. Однако прежде чем перейти непосредственно к этой теме, я решаю попытаться ещё раз прикинуться простачком.
- Вы так обстоятельно и подробно рассмотрели все вопросы, что мне просто нечего добавить…
- В таком случае, я надеюсь, вы принимаете мою… хм… назовём её так: "программу", - произносит деловито шеф, не показывая виду, что польщён моей оценкой.
- Всё это само по себе, конечно, прекрасно, - начинаю я вилять.
- "Само по себе", но не для вас, не так ли? - снова ставит вопрос ребром посол.
- Я вовсе не это хотел сказать… Но, как вы сами понимаете, передо мной стоят особые задачи, не связанные непосредственно с культурной деятельностью…
- Особые задачи - это ваша забота, - сухо замечает сидящий за столом монумент. - Они меня не касаются и не могут служить основанием для пренебрежения вашими прямыми обязанностями.
Заявление его по смыслу и по тону таково, что игра в Кандида становится совершенно излишней.
- Быть может, вы не очень высокого мнения о нашей работе? - спрашиваю я всё ещё простодушно, слегка выделяя местоимение.
- Не о работе, а о некоторых ваших методах, - шеф делает лёгкий взмах рукой, решив нарушить свою неподвижность монумента.
И поскольку он ничего больше не говорит, я позволяю себе его спровоцировать:
- Осмелюсь спросить, что конкретно вы имеете в виду? Поверьте, для меня очень важно ваше мнение.
- Не сомневаюсь, - отвечает посол подчёркнуто ироническим тоном. - Не знаю, правда, насколько подобные разговоры уместны здесь, в этом кабинете…
- Я считаю, что серьёзные разговоры здесь уместней, чём где бы то ни было, - замечаю я. - Гораздо уместнее, чем, к примеру, эта легкомысленная песенка.
Я включаю маленький магнитофон, который уже некоторое время держу в руке, и по комнате разносятся чарующие звуки знакомой мелодии.
Шеф понимает, что не сможет противостоять моей настойчивости, а возможно, и не хочет противиться, потому что при первых же тактах песенки он произносит:
- Вот что, господин Томас, я отвечу на ваш вопрос, но сначала хочу предупредить: не пытайтесь использовать мои слова в своих целях и клеветать на меня в своих отчётах, как это иногда делал ваш предшественник. Мои взгляды давно известны там, где следует. И позвольте добавить, что лично вам потребуется ещё много лет и немало усилий, чтобы заслужить то доверие, каким пользуюсь я.
- Спасибо за предупреждение, - киваю я. - Хотя искренне уверяю вас, что у меня нет никакого намерения клеветать на вас.
- Тем лучше, - отвечает посол тоном, в котором недоверие звучит так сильно, что его не может заглушить даже детская песенка. - Что касается моего отношения к вашим методам, то оно выражается в двух словах. Самый удобный способ удушить противника - это заключить его в дружеские объятия. А вы вместо того, чтобы завоевать его расположение, заранее его пугаете и завариваете кашу, вроде чехословацких событий. Думаю, что выразился достаточно ясно и коротко?
- В Евангелии говорится ещё короче: Иуда поцеловал Христа, - напоминаю ему я, чтобы он не слишком гордился краткостью своего слога. - Только после поцелуя Иуды прошло много времени, и многое изменилось. Сегодня нет таких дураков, которые бросались бы в ваши объятия. А даже если они и попадают в ваши объятия, то готов держать пари, что они обнимают вас с теми же коварными намерениями, с какими и вы их. Так что столкновение в любом случае неизбежно.
- Посмотрим, - сухо отвечает посол, которому такое возражение явно не приходило в голову. - Я согласился изложить вам своё мнение и всё. Я не собираюсь вступать с вами в споры.
- Я понимаю, что это было бы ниже вашего достоинства, - говорю я с таким подчёркнутым подобострастием, что всё это походит на открытую издёвку.
- Дело тут не в достоинстве, а в том, что я просто не люблю терять время на пустую болтовню.
Намёк на то, чтобы я убирался, такой прямой, что я тотчас же встаю со старинного кресла.
- Хочу предупредить вас, чтобы вы всё-таки выполняли свои прямые обязанности, и неплохо было бы вам быть поосторожнее во всех прочих делах.
- Я запомню ваш совет, хотя, если позволите заметить, я уже занимался подобной работой…
- Вы приехали из африканской страны, где могли позволять себе всё, что угодно, вплоть до совершенно непозволительных действий, - возражает посол, в свою очередь вставая с кресла. - К несчастью, обстановка здесь совсем не такая, как в Африке.
- У меня уже есть информация об обстановке.
- У меня тоже есть информация о вас, - многозначительно замечает посол, задетый моим наглым тоном.
- В таком случае вы могли бы своевременно высказать свои возражения против моего приезда.
- Может, я бы и высказал, если бы вы прибывали как положено, - мгновенно ответил он ударом на удар.
Вечные аргументы этих самодовольных ничтожеств: только у них всё идёт как положено, а мы, остальные, - нахалы, мошенники и вообще люди второго сорта.
Но шеф всё-таки явно человек уравновешенный и, несмотря на своё раздражение, сообразил, что так или иначе теперь нам предстоит работать вместе, поэтому следующая тирада была произнесена более мягким тоном:
- Не обижайтесь, а постарайтесь меня понять. У меня нет никаких предубеждений против вас лично, и вообще для меня тут важна не личность, а подход к делу. В вашей ситуации любой горит желанием реабилитировать себя. А амбиции приводят к чрезмерному усердию. Чрезмерное усердие ведёт к промахам. И тот, кто хочет мгновенно улучшить свою репутацию, мгновенно и окончательно её портит. Не говоря ужо неприятностях, которые он доставляет своим начальникам.
- Разумеется. Но у вас, если не ошибаюсь, были претензии и в отношении моего предшественника…
- Да. И они вполне оправдались.
- И эти претензии, естественно, и тогда относились не к нему лично?
- Конечно нет.
- В таком случае, если ваше неприязненное отношение вызвано не лично нами, следовательно, оно относится к организации, которую мы представляем.
- Но вы… Это неслыханно… - начал было негодующе посол.
Однако если этот человек дорожит своим временем, то я тоже дорожу своим. Поэтому, не обращая больше внимания на его возмущённое заикание, я бросаю:
- Простите, что позволил себе угадать ваши мысли…
Я выключаю магнитофон, поворачиваюсь к нему спиной и снова повторяю свой долгий путь - на этот раз в обратном направлении - от стола к двери.
* * *
Жена моя использовала этот день, чтобы придать некоторый уют нашей стандартной квартире, обставленной казённой посольской мебелью. Как домашняя хозяйка она всегда на высоте, не потому что сама очень утруждается, а потому что умеет заставить работать людей вокруг себя. Эту черту она, наверное, унаследовала от своего отца-лавочника, который сколотил состояние тоже не только своими руками.
Когда я под вечер возвращаюсь домой, квартира наша уже сияет чистотой, а через открытую дверь в спальню я вижу, что одна из кроватей уже вынесена оттуда, вероятно, поставлена в третью комнату. Сервировочный столик в гостиной уставлен нераспечатанными бутылками, а в вазах - свежие цветы. Что касается самой хозяйки, то она сидит за широким столом и раскладывает пасьянс.
- Я чувствую, что умру от скуки в этом городе… - вздыхает Элен, поднимая глаза, когда я вхожу, чтобы тут же опустить их и уставиться в карты.
То, что она заговорила в первую же минуту, как только я вошёл, само по себе весьма красноречиво. Она и впрямь умирает от скуки.
- По-моему, дипломаты везде в мире одинаково скучают и одинаково развлекаются… Так что я не вижу, чем этот город хуже любого другого. Каждую неделю бывает приём, и каждый вечер у кого-нибудь собираются гости. Сегодня вечером нас, например, приглашают к советнику.
Элен отрывает взгляд от карт, и на лице её появляется некоторое оживление:
- Ты что, не мог мне позвонить и говоришь это только сейчас!
- Сейчас только шесть. А мы должны быть там в восемь.
В любом другом случае она бы мне возразила, что женщине на сборы двух часов мало и что женщине одеться для выхода в свет не то, что мужчине - сменил рубашку и галстук и всё, - что я вообще самый неаккуратный человек, какого она когда-либо встречала, что я думаю только о себе и так далее и тому подобное. Но в данный момент, как я уже сказал, она умирает от скуки, и близкая перспектива появиться в обществе её возбуждает, а мысль, что ей предстоит встретиться лицом к лицу с жёнами моих коллег, рождает у неё азарт участника соревнований перед решающим стартом. Она отодвигает небрежным жестом сразу же наскучившие ей карты и отправляется в ванную.
- А что это будет: обычная пьянка или ужин в нашу честь? - спрашивает Элен, когда, завернувшись в махровый халат, выходит из ванной.
- Специально в нашу честь, - спешу уточнить я, чтобы не испортить ей настроения. - Но советник объяснил мне, что они делают это без особых церемоний.
Я устраиваюсь в одном из кресел и наливаю себе немного виски, чтобы расслабиться, отдохнуть от суеты прошедшего дня и собраться с мыслями. Однако Элен мешает мне собрать эти мысли.
- А посол приглашён? - доносится из спальни её голос.
- Даже если и приглашён, то вряд ли придёт.
- Похоже, тебе не удалось понравиться начальству.
- Даже не пытался. Это он пытался разыгрывать передо мной большого начальника, но, кажется, я поставил его на место.
- И какое из своих лиц ты ему показал? Наивное или устрашающее? - любопытствует жена.
- И то, и другое.
- Хорошо, если он не разглядел того, что между ними…
Я беру стакан и встаю, эта манера перекрикиваться через комнату меня раздражает. Когда я появляюсь на пороге спальни, Элен всё ещё в костюме Евы и подыскивает подходящее для данного случая бельё. Чёрт возьми, она выглядит так же, как и три года назад: стройная с выразительно изогнутым в нужных местах силуэтом, гибкая, ничуть не потолстевшая, словно девушка, совсем недавно ставшая женщиной. Только в лице её нет ничего девичьего. Безукоризненно красивое, но высокомерное и холодное, с тёмными глазами, в глубине которых затаилась опытность, чтобы не сказать развращённость.
Элен ловит мой взгляд, но продолжает заниматься бюстгальтером, который наконец-то выбрала, и только бормочет:
- Ты слабый человек, мой милый…
"Милый" по отношению ко мне она употребляет в основном с иронией.
- Твоё мнение мне известно. Но должен тебе сказать, что ты единственная, кто так считает.
- Другие, похоже, более воспитаны, чем я, - отвечает жена, застёгивая бюстгальтер и берясь за комбинацию.