Хижины, сделанные из камыша, обмазанного глиной, выбеленные, окруженные кольями с растянутыми на них сетями, тянулись по обе стороны канала, у самой воды. Тут же, около временных рыбачьих хат, заякорена большая баржа, приемная база рыбзавода. За ее кормой, вытянувшись цепочкой вдоль берега, пришвартовался караван шаланд, только что вернувшихся со взморья. Головная выгружала богатый улов. Два дюжих молодых рыбака в резиновых сапогах, в жестких брезентовых куртках с привычной небрежностью хватали остроносую стерлядь, безобразную камбалу, благородных красавцев осетров и швыряли на чисто промытую, выскобленную до белизны деревянную палубу базы. Приемщики сортировали рыбу, бросали ее в ящики, взвешивали и отправляли в холодильник, на временное хранение, до прихода с большой земли специального транспорта.
Пограничный катер тихо, с выключенным мотором, используя инерцию и силу течения, скользил вдоль шаланд. Смолярчук здоровался с рыбаками, прикладывая ребро ладони к зеленой фуражке, слегка кивая головой, улыбаясь и безмолвно, глазами, спрашивал: ну как?
И все одинаково приветливо, просто, дружески отвечали ему. И каждый понимал, что значило это невыговоренное "Ну как?".
Смолярчук с первого же дня, с первого часа своей службы на Дунае не чувствовал себя чужим в незнакомом краю и новичком на заставе. Опору в трудной, новой для себя работе искал не только среди солдат и офицеров. Сразу же пошел к людям, живущим на его участке границы. Не пожалел ни времени, ни энергии и в самый короткий срок перезнакомился со всеми. Прошел год с небольшим, и он со многими сдружился, приобрел помощников. Легко, охотно, с чистым сердцем отдавали рыбаки свою дружбу Смолярчуку. Они видели его одержимую любовь к границе, преданность ей. Этим он и покорил их на первых порах. А потом и больше увидели. Он никогда не придирался к тем, кто невольно, впервые нарушил пограничный режим. Но был неумолимо строг с теми, кто уже был предупрежден, кто не уважал пограничные порядки, пусть даже не по злой воле, а только по своей нерадивости.
Просто, легко чувствовали себя с ним люди и на рыбалке, и на зимней ломке камыша, и у костра, и за свадебным столом.
Молодым он не уступал ни в силе, ни в песне, ни в удали, ни в смелости, ни в танцах, плавал и нырял не хуже выросших на Дунае.
Он знал, как и чем живут люди в зоне его заставы, и никогда это знание никому не принесло каких-либо тревог, беспокойств, неудобств. Все отлично понимали, что этим своим знанием он пользуется лишь в одном святом случае - охраняя границу. И потому люди не скрывали от него даже того, что можно было легко скрыть.
- Андрей Иваныч, загляни сюда! - На корме базы стоял старый мастер Мартыныч с длинным и узким ножом в руках.
Катер подрулил к базе, мягко стукнулся о ее железный бок, огражденный старыми баллонами.
- Ну, заглянул… - Смолярчук озабоченно смотрел на мастера и выжидательно улыбался.
- Плохо заглядываешь. Перелезай через борт и пользуйся царским кусом.
- Царский кус?… Это что такое?
- До сих пор не знаешь? В прежнее время первая икра, добытая в начале сезона, отправлялась на царский стол в Петербург. Старый русский обычай. Теперь сами едим ее, эту добрячую первинку, да друзей угощаем. Приготовь пузо, Андрей-батюшко, щедриться буду!
Мастер подошел к оцинкованному разделочному столу, на котором растянулась белуга пудов на пятнадцать. Только-только, видно, уснула, оглушенная сильным ударом весла. Треугольная, желтовато-белая короткая морда с приплюснутыми усами оскалена. Хребет и спина отливают простым, темно-серым, почти щучьим убором. Брюхо и того скромнее - грязновато-белое, вспученное.
Мастер ножом полоснул рыбину по тугому брюху, запустив в разрез оголенную до локтей руку, уверенно, аккуратно стал извлекать оттуда что-то мягкое, темное, подернутое мутной оболочкой. Потом взял небольшой кусок этой густой массы, бросил на грохотку, протер над тарелкой, отделил икринки от оболочек, слегка посолил и, не пробуя, смачно поцокал языком.
- Объедение! Ешь, старшой, да похваливай.
Смолярчук зачерпнул из полной тарелки ложку свежайшей зернистой икры, без всякого удовольствия проглотил ее.
