- Да сам подумай, - Корнев разлил остаток водки для ясности мышления, - был бы ты, Прошкин, - агентом империализма и затеял убить героического комдива, - Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками, - я просто для образности, - успокоил его начальник и продолжил:
- Так вот - решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую - благо он в больнице. Но не тут то было - вылечили комдива. Ты опять за свое - теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка - снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.
Прошкин почесал затылок:
- Ну почему снова за яд? Что револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали - бывшего белого генерала Краснова - вообще струной от рояля в Париже удавили…
Корнев грустно кивнул:
- Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву - что за три года не подействовал. То ли с врагами - уж очень попались упертые.
- Я честно говоря, Владимир Митрофанович, - признался Прошкин, - вообще не могу понять - зачем травить человека который и так серьезно болен. Медработники в один голос говорят - не жилец он был, такого лечить - только лекарства народные портить…
- А чем Деев болел? - поинтересовался бдительный Корнев.
- Что-то с печенью у него было, и с кровью… - неуверенно промямлил Прошкин.
- Вот сразу видно, что ты Николаша - человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым назначения делают. Вроде воинского приказа - четкий и ясный. В нем и как болезнь называется и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету - значит, горе - доктора попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать, - во время этой познавательной речи Прошкин виновато потупился - он действительно был физически крепким и болел всего один раз - в раннем детстве, корью.
- Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… - согласился со справедливой критикой начальника Прошкин.
- Так вот, Николай, догляди - что за диагноз был у героического Деева - это раз, два разузнай - когда и как он хворать начал - поспрашивай товарищей его боевых - но не командиров - комиссаров, а просто бойцов из его частей - кто-то ж да должен помнить. Да - в-третьих, что за дедушка такой у этого Баева и из какой коробочки он выпрыгнул?
Прошкин согласно кивнул - ему и самому было интересно разузнать про этого дедушку.
- Тут ведь, как я тебе скажу Коля, - разоткровенничался захмелевший Корнев, товарищи перешли уже к следующей бутылке, - тут - большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть - не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин - если мы неприятностей не хотим - нам с этим Баевым надо дружить и дружить…
- Зачем? - не уразумел сразу Прошкин.
Корнев коварно усмехнулся:
- Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справится. Не велики птицы.
- А чем это Баев такой великий? Росточку - метр шестьдесят пять с каблуками! - вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны как "бледный" Ульхт, Прошкину совсем не хотелось - он вспомнил некоторые намеки, которые слыхал в Москве по поводу этого Саши - но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их в слух при руководстве, без малейшего фактического подтверждения, лояльный Прошкин воздержался.
Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:
- Прошкин ты хоть одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал хотя бы, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами? Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтрена даже. И что никто ни разу ничего не написал? Он что - человек - невидимка или ангел с крылышками? Наказать может быть, и не наказали бы - но сигналы же должны были бы иметь место!
Прошкин задумался. Действительно - так в наше тяжелое время не бывает, чтоб человек жил и на него не писали. И нашел только одно объяснение отмеченному шефом феномену:
- Я думаю, писали, конечно, просто это все изымали из его дела - он ведь с большими связями, даром что молодой…
Корнев кивнул и угрюмо продолжал:
- Послушай меня внимательно. Послушай - плюнь, и сразу забудь. Вот что я тебе скажу Коля. Вот представь себе - что ты - человек неглупый. Даже очень умный. Комдив. И слово твое большой авторитет имеет. Друзей у тебя во множестве, многие из них высоко во власть взлетели. Но, газеты ты каждый день читаешь. И видишь такую не утешительную картину - что с товарищами твоими боевыми что-то не ладно - тот в уклоны ударился, тот в немолодые годы решил в немецкие шпионы пойти, другой - в американские. Словом кругом - враги, а ты как говорится, в окопе. И очень тебе не нравится такая картина. Ну не хочется тебе среди таких вот врагов однажды свое имя увидеть. А здоровья ты не самого блестящего. Вот и ложишься ты в госпиталь. И слух распространяешь - мол, от того болею - что травят меня эти самые подлые враги…
До чего все-таки Корнев умный дядька, в который раз поразился Прошкин и закончил мысль:
- Конечно, человек, которого хотят убить враги - сам врагом не может быть! - Прошкин даже представил себе забавную сцену - вызывает начальство на ковер какого-нибудь командарма Иванова и отчитывает как мальчишку - Где это тебя Иван Иванович носило? - А командарм в ответ - Боевого товарища - комдива Деева проведывал в госпитале. Но начальство не унимается - Эк, не хорошо - его ведь неделю назад бывший кобмриг Сидоров, немецким шпионом оказавшийся проведывал. Командарм же Иванов, не моргнув глазом, отвечает - Так ведь от того и был там этот коварный враг трудового народа - что подло извести хотел товарища Деева, а я вот разобрался в ситуации. Позаботился о жизни и здоровье легенды Красной Армии. Умно придумано - что и говорить - инкриминировать некому и нечего. А если кто что и писал - то быстренько изымали, что бы лишних разговоров не вызывать…
- Уяснил! - обрадовался Корнев и продолжил, - Вот помяни мое слово, день - два и сюда, к нам в Н., как в палату к Дееву, зачастят такие персоны - каких мы раньше только в газетах на портрете видели…
Только такая перспектива Прошкина, как и Корнева совершенно не радовала.
За разговором время пролетело быстро, короткая майская ночь уступала место первым неуверенным солнечным лучам. Корнев поднялся и махнул Прошкину:
- Пойдем, представление смотреть…
Прошкин молча последовал за начальником. Тот привел его к отдельному входу конюшни и картинным жестом толкнул одну створку ворот. Прошкин чуть не вскрикнул. Он хоть и не был заядлым лошадником - но, то, что два красавца - жеребца, которых раньше он никогда в местной конюшне не видел, представляют собой настоящее сокровище, было понятно даже ему.
- Откуда же такие? - только и смог выдохнуть Прошкин.
Корнев иронично хмыкнул - учить Прошкина еще и учить!
- Подарки. Товарищу Дееву. От испанских коммунистов - вороной. А белый - от английских. Чистых арабских кровей кони.
- Так ведь Деев много лет болел, вряд ли мог в седле удержаться, а сейчас и вовсе умер - зачем ему кони? - Прошкин совершенно не понимал что происходит.
- Ну, кто может иностранным коммунистам запретить подарить лошадь легендарному герою гражданской войны? Пусть даже и больному? Вот он сам умер, а лошади остались, - пожал плечами Корнев, и продолжил - Баев по утрам их выезжает. С шести до пол девятого. Как штык. Очень дисциплинированный молодой человек. Сам увидишь.
Он прихватил полевой бинокль и повел Прошкина в рощицу на холмике за конюшней. В шесть - десять действительно возник Баев на белом жеребце.
Манера езды на коне - что-то вроде почерка - у каждого своя - не спутаешь. Баев владел конем просто великолепно. Идеально. Безупречно. Артистично. В скудном лексиконе Прошкина просто не было достойных слов для описания. Несмотря на боевую юность, проведенную среди конских копыт и тачанок, он не мог припомнить ничего подобного тому, что видел сейчас. Но когда конь под Баевым начал выписывал невообразимые и совершенно бессмысленные кульбиты, похожие на танец, Прошкин не выдержал:
- Он что в цирке выступать собрался?
- Это Прошкин - темный ты человек! - это выездка называется. Спорт такой. Англичане придумали, - пояснил Корнев. Пока Прошкин мотался по Москве - местные товарищи тоже времени даром не теряли - порадовался за коллег Прошкин.
Владимир Митрофаныч посмотрел на часы и решительно потащил Прошкина в дальновидно припаркованный у рощицы автомобиль:
- Пока он с лошадями тут исполняет, мы домой к нему быстренько заскочим, я ребят оставил - в квартире напортив - присматривать за ним. Но, раз уж такое дело, что надо с ним дружить - отпущу их от греха…
3
- Он в летчики готовится - вот честное комсомольское! - эмоционально отчитывался о проделанной работе молоденький сотрудник, наблюдавший за квартирой Баева, - Как проснется утром по полчаса кружится. Ровно тридцать минут - мы по хронометру засекали, с постоянной скоростью. Всегда по часовой стрелке. Только положение рук меняет. Нас таким упражнениям в планерном клубе учили.
Пока Прошкин слушал эти разглогольсвования, у него снова краешком мелькнуло в голове что-то связанное с Туркестаном, но он так и не смог вывести этот осколок озарения на уровень логической мысли, пригодной к выражению словами.
Едва освобожденные от обязанностей наблюдателей сотрудники вышли, раздухарившийся Корнев снова быстро ухватил Прошкина за рукав и потащил - на этот раз через улицу прямиком к дверям квартиры Баева, расположенной на втором этаже еще дореволюционного доходного дома.
- Ой, разве можно…. ну без санкции… … … - усомнился в обоснованности действий начальника законопослушный Прошкин, наблюдая как Корнев лихо гнет зубами обычную дамскую шпильку с явным намерением наведаться в жилище, несколько дней назад занятое "идеальным сыном". В отличии от профессионального чекиста Прошкина, Корнев был профессиональным революционером еще с далеких царских времен и над вопросами формального соблюдения законности и прочей бюрократии задумывался редко, поэтому нерешительность Прошкина вызвала у него легкое недоумение:
- А кто же узнает? Мы ж быстро и аккуратно! - и Корнев поковырял в замке изогнутой шпилькой, замок тихонько и нервно скрипнул и дверь открылась…
В старинном неопределенной конфигурации коридоре царил мрачноватый полумрак. Прошкин толкнул дверь в комнату и хотел было войти - но отпрянул, потому что в первую минуту ему показалось, что там стоит какой-то усатый человек. Решительно настроенный Корнев тоже отпрянул, поддавшись иллюзии, но потом все-таки толкнул дверь, и Прошкин с облегчением вздохнул - комната была пуста. На стене, прямо напротив двери, чуть ниже уровня глаз, висел портрет товарища Сталина. Точнее сказать на стене висело огромное, тяжелое зеленое мусульманское знамя. Поверх знамени аккуратно по центру и располагался портрет Вождя. Но он не был просто прибит к стене. А свешивался на длинных, тонких, но прочных нитях, прикрепленных к пололку, как картина в музее. Когда сквозняк тихонько шевелил нити, портрет покачивался, тяжелое знамя шуршало, создавая иллюзию, что в комнате кто-то есть.
Будь Прошкин и Корнев более трезвыми и менее взвинченными, им вполне хватило бы этой иллюзии присутствия и в комнату они ни за что не вошли бы. Но даже сейчас, когда товарищ Сталин строго смотрел с портрета на непрошеных гостей, Прошкину стало как-то не по себе, от допущенного им нарушения законности. Хотя, раз уж он совершил такое противоправное действие - останавливаться на полпути уже не имело смысла.
Помимо портрета в комнате имелся большой пушистый восточный ковер на полу, еще один такой же лежал на огромной двуспальной кровати, кроме того, в комнате находился китайский походный лаковый ларь со множеством выдвижных ящичков и с десяток узких коробок в деревянной упаковке. Надо полагать, Баев еще не до конца распаковался. В непосредственной близости от кровати располагался массивный серебряный кальян, обильно инкрустированный каменьями, а на стене, противоположной окну, красовалась вставленная в рамку упомянутая грамота штаба округа, а под ней - две самые обыкновенные казачьи сабли. На китайском ларе стояла какая-то странная треугольная пирамидка и песочные часы.
Мудрый сыщик Корнев перевернул песочные часы и засек время по своим - обыкновенным. Прошкин соображал слабо - тем более что в помещении было темно из-за толстых портьер и душно из-за наглухо закрытых окон. К тому же, в спертом воздухе царил какой-то тяжелый сладковатый запах ни то восточных духов, ни то редких пряностей, неприметно заглушавший рациональный голос сознания. Пытаясь найти источник запаха, Прошкин заглянул сперва в длинные ящики - там он обнаружил множество аккуратно завернутых в пергамент, тонкое сукно или замшу предметов холодного оружия. В основном старинных. Даже шпаги в одном из ящиков лежали! Интересно, что это? Тоже подарки братских коммунистических партий? Или может боевые трофеи покойного товарища Деева?
Потом приступил к китайскому походному комоду. В тех ящичках, которые не были заперты, взору Прошкина предстала масса носовых платков самого разного фасона и качества, но всегда идеально белых, письменные принадлежности, и столовые приборы из серебра, еще и какие-то восточные украшения - Прошкин догадался, что они предназначались для обожаемой Баевым конской сбруи. Возится с запертыми ящиками просто не было времени, поэтому непрошеные гости проследовали на кухню.
В извилистом коридоре сердца посетителей снова неприятно екнули - на этот раз причиной беспокойства стало узкое, но высокое - больше человеческого роста - старинное помутневшее зеркало в массивной раме, установленное в нише. По бокам зеркала были развешены колокольчики от конской упряжи. При малейшем колебании воздуха они тихо и тревожно позвякивали. А само зеркало было установлено так, что благодаря углу падения света посетителям, двигавшимся по коридору, казалось, что некто движется им на встречу. Только после осмотра зеркала Прошкин понял, что такие же колокольчики, как на зеркальной раме, были прикреплены - правда, в меньшем количестве, и к портьерам. Баев немало сил приложил к тому, чтобы его жилище постоянно было наполнено тенями и звуками и потому казалось обитаемым и даже опасными.
А вот на кухне было совсем не интересно. Пара китайских фарфоровых чашек, кофемолка, да несколько жестяных коробок с кофейными зернами и разными сортами чая. Медный сосуд для заваривания кофе и такой же медный чайник. Вот и все богатство.
Гардероб Баева, против ожиданий Прошкина, тоже был скромен и состоял из нескольких комплектов шитой на заказа формы НКВД, предназначенной для разных сезонов и погодных условий. И еще - Прошкин искренне удивился - у квартире Баева не было одеколона! А мылом он пользовался детским. То есть откуда взялся тяжелый сладковатый запах так и осталось для Прошкина загадкой.
Когда песок истек, а истек он ровно за тридцать минут, Корнев и Прошкин оставили квартиру с некоторым разочарованием. Улов небогатый. Корнев отправился на службу, напутствовав Прошкина просьбой крепить дружбу с Баевым, причем как можно быстрее.
4
Легко сказать - крепить дружбу.
Понятно, что Прошкину с Баевым дружить и дружить. А вот Баеву Прошкин со своей дружбой на кой ляд?
Подгоняемый этой невеселой мыслью Прошкин, в поисках предмета для дружбы, пошел на кладбище - взглянуть на могилку легендарного комдива. Может что-то умное в кладбищенской тишине в голову прейдет? Тем более кладбище в Н. было замечательным! Старинное, со множеством часовенок и склепов, густо увитых зеленью. С уложенными камнем удобными дорожками и витыми чугунными лавочками, больше похожее на парк, городское кладбище совершенно справедливо входило в число Н-ских достопримечательностей.
Кладбищенские сторожа тоже были людьми по-своему замечательными, и ведомству Прошкина совсем не чужие. К ним-то он в первую очередь и направился. Выяснить где могилка товарища Деева. А оказалось - новенькая могилка уже успела стать отдельной достопримечательностью. Больше десятка человек просило сторожей отвести их к этому памятнику новейшего времени, предварительно продемонстрировав служебные "корочки" (список сторожа аккуратно вели и своевременно отсылали в управление, преемнику Прошкина), остальные граждане просто любопытствовали. Хотя смотреть-то там особо не на что - уверяли сторожа.
Но Прошкин, располагавший еще часом времени до начала очередного инструктажа, все же решил к могилке прогуляться, в надежде, что чистый кладбищенский воздух развеет похмельную головную боль и мрачные мысли.
Могилка была в уединенном, очень живописном, но не слишком удаленном от центральной аллеи уголке, так что времени у Прошкина было еще предостаточно, и он плюхнулся на лавочку под кустом пышно цветущей сирени, чтобы поразмыслить и выкурить сигаретку. Пели птички, стрекотали кузнечики, солнечные лучи согревали мох на старых могильных плитах и ни единой живой души! Красота! Прошкин глубоко вдохнул, совершенно утратил бдительность и потянулся за сигаретой. Но закурить так и не успел. Кто-то быстро и едва слышно шел по дорожке, рядом с которой обосновался для отдыха Прошкин, со стороны кладбищенской ограды прямиком к месту, где теоретически располагалась надгробье Деева…
Прошкин как можно тише съехал с лавочки в гущу сиреневого куста.
Фигура двигалась абсолютно бесшумно и быстро - как бесплотный дух, она словно парила над плитами дорожки. Но при ближайшем рассмотрении оказалась всего лишь Баевым, обутым в сапоги для верховой езды. В руках у Александра Дмитриевича была свежая темно-красная роза на длинном стебле и конский хлыст с перламутровой рукояткой. Баев остановился у могилки, каким-то специфическим, но плавным и красивым движением извлек из кармана белоснежный платочек… Сейчас плакать будет - предположил прозорливый Прошкин. Но нет - то, что сделал Саша было куда как более странно. Он низко склонился, протер платочком край могильной плиты и поцеловал - совершенно, как старушки в церкви целуют праздничною икону. Смиренно и благоговейно. Положил на плиту розу, забрал точно такую же, но засохшую, снова сделал странный жест рукой - как будто прощаясь с покойным отчимом, и так же тихо и быстро стал перемещаться в сторону кладбищенской ограды. Товарищ Баев торопился - до начала инструктажа оставалось всего с полчаса.