Я молча закуриваю, чтобы она могла немного собраться с мыслями.
- Зря вы смотрите на меня таким убийственным взглядом, - говорю ей. - Вы сами себе обеспечили тюрьму. Нам остается только снабдить вас транспортом. Что касается меня, то я даже готов в какой-то мере облегчить вашу участь, но при двух условиях.
- Говорите же! - отзывается она раньше, чем можно было ожидать.
- Во-первых, если вы запомните эти слова "в какой-то мере", потому что я не чудотворец и не люблю давать невыполнимых обещаний. Во-вторых, если вы поможете мне обнаружить человека, который пользуется вашим почтовым ящиком.
- Но как вам помочь? Как?
- Погодите! Спокойно! Ящик использовался двояко: одни время от времени приходили к нему что-то взять или положить, а другой доставлял соответствующие директивы и уносил то, что приносили другие. Следовательно, этот другой имел дело с ящиком значительно чаще. Постороннему пользоваться этим ящиком рискованно, а еще более рискованно пользоваться им часто. И потом, Бертен остановил свой выбор именно на вас, по-видимому, не случайно. Скорее всего, выбор пал на вас именно потому, что в этом же доме проживает человек, который может запросто пользоваться вашим почтовым ящиком.
- Но зачем ему пользоваться моим, когда у него есть свой? - спрашивает Касабова с некоторой долей логики.
- Из опасения, как бы кто-нибудь не проверил его ящик, или просто выдает ваш ящик за общий. Поэтому подумайте хорошенько и скажите мне, кто из жильцов вашего дома способен пойти на такое дело.
- Не вижу таких, - отвечает женщина, немного подумав. - Тут живут большей частью люди рассудительные, они не станут играть с огнем.
- А как же вы рискнули?
- Подвели меня...
- Раз подвели вас, с таким же успехом могут подвести и другого. Прикиньте получше. Начните с первого этажа и квартира за квартирой поднимайтесь до самого верха.
- Коко! - восклицает женщина, едва дав мне договорить. -- Если найдется в нашем доме такой, то это именно он, и никто другой.
- Никто другой?
- Никто, уверяю вас! Я пятнадцать лет здесь живу...
- А кто он такой, этот Коко?
- Ничтожество. Повеса. Квартира досталась ему от матери, так он, представьте себе, продает две комнаты своему двоюродному брату ради того, чтобы купить "мерседес"! Есть у него голова на плечах? Потом начал тайком развозить пассажиров с вокзала, зарабатывать деньги, только его накрыли два-три раза, и пришлось ему отказаться от этого дела. Кончилось тем, что он продал свой "мерседес", а деньги пропил со своими дружками. А теперь нанялся в таксисты.
- А не могли бы вы сказать, какую жизнь он ведет, чем занимается?
Минут пять спустя я уже сожалею, что задал необдуманный вопрос. Я наверняка не стал бы его задавать, вспомни вовремя, что имею дело с парикмахершей. Касабова изрыгает такой мощный поток всевозможных сведений, что я уже чувствую себя утопленником, попавшим в водоворот нескончаемых сплетен о ночных попойках, азартных играх, о связях то с той, то с другой, которая потом таскалась с тем-то, вы, должно быть, слышали о нем, он в прошлом году попал в катастрофу возле Панчерева, даже газеты писали, но вышел сухим из воды, потому что у женщины, которую он сшиб, оказалось только два сломанных ребра, ему, конечно, пришлось платить, но что толку от его денег, когда тебе переломают ребра, и так далее, и так далее...
- Вы о ком, о Коко?.. - время от времени спрашиваю я, чтоб как-то всплыть на поверхность.
На что неизменно следует ответ:
- Нет, о его дружке, но не об этом, про которого я только что говорила, а о другом. А что касается Коко, то не бойтесь, вы и о нем сейчас узнаете. Только этот Сте-фо, вы себе представить не можете, что это за проходимец, ввязался в драку с Коко из-за Лены, а у Лены губа не дура, ведь ему дядя слал доллары, а доллары он менял на сертификаты, потом выменивал левы по четыре за доллар, и деньжищ у него было целая прорва, только потом дядя перестал слать ему доллары, и, как только закрылась кормушка, все пошло прахом, и Лена ему говорит: "Чао, бамбино", а сама снова норовит вернуться к Коко, да не тут-то было, осталась она с носом, потому что, должна вам сказать, Коко не из тех, что сидят и ждут сложа руки, нет, он уже снюхался с этой, с Жаннет, тоже мне Жаннет, да она самая обыкновенная Иванка, а поди ж ты, хочет, чтобы ее звали Жаннет, ну и, конечно, нигде не работает да отцовские денежки транжирит.
И я снова чувствую, что бурный водоворот захватил меня и уносит в глубь, в пучину этого словесного моря.
- Довольно, хватит! - наконец собрался я с духом. - Надо отдать вам должное, характеристика получилась исчерпывающая, вы обладаете исключительным даром речи. Не знаю только, насколько вы владеете умением молчать.
- Когда это необходимо...
- Необходимо именно теперь. Необходимо нам, а тем более вам. Если вы хотите еще какое-то время .провести здесь, в этой уютной квартире, а не в тюрьме, и если вы по-настоящему желаете, чтобы я исполнил свое обещание, вам просто-напросто следует забыть, что между нами был какой бы то ни было разговор, и вообще забыть, что я к вам приходил.
- Ладно. Забуду.
- Но имейте в виду, - добавляю я, - не вздумайте опустить что-нибудь в почтовый ящик.
- Что именно?
- Вы знаете что: призыв о помощи, сигнал или какой намек. Не считая оперативных работников, никто, кроме вас, не знает об этой истории с почтовым ящиком. Так что, если противник что-либо пронюхает, мы ни на йоту не станем сомневаться, что в предательстве повинны вы. И тогда...
- Нечего мне объяснять, - прерывает меня женщина. - Устою перед соблазном, не стану делать себе харакири.
- Я бы хотел вас видеть, - слышу в трубке голос Бояна.
- Что-то очень важное?
- В данный момент не особенно важное, но может стать важным, - неопределенно говорит он.
- Хорошо. Мы увидимся в семь.
И я даю ему адрес одной служебной квартиры.
Ныне понедельник, и операция на вилле Раева в ночь с субботы на воскресенье прошла нормально, так что мне не ясно, зачем Бояну срочно понадобилось встретиться со мной. Но даже если нет серьезного повода, встретиться с парнем нелишне хотя бы ради того, чтоб как-то поддержать его морально.
Квартира, как было сказано, служебная, обставленная стандартной мебелью двадцатилетней давности, громоздкой, тяжелой, мрачной, внушающей уважение разве что своей уродливостью. Словом, как будто я нахожусь в обычной домашней обстановке, с той лишь разницей, что у меня не такой застоявшийся воздух. Я вытягиваюсь на твердом, как доска, диване, объятый неповторимым чувством холостяцкого уюта, и, вероятно, начинаю дремать, потому что, когда от двери доносится звонок, я машинально поднимаю левую руку, чтобы поднять трубку несуществующего телефона.
Входит Боян, слегка запыхавшийся и немного возбужденный, он бормочет что-то вроде извинений - отнимает, дескать, у меня время.
- Ты убедился, что за тобой следом никто не шел?
Он кивает.
- И надеюсь, не слишком озирался по сторонам...
- Я делал в точности так, как вы советовали.
-Тогда садись и рассказывай, что там в данный момент не особенно важное, но может стать важным.
- Лили, - лаконично отвечает он и плюхается на стул.
- Коньяк будешь пить?
- Спасибо, не могу. Недавно выпил целых две рюмки.
- Значит, Лили? - спрашиваю, наливая себе полрюмки из бутылки, которую принес с собой. - И что же с ней стряслось, с Лили?
- Как вам сказать? Ходит за мною как тень.
- И чем ты это объясняешь?
- А что тут объяснять... - Он как-то мнется. Потом вдруг выдает: - Она влюблена в меня.
- И как ведет себя? Ходит всюду за тобой по пятам?
- Ну, до этого еще не дошло. Но позавчера, в субботу, как раз когда я сидел с Анной в "Софии", Лили тоже пришла туда и села за соседний столик. Она никогда не бывала в "Софии", но когда те стали ее подначивать, что я будто бы днюю и ночую в "Софии", она не долго думая и приперлась туда, уселась в трех шагах от нас и сидела до тех пор, пока мы не ушли.
- Сидела тихо, спокойно?
- Да, тихо и спокойно, но бросала в нашу сторону такие взгляды, что все было ясно как день. Я вертелся, делая вид, будто у меня насморк, только Анну не проведешь, настроение у нее испортилось, а когда мы вышли, начался, как водится, скандал, и я с трудом успокоил ее. А вчера Лили опять принесло, опять она села у нас под носом. И сегодня тоже, только в этот раз не нашлось свободного места, поэтому она ходила туда-сюда
мимо нас, все время глазея в нашу сторону. И конечно, новый скандал с Анной. Если так будет продолжаться, то может дойти до полного разрыва, и тогда уже дорога на виллу будет для меня закрыта.
- Да, это для нас не очень хорошо, да и для тебя, вероятно.
- О, если вы имеете в виду Анну, то, мне кажется, немного преувеличиваете. Верно, она более чистая, не такая, как те, наши, я хочу сказать, в ней больше детского, но она до того избалованная, капризная, что эти ее капризы у меня вот тут сидят.
- Тебе придется самому как-то это уладить, иначе осложнений не миновать, - говорю я. - Нашла коса на камень. Все же Лили твоя приятельница, правда?
- И да и нет, - уклончиво отвечает парень.
Он достает отощавшую коробку сигарет и закуривает.
- Дело в том, что дружбу все понимают по-разному. И чем я виноват, что она ее понимает так, как ей хочется. Я не бегал за нею, не канючил, не давал никаких обещаний, она сама пришла. - Боян замолкает и косится в мою сторону. Потом продолжает: - Но это вопросы чисто личные, как вы сказали, и я слишком много болтаю -- наверное, после выпитого - и, может, вам надоел уже...
- Вовсе нет. Просто мне бы не хотелось, чтобы ты подумал, будто я заглядываю в твои тайны.
- Тайны! - Боян небрежно машет рукой и выпускает густую струю дыма. -- Мура это, какие тут тайны, сущий вздор. Все это тянется еще с выпускного бала... Я имею в виду себя, потому что у Лили неурядицы начались еще раньше. Впрочем, вы, наверное, знакомились с ее делом.
- Скажешь такое. "С её делом"!.. - бормочу я. - Если на таких, как вы, начнем заводить дела... Видел там какую-то справку, где перечислены все имеющие отношение к вашей шайке.
- Она, если разобраться, несчастное существо.
"Вроде твоей матери", - мелькнуло у меня в голове.
- Раньше, я хочу сказать, до этого выпускного бала, я ее знал очень мало, просто жили по соседству. Идет она, бывало, по улице, а мальчишки ширяют друг друга под ребро и перешептываются: "Вот это баба", вкладывая в это и. переносный и буквальный смысл, потому что, если вы ее видели, она девка дородная. Жила она с отцом, мать ее умерла - с горя, как говорила Лили, - поскольку отец не мог простить ей, что родила ему дочку. Бывают еще такие типы, знаете, вот и отец ее был из таких, и мало того, что этот папаша превратил Лили в служанку, так еще со свету ее сживал за слабые отметки, а могла ли она хорошо подготовить уроки, когда без конца занималась стиркой и уборкой? Все ничего, но, когда Лили подросла, он стал держать ее под замком - в школу, в магазин, и ни шагу больше. Но вся штука в том, что он работал в какой-то там администрации или экспедиции в газете и ему часто приходилось разъезжать. В таких случаях он доверял дочку соседке, ну а соседка, понятное дело, не станет ходить за нею следом, и вот однажды заварилась каша... - Замолчав, Боян бросает взгляд на почти полную бутылку и спрашивает: - Можно все-таки немножко коньяку? Самую малость, один глоток.
- Разумеется, я же предлагал тебе, - говорю в ответ и наливаю ему полрюмки.
Он и в самом деле отпивает очень немного и возвращается к своей истории:
- У них была крохотная комнатенка в мансарде, и отец сдавал ее студентам, чтобы получить небольшую прибавку к зарплате. Так вот, студент, живший у них в ту пору, решил поразвлечься с Лили разок-другой, пользуясь тем, что отца нет дома, а девчонка возьми да и забеременей. Когда Лили поняла, что случилось, и сказала об этом студенту, тот начал изворачиваться: дескать, это ты не от меня, хотя до него она ни с кем не водилась. Студент до того струсил, что однажды ночью исчез и больше не появлялся. Подружки посоветовали ей идти в больницу, поскольку она несовершеннолетняя, и Лили пошла. Все было бы шито-крыто, но у кого-то из больницы хватило ума передать о случившемся отцу, после чего тот прибежал домой страшнее дикого зверя. Как раз в это время соседка-портниха шила для Лили бальное платье и пришла сделать примерку. Этот тип набросился на Лили и давай ее бить, и мутузить, и рвать это платье. Лили, конечно, бросилась бежать, а он ей вдогонку и орет на лестнице: "Вон, подлюга, из моего дома, и чтобы ноги твоей тут больше не было, мерзавка проклятая!" - и прочее в этом духе.
Боян раздавливает в пепельнице окурок и снова глядит мне в лицо.
- Мне продолжать?
- Что за вопрос? -- товорю. - Начатый разговор доводят до конца или вообще его не заводят.
- А, ну ладно... Мне просто не хочется вам надоедать. Надо сказать, что обо всем этом я узнал уже потом, от Лили, а в тот самый день, когда был назначен выпускной бал, прибегает ко мне Роза, такая худенькая, вы, наверное, знаете ее, и говорит: "Ты согласен сегодня быть кавалером Лили? Она, бедняжка, такая несчастная. Мы собрали денег, - говорит, - и купили для нее платье, не Бог весть что, но все-таки новое, и сговорились привести ее на бал, ведь она в таком состоянии, что от нее всего можно ждать, так что, если ты согласен быть ее кавалером..." - "А почему бы и нет, - отвечаю. - Если, по-твоему, это будет для нее каким-то утешением". И по моей просьбе ей сообщили, что вечером я буду ждать ее в саду, против военного клуба. Когда я пришел туда, она была уже там, в своей обновке, в простеньком платьице в зеленую клетку, а главное, очень узком для нее: в этом платье Лили мне казалась толстой, как никогда, и мне стало не по себе, когда я подумал, как заявляюсь на бал с такой девушкой, какая там девушка, с такой женщиной, но, так как я и сам не мог казаться таким уж привлекательным в своем костюмчике, купленном в магазине готовой одежды, мне подумалось, что мы с Лили одного поля ягода, и я повел ее к ресторану.
Еще раз пригубив коньяк, Боян извлекает новую сигарету из мятой коробки и, закурив, продолжает:
- Веду я ее к ресторану, а она возьми и спроси: "Я не очень страшная в этом жабьем платье?" - "Почему в жабьем, - говорю, - обычное платье". А она мне: "Будь у меня немножко больше денег, я бы взяла другое, поприличнее, оно хотя бы не стягивало меня до такой степени, того и гляди, разойдется по швам". - "Будь у меня больше денег, - говорю ей, - мы бы с тобой подкатили к ресторану в красном "ягуаре" на зависть всем зевакам, да и те, что приехали на "фиатах", пускай бы лопнули от досады". Но поскольку приличного платья не было, а о "ягуаре" и говорить нечего, мы протиснулись сторонкой . сквозь толпу и, войдя незамеченными, забились в самый угол, где уже устроился наш Апостол. Мы кое-как пришли в себя, вечер был так себе. Ночевали у Марго, родителей ее не было, и Лили казалась почти счастливой, а мне, честно говоря, от всего этого запомнились только ее чулки, рваные выше колен, - они тоже ей были тесны... В общем, так это началось...
Он опять смотрит на меня, но в^этот раз не решается спросить: "Вам не надоело?"
- Долгое время отец и слышать не желал о родной дочке. Он был из тех жалких мещан, которые вечно разглагольствуют о приличиях, меньше всего считаясь с ними, но, так как соседи без конца говорили, что ему должно быть стыдно оттого, что он прогнал из дома родную дочь, он наконец снизошел до того, что перетащил в мансардную комнатенку ее вещички и разрешил ей там поселиться, но с условием, что она не станет его беспокоить чем бы то ни было, подразумевая под этим питание и деньги. А так как у Лили не было диплома, выбирать для себя работу она не могла, и тут ей пригодилось то, что она умела стряпать, - девушка устроилась на кухню при какой-то столовой.
- Сейчас она где-нибудь работает?
- Ну конечно, все там же... С семи утра до двух.
- Значит, она не совсем потерянный человек?
Боян глядит на меня озадаченно.
- В каком смысле?
- Известно, в каком смысле...
- А, вы насчет морфия?.. Она им пользовалась не больше двух-трех раз, и то не от хорошей жизни.
- Ты так считаешь?
- Уверяю вас. И с компанией этой шляется только из-за меня. Чтобы приберечь ампулы для меня, она колет себе витамин С. - Лили единственная знает мою тайну.
- Значит, ты ей в какой-то мере обязан...
- Как же, обязан, конечно. Только чем я могу ей отплатить? Любовью? А что делать, если не можешь заставить себя любить? Как-то раз она в шутку сказала, что я приветлив, как некролог. "Тогда зачем же ты водишься со мной?" - спрашиваю я, а она мне в ответ: "Так ведь бывают люди, которым нравится читать некрологи". Должен сказать, что она и сама чем-то напоминает некролог. Она и я - какая парочка, представляете? Два некролога, которые взаимно читают друг друга. Порой она чем-то мила мне, я жалею ее. Но Лили в этом не нуждается, она готова возненавидеть меня за это, ей нужна любовь. Вцепилась в меня, точно так же, как мать, но я должен от нее избавиться, вы понимаете, от матери мне никак не избавиться, поскольку она мне мать и поскольку я не хочу, чтобы ее смерть оставалась на моей совести, но от Лили я должен избавиться, потому что я просто задыхаюсь в объятиях этих двух женщин, с одной стороны истерика, а с другой - меланхолия... - Тут он прерывает свой рассказ и спрашивает: - Вы ее видели, да?
- Кого именно? Истерику или Меланхолию?
- Лили.
- Только один раз. И то мельком.
- И от одного раза может остаться какое-то впечатление. Есть мужчины, которым нравятся такие женщины. Но что я могу поделать, если она мне не нравится! Эта ее полнота и белая кожа, эта дряблая рука с не очень чистым маникюром, и этот кухонный дух и запах женщины... Я ничего такого не говорю, понятно, трудно помыться два раза в день на этом убогом чердаке, и она изо всех сил старается быть чистой и аккуратной, но этот кухонный запах, как будто пропитавший ее насквозь, и этот убогий чердак со стопкой старых книг и кучей старых вещей, нагоняющий тоску, как и она сама, ее пристрастие к черному цвету, к вышедшим из моды любовным романам и к меланхолической музыке...
- Вкус, ничего не поделаешь... - бормочу я, лишь бы заполнить паузу.
- Но все это не так важно, - вдруг замечает Боян. -Она может купаться в одеколоне. Иметь ослепительный маникюр. Купить за тридцатку платье, пестрое, как цветущий сад. Ежедневно причесываться в парикмахерской. И даже спрятать свои кричащие бедра. И все равно я не стану ее любить. Потому что она вечно будет напоминать мне меня самого, напоминать о том, что связано со мной, с моим прошлым, с моей матерью, с этим аптечно-мор-фиевым миром, с моими неудачами, со всем тем, что мне хочется забыть, преодолеть, вытравить из своей памяти, понимаете?
- Думаю, что понимаю. Но не забывай, что и ее кто-то должен понять.
- Ну пускай себе находит такого. Ведь я же вам говорил, что есть мужчины, которые на нее засматривают- . ся. Пускай найдет себе подходящего и устраивает свою жизнь. Так нет же, она вбила себе в голову, что для нее самая надежная опора - человек вроде меня, который и сам еле держится на ногах. Или я, по-вашему, должен пожертвовать собой?