- Не ходко пошла? Всухомятку даже такая пища не больно рысиста. Горькая ее бы живо подхлестнула. Жаль, не имеем такой благодати. Передний край. Строго воспрещается. А может быть, устарело оно, это запрещение? - Мастер подмигнул, засмеялся. - Люди наложили запрет, люди и отменят его. А?
- А вы у них, у людей, спросите? - Смолярчук кивнул на рыбаков, разгружавших рыбу, и тоже засмеялся.
- Катер приближается, товарищ старший лейтенант! - доложил моторист в зеленой фуражке.
- Что за катер? Откуда? - Смолярчук оглянулся, посмотрел влево и вправо. Белая протока, сколько глаз видел, была чистой. И только минуты через две или три из-за поворота со стороны коренного дунайского русла показался катер, тоже белый, с вымпелом пограничников на мачте. Смолярчук удивился. Как он попал сюда? Почему? Должен быть на заставе. Случилось что-нибудь?
Рядом с рулевым сидел Черепанов, самый удачливый рыбак Дуная, капитан сейнера. Смолярчук сразу узнал его: Черепанов выделялся своей светло-золотистой, кудрявой, как у мальчишки, головой, богатырски раздольными плечами и могучей грудью. Появился он в здешних местах дней восемь назад. Проводит отпуск у матери на Лебяжьем острове. По этому случаю и одет не по форме. Черепанов был хорошо известен в кругу военных, как ныряльщик, специалист по всякого рода подводным делам. В Отечественную войну он выполнял какие-то важные задания в тылу противника.
Начальник заставы Смолярчук знал о нем несколько больше, чем другие. В первые годы войны Черепанов под именем Вильгельма Раунга проник на архисекретную базу итальянских и немецких фашистов в Венеции, обучился там искусству ныряльщика, подводного диверсанта, связался с гапистами, городскими партизанами, и, пользуясь своими большими возможностями человека-невидимки, добывал для них в портовых арсеналах оружие, взрывчатку, снабжал важной военной информацией. Черепанов не только сдружился с итальянцами-подпольщиками, но и породнился. Жена его Джулия - дочь венецианского рыбака Чезаре Браттолини. Она и четыре ее сына, Иван, Джовани, Варлаам и Пальмиро, тоже гостят на острове Лебяжьем, у бабушки.
Черепанова еще в детстве прозвали Дунаем Ивановичем. Так его и теперь называли друзья и знакомые. Зачем он примчался сюда, за двадцать пять километров от Лебяжьего? По охотничьим делам? Вряд ли такая нужда вынудила бы его воспользоваться боевым катером заставы. Наверно, стряслось что-нибудь серьезное.
Смолярчук попрощался с рыбаками, перепрыгнул на свой кораблик и заспешил навстречу Дунаю Ивановичу.
Выражение лица и встревоженный взгляд Черепанова подтвердили предположение Смолярчука: границе что-то угрожает.
Старый лесник чувствует пожар издали, не видя его, не слыша. Ветер, птицы, деревья, настороженная тишина, запахи леса помогают ему. Хороший моряк угадывает приближение бури задолго до ее начала. Опытный пастух одновременно со своим стадом и собаками-сторожами слышит осторожную волчью поступь. Островной житель русского Дуная чувствует грозный гул большой воды за много сотен километров, когда она бушует еще где-нибудь на венгерской равнине или в румынской Добрудже. Седобородый горец не попадет под горный обвал, не оступится над пропастью, не станет жертвой оползня. Летчик-испытатель доверяет приборам на щите управления, но не отворачивается и от невидимых "приборов": самолет, время, пространство, небо, землю он контролирует также и чутьем.
Офицер-пограничник, вышедший из солдат, наделен высоким чувством ответственности за свою службу, талантом следопыта. Он совмещает в себе наблюдательность и чутье старого лесника, слух, зоркость и настороженность пастуха, чуткость приборов радара.
Смолярчук еще не стал таким пограничником, ему многого не хватало, но он уже твердо знал, каким должен быть, как нести службу, чтобы достичь заветной цели.
Нести службу!.. Смысл этой старой армейской формулы Смолярчук понял давно, когда был еще рядовым следопытом. Отбывает повинность тот, кто охраняет границу неумело, без душевного огонька, без смекалки, кто считает месяцы, недели и дни, кто оставляет какие-то силы про запас, для "гражданки". А тот, для кого застава - родной дом, а граница - передний край его жизни, поприще, где проявляются лучшие человеческие качества - любовь к Родине, ум, отвага, находчивость, смелость, душевная зоркость, готовность защищать боевого товарища и бороться с врагом до последней капли крови, - тот не просто несет службу. Он живет в полную силу, радуя и радуясь. Тянется к солнцу и другим свет не застит.
Смолярчуку было хорошо на границе, ибо он всегда знал, где и что ему надо делать, где в нем нуждаются солдаты и пограничные жители и кто ему нужен. Год назад он появился на Дунае, но уже крепко привязался к нему, будто родился и вырос тут. Полюбил Дунай, его рассветы и закаты, его туманы, большую весеннюю воду, рыбаков, плавни, камышовые дебри, зимние гнездовья птиц, крики лебедей. Но он мог бы служить и на Чукотке, на советско-американской границе, и там полюбил бы и пролив Ледовитого океана, и тундру, и чукчей, и морозы, и северное сияние.
Катера сошлись борт к борту. Смолярчук поздоровался с Дунаем Ивановичем, пригласил его к себе. Пограничника, сидящего за штурвалом, отправил на место Черепанова.
- Следовать за мной, - приказал он пограничникам на втором катере.
Ветер был попутный, в спину, но в лицо летели брызги. Солнце высоко поднялось над Дунаем - прибрежные заросли вербы и ольхи густо темнили воду широкой тенью.
- Ну, старшой, чего ж ты не спрашиваешь, как я нашел тебя здесь? И какая на то причина? - спросил Черепанов.
- А чего спрашивать? - сдержанно усмехнулся Смолярчук. - Если причина важная, сам не вытерпишь, скажешь.
- Скажу!.. Сегодня на рассвете, когда я рыбачил, по Дунаю прошла чужая самоходная баржа. Неподалеку от острова Тополиный она чуть замедлила ход и сбросила, как мне показалось, какой-то груз.
- Показалось? - переспросил Смолярчук.
- Да. И потому я не сразу доложил на заставу. Пришлось нырнуть и потихоньку проверить.
- Ну?
- Обнаружил на дне металлический контейнер с винтовой водонепроницаемой крышкой.
- Контейнер?… Большой?… С чем?
- Не вскрывал. И не пытался. Это может сделать только ныряльщик с аквалангом. Разрешите исследовать в полном снаряжении?
- Нет. Я должен доложить наверх.
- Доложи и мое мнение… Скажи, что это важная заграничная посылка. За ней явится тот, кто живет неподалеку отсюда. И это обязательно будет ныряльщик. Мастер своего дела. Любитель здесь ничего не сделает.
- В зоне действия нашей заставы нет ни одного, если не считать тебя, ныряльщика, умеющего пользоваться аквалангом.
- И тем не менее…
- Кто же этот мастер?
- С вашей пограничной вышки больше видно земли, воды и людей.
- Значит, мастер своего дела?… А пожилой человек, лет за пятьдесят, способен быть хорошим ныряльщиком?
- Вряд ли.
- А точнее ты можешь ответить?
- Могу. Хорошие ныряльщики бывают только молодые, во всяком случае, не старше меня. А почему тебя заинтересовал возраст ныряльщика?
- Так… - Смолярчук умолк. Тревога за границу, за покой и тишину на Дунае переполнила все его существо. Однако внешне это никак не проявилось. Смуглые, широкие кисти рук твердо, уверенно сжимали штурвал, на загорелом лице ни тени напряжения, в глазах безмятежная синева.
Дунай Иванович с любопытством разглядывал чересчур хладнокровного начальника заставы. Такое происшествие на его участке границы, а он…
- Слушай, друг, ты, кажется, ничуть не обеспокоен моим сообщением?… Что собираешься делать?
- Почему же не обеспокоен? Я думаю.
Дунай Иванович перебил Смолярчука.
- Старшой, я не раз бывал вот в таком же щекотливом положении, в какое ты сейчас попал, и, знаешь, всегда чувствовал себя прекрасно.
Смолярчук недоверчиво, взглянул на Черепанова. Нет, он не шутил, не усмехался. Серьезен.
- Почему я себя хорошо чувствовал, да? По очень простой причине - интереснее становилось жить. Появилась конкретная цель. И еще… Как бы, это яснее сказать?…
Смолярчук проводил глазами белокрылую, с черным клювом птицу, пролетевшую над катером, улыбнулся.
- Будет буря. Мы поспорим и поборемся мы с ней.
Так?
Дунай Иванович тоже улыбнулся:
- Вот, вот!..
"ТИШИНА"
Распрощавшись с Черепановым, Смолярчук заперся у себя на заставе, написал секретное донесение, вложил его в плотный конверт, засургