- Так придумайте что-нибудь лучше, - примирительно сказал Прошкин.
- Зачем? Сама идея мне нравится…
Баев рассмеялся, совершенно неожиданно высоко подпрыгнул и на лету ударил Прошкина ногами куда-то под подбородок и в грудь. Прошкин отлетел на несколько метров, натолкнулся на дерево и съехал на землю, с неба над которой, прямо на него, посыпались со своих установленных астрономами мест крупные зеленые звезды…
7
Вспышки звезд ослабли, туман попытался рассеяться, а небо плавно трансформировалось в лепной потолок незнакомой Прошкину комнаты. Он лежал на диване, а у его ложа препирались Баев и Борменталь - совершенно как старинные кавалеры за право первыми припасть к руке прекрасной дамы. Кавалеры… Кавалеры ордена… Ордена креста…. Крестоносцы… Рыцари Храма… Розенкрейцеры… Братства Креста и Розы… Ветер сдувал засохшие розовые лепестки с гранитного черного камня…
Прошкина всем телом, каждой клеткой ощутил, не просто увидел, как во сне или в бреду, а именно почувствовал, как прямо у его лица поплыли, качаясь бархатные, шитые золотом тяжелые и пыльные штандарты, зашуршали шелка знамен и подбои плащей, глухо поскрипывал металл доспехов и сияла жаждущая крови оружейная сталь, испуганно всхрапывали от обилия незнакомых запахов кони. В узких каменных улочках все звуки были непривычно искажены, а чужие, безжалостно сверкающие, белого известняка здания не давали покоя глазам и прохладной тени для тела… На фоне этой белизны безнадежно яркими казались и перья плюмажей, и шитые конские попоны, и даже покрытые белесой пылью чужой земли плащи всадников. Зрелище было грандиозным - по узким улочкам струились потоки, вереницы из тысяч и тысяч воинов. Чувство священного долга превращало их в единое праведное Господне Тело, изготовленное к последней, решающей битве за обретение собственного Гроба. Армия выходила из города, и вступала в пески - такие же безнадежно белые, и безвкусно знойные как смерть. А у стены незнакомого города одиноко и плавно вертелась подобно веретену вокруг своей оси - не то в трансе, не то в танце фигурка безразличного к воинству дервиша. Это живое веретено сматывало нить времени и существования, и оставался только мертвый и бессмысленный песок, которому уже некуда сыпаться… Как песку в песочных часах…
Ведение рассыпалось за долю секунды. Прошкин был уверен, что побывал сейчас в крошечном осколке, черепке своей подлинной прошлой, давно и напрасно позабытой жизни. На атеистических курсах рассказывали о такой религии - буддизм. Это когда верят, что человеческая душа появляется на земле много раз, в разное время и в разных обличиях. Вот она - единственная и жестокая правда. Человечество лишено последней надежды и успокоения - радости смертного забытья. Смерть - всего только самое большое разочарование, как любая сбывшаяся надежда. Потому что несет в себе еще одну жизнь. Она подстегивает тупой бесконечный круг рождения. Как заставить этот круг остановиться, рассыпаться на мелкие колючие осколки? Прошкин хотел спросить об этом у многочисленных присутствующих востоковедов, но из гортани только с хрипом вырвался воздух, и он разочарованно застонал.
Взгляд Прошкина остановился на песочных часах - они стояли на старинном комоде в дальнем углу просторного зала. Точно такие же, как у Баева. А сам Баев умело, как настоящая сиделка, подкладывал под голову Прошкина еще одну подушку, комментируя этот процесс:
- Я опасаюсь, что у него инсульт. А при инсульте - главное покой, и высокая постель! У Николая Павловича такая конституция, которая очень типична для гипертоников…
Баев из-за спины Борменталя незаметно и озорно показал Прошкину кончик языка. Нечего сказать - умен Саша Баев. Вот ведь как Прошкину в этой жизни везет на встречи с умными людьми!
- Ну что вы право, Александр Дмитриевич! - совершенно бесцеремонно перебил Баева Борменталь, - аккуратным и умелым медицинским движением пальцев сжал запястье Прошкина, считая пульс, - такая клиническая картина совершенно не типична для инсульта. И вообще, что вы можете знать об инсульте! Ведь вы - офицер!
- У папы был инсульт в тридцать третьем, и ему приписали полный покой - так что мои знания, Иван Арнольдович, - сугубо практические, - парировал Баев.
- Ваши знания - дешевый дилетантизм! - продолжал негодовать Борменталь, даже не сделав попытки исправить Баева, назвавшего его именем персонажа-врача из пресловутой антисоветской пьесы, - Это самый обыкновенный тепловой удар. Возможно, что при падении он ударился головой, что привело к легкому сотрясению мозга. Принесите мокрое полотенце, а лучше льда. Через полчаса с ним будет все в порядке. Александр Августович - у вас есть в доме лед?
- Пойдемте тезка - поищем… - фон Штейн жестом пригласил Баева следовать за ним. Был он стариком высоким, сухощавым, сохранившим прекрасную осанку и гордую посадку головы, отчего казался величественными и надменным. Прошкин подумал, что свое "цивилизованное" имя Баев получил в честь дедушки. Интересно, как Сашу звали до этого? Прежде чем он стал Александром Баевым? Ведь наверняка у ребенка, которого подобрал Деев, уже было какое-то, скорее всего исламское имя? Додумать эту занятную мысль Прошкин не успел - Александр - младший вернулся с серебренным ведерком для шампанского, наполненным льдом, обернул кусочек в льняную столовую салфетку и уверенно начал прикладывать к вискам Прошкина.
Борменталь одобрительно хмыкнул:
- Вы, Александр Дмитриевич, прямо-таки настоящая милосердная сестра! О такой любой доктор только мечтать может.
Баев посмотрел на Борменталя сверху вниз стальным, острым как скальпель взглядом:
- Откуда вам знать, о чем мечтает доктор медицины? Ведь вы специалист по культам и ритуалам! Или я ошибаюсь?
- Гм… Коль вы не чужды медицины, Александр Дмитриевич - может, поведаете нам, чем так долго хворал ваш многострадальный батюшка и какой диагноз записан у него в свидетельстве о смерти?
- Ваш цинизм совершенно не уместен. Мне слишком тяжело об этом говорить, - Баев извлек из рукава белый платочек, но впадать в истерику на этот раз не стал - а ограничился только несколькими элегантными всхлипами.
- Людям куда проще было жить в прежние времена, - не к месту, с точки зрения Прошкина, начал философствовать Борменталь, - ведь в прежние времена существовали дуэли - благородный способ выяснения межличностных конфликтов…
Баев отреагировал на это замечание вовсе неожиданно - то есть просто выхватил пистолет и лихо пальнул, казалось не прицеливаясь, однако, к смешанному с уважением ужасу Прошкина, песочные часы разлетелись, засыпав песком и осколками комод и персидский ковер на полу.
- Я бы вам, почтенные, очень и очень не советовал пытаться возродить дуэльные традиции, - зловеще улыбнулся "Ворошиловский стрелок" Баев и незнакомым, но красивым движением обернув пистолет вокруг указательного пальца, вложил его в кобуру, резко поднялся и вышел. Прошкин застонал и прикрыл глаза в надежде, что происходящее ему только снится. Но попытка забыться оказалась совершенно неудачной. Сквозь головную боль до него долетали звуки, да и видно сквозь ресницы ему было вполне отчетливо:
- Каков ублюдок! - сквозь зубы процедил Борменталь.
- Его купили на ярмарке как коня, и как коня же и воспитывали… Вот и вся наша евгеника, Иван Арнольдович! Как можно вообще говорить о врожденном аристократизме? Прав был Дидро - воспитание суть решающий фактор человеческого развития…
Тут фон Штерн задумался, снял круглые очки в стальной проволочной оправе, положил на стол и, стал всматриваться куда-то в неведомую даль мудрым, но не видящим взглядом, а потом тихо сказал:
- Хотел бы я, что бы он действительно был ублюдком. Нет, Иван Арнольдович. К моему большому сожалению, нет… Он абсолютно законнорожденный. Безусловно - далеко не единственный наследник. Точнее - двадцать первый. Но от этого не менее легитимный. Тем более, никто ведь точно не знает, сколько их сейчас осталось всего. И он сможет подтвердить свои права. И теперь ничего с этим не поделаешь. Да, и стоит ли…
Борменталь нетерпеливо перебил:
- Вы лично видели документы?
Фон Штерн молча кивнул.
- Вы, осознаете, что это значит для Ордена? - Борменталь почти кричал, - Ах, Александр Августович! Ну отчего Вы этому попустительствовали? Отчего вы не заняли более взвешенной позиции в отношениях с Дмитрием еще тогда…
- В ней уже не было смысла. Нужно иметь мужество признать - Ордена нет. Есть груда черепков. Осколки. Стеклянная крошка - как от этих разбитых часов. Ничего больше. Тело не воскресить - даже при помощи источника. Источника бессмертной силы или как там его называют. Просто я понял это одним из первых.
- Вы? Это говорите вы? Человек, который столько раз делал то, что другие считали не возможным и даже пагубным? У вас безупречная интуиция. Вы - наша легенда! Наша надежда. Может быть единственная!
- Я давно отошел от дел. Я больше не член. Я просто живу. Доживаю…
- Не бывает бывших членов Ордена! - пафосно отчеканил Борменталь и тоже порывисто вышел.
8
Корнев, выслушав сбивчивый рассказ Прошкина о недавних событиях, вздыхал и нервозно размешивал в граненом стакане с мельхиоровым подстаканником третью ложку сахара:
- Ох, Николай! Нет, чтобы считать, что это просто сон! Или хотя бы взять да и скрыть от начальства… - Конрев отхлебнул переслащенный чай, поморщился и выплеснул содержимое стакана в украшавшую кабинет кадку с фикусом, и принялся изготавливать новую порцию, - все твоя сознательность! Теперь и у меня голова от мыслей тяжелых просто раскалывается, не знаю, что и делать…
- Я бы разве стал Владимир Митрофанович вас беспокоить по пустякам? Я просто единственно теперь переживаю, что этот ненормальный Баев кому-нибудь голову снесет…
- Тебе, к примеру, за твое любопытство не умеренное! - надо признаться, Прошкин действительно опасался такого развития событий после того, как стал невольным очевидцем неприятной сцены в доме фон Штерна. Корнев выплеснул второй неудачный стакан чая, вытащил из сейфа бутылку водки и глотнул прямо из горлышка.
- Значит так, Николай, бери бумагу - пиши официальный рапорт - мол, прошу включить в состав группы специалиста по культам и ритуалам - для организации более эффективной работы. Чтобы включили именно Субботского я позабочусь…
- А вдруг Субботский не захочет? И куда денется Борменталь? - засомневался в могуществе начальника Прошкин.
- Да что значит не захочет? Кто его будет спрашивать, когда война на пороге! - возмутился Корнев, - а насчет Борменталя не переживай - я уверен, что товарищ Баев с ним и без нашей помощи замечательно разберется…
И продолжал:
- Вот тебе Прошкин бутылка кагора, вот фотографии могилы этой, что б ей пусто было! Ну, которые Ульхт на кладбище сделал. Твои соколы, при задержании фотоаппарат изъяли, самого Альдовича отколотили - ну не бывает у нас по другому! Что ты не делай! Но когда разобрались что к чему - фотоаппарат вернуть - вернули, зато пленку вынуть и напечатать позаботились. Вот - что есть, то есть. Хорошие у нас сотрудники! Ответственные… Так вот - бери это все хозяйство и езжай в Прокопьевку, к этому как его - из Сенода… Гражданину Чагину. И выясни с ним - он дед болтливый и таинственных историй из прежней жизни знает великое множество, о чем там он с Баевым откровенничал, да что слыхал, еще в давешнее, царское время про состояние бухарского Эмира, да про его наследников. Фотографию Ульхта прихвати, что тебе Баев отдал, и эти тоже - с могилкой. Покажи старику, спроси - что за нехристи придумали циркуль на могиле рисовать! И не забудь, Прошкин - скажи ему непременно - мол, Александр Августович фон Штерн, кланяться велел, очень просил, что б вы мне помогли! Уяснил?
Прошкин облизнул пересохшие губы. Как он сам, дурак, не додумался, что к отцу Феофану (в миру, и в уголовном деле фигурировавшему как гражданин Чагин) Баев ездил совсем не о нем, Прошкине, беседовать, а про своего дедушку справки наводить! А про его - Прошкина - собственные художества, видимо, просто к слову пришлось. Вообще Прошкину было стыдно за собственное скудоумие. Ведь не Корнев, а он сам работал в специальной следственной группе НКВД в Туркестане и занимался розыском и изъятием в государственный бюджет ювелирных изделий, золота и иных ценностей, принадлежавших местной знати - баям и мусульманским священникам. И там он множество раз и от задержанных, и от местных жителей, и даже от самих бойцов Восточного фронта, слышал легенду о десяти тонах золотых слитков и украшений последнего царствовавшего Эмира Бухары - Сеид Алим-хана, которые тот успел спрятать в канун решающего наступления красной конницы. В таком удручающем контексте возможность побеседовать с отцом Феофаном казалась Прошкину вполне достойным средством реабилитироваться за допущенные промахи хотя бы в собственных глазах.
Философская беседа.
Отец Феофан сидел на стуле в комнате правления колхоза, в новеньких очках и с интересом читал газету "Комсомольская правда". На шее Феофана красовалась тонкая золотая цепочка и не слишком массивный, зато явно старинной работы крест. О происхождении этого аксессуара даже спрашивать смысла не было - понятно, Баев презентовал - тоже, наверное, из сыновней почтительности! Прошкин с трудом подавил в себе желание оттузить не в меру общительного священнослужителя, или хотя бы пару раз дернуть за седенькую бороденку! Он приехал сюда с познавательной миссией и эмоции проявлять не время.
- Доброго времечка! - обрадовался Феофан, заметив Прошкина, а услышав что ему велел кланяться Александр Августови фон Штерн недоуменно отложил газету.
- Прав был мальчик. Должно быть, совсем под старость спятил его почтенный родственник! Еще и вина мне прислал? Нет уж - увольте. Сокращать отмеренные мне Господом дни я просто не вправе. А ну как оно отравлено? Чего можно еще ждать от помешанного?
Прошкин вынужден был лебезить, хвалить остроту ума и редкостную память, которую сохранил в свои почтенные годы Феофан - что дано далеко не каждому. Да хоть бы и тому же фон Штерну. И даже признаться, что вино, мол, от них - от Управления за бесценную помощь отца Феофана в их затруднениях. И слезно просил мудрого и образованного Феофана помочь ему - как частному лицу, совершенно в интересах такого учтивого и разумного юноши как Баев, тем более что последний постоянно подвергается не справедливым гонениям, разобраться в некоторых хитросплетениях династических отношений в странной семье, патриархом которой был фон Штерн. Тем более батюшка юноши, и соответственно сыночек фон Штерна, скончался не так давно, и похоронен под таким вот своеобразным надгробием…
Феофан снова водрузил на нос очки, тщательно разглядел фотографии надгробья, затем отхлебнул вина. Предварительно тщательно обнюхал пробку, плеснул немного и покачал казенного вида граненый стакан, словно бокал богемского стекла на дегустации. И, наконец, сочтя вино вполне достойным, начал просвещать Прошкина.
- Династия, любезный Николай Павлович, подразумевает существование между людьми кровнородственных уз. Святость коих признает даже ваша власть. Отказавшись от дворянских привилегий - вы ведь, тем не менее, признаете значимость пролетарского происхождения. По сути, это лишь смена основания классификации, а не отказ от самого принципа. В упомянутом же вами конгломерате личности кровным родством никак не связаны и семьей по Божьему промыслу не являются… Фон Штерн - ученый одиозный. В своей гордыне меры не знающий! Кто еще кроме нашей Церкви мог дать достойную оценку его находкам? Ведь я сам лично благословлял его экспедицию, еще тогда, в 1884, и следующую - которая направлялась уже не в Китай, а в Монголию. Он клялся действовать от лица Православной Церкви и Государя. Ведь экспедиции снаряжались на средства казны и Синода… И что же в результате? Его отказ передать находки - имевшие, уж поверьте мне на слово, совершенно узко конфессиональный, а не научный интерес, Синоду, многочисленные попытки обнародовать информацию, того не заслуживающую и могущую смутить неустойчивые в вере умы… А все от гордыни. Все беды от гордыни Николай Павлович. Безусловно, государственное финансирование экспедиционной работы прекратили тотчас. Но фон Штерн человек упрямый - упрямство та же гордыня! - стал искать альтернативные источники средств - да он и тогда видимо уже не в себе был. Ведь не мальчик! Солидный, именитый ученый - стал собирать легенды и карты различных кладов и сокровищ, несколько раз даже втянув недальновидных авантюристов в свои прожекты, и многократно отправлялся на поиски сиих кладов! Увы - не располагаю знанием о том, преуспел ли он в этой своей затее. Но - вернусь к кровным связям. В своей мудрости Господь не дал ему с супругой наследников. Но фон Штерн непременно хотел, чтобы его научные начинания были продолжены, причем просто ученикам предать свое, как он считал, бесценное знание, он не желал. И вот после смерти своей супруги, если мне не изменяет память, скончалась она от чахотки, Александр Августович усыновил весьма даровитого сироту - Диму Деева. Но и тут промысел Божий встал на пути его греховной гордыни. Отрок грезил только о военной карьере, хотя и был слаб здоровьем, но мечту свою все же воплотил! Так что Дмитрий в той же малой мере собственно сын фон Штена, как Баев… внук, - Феофан сухо и иронично рассмеялся.
Прошкин чуть рот не открыл от недоумения, пока слушал этот назидательный спич, а когда все-таки открыл рот, то только для того, что бы подытожить:
- Выходи - фон Штерн усыновил Деева, а потом Деев - усыновил Баева? Действительно довольно странная семейка получается…
- Да не слишком странная, если принять во внимание традиции вольных… традиции некоторой части так называемой "свободомыслящей интеллигенции" предреволюционной поры, - Феофан сглотнул часть предложения, искусственно закашлялся, снова хлебнул вина и продолжал, - ведь в бытовом отношении - отрок 10 лет не требует тех хлопот что младенец, - будь то усыновленный или собственный, и амбиции родительские удовлетворить способен куда скорее. Я не оспариваю такого выбора - как человек принявший добровольно монашество и сопутствующий ему целибат, я не в праве давать советы в отношении как теперь принято говорить "семейного строительства" - Дмитрий Алексеевич был весьма многогранно талантлив, и в высокой образованности и учтивости Александра Дмитриевича, я имел возможность лично убедиться…
- А чем так сильно болел Дмитрий Деев? Вы, отец Феофан, упомянули, что он был слаб здоровьем, вот и скончался он в довольно молодом возрасте - после длительной болезни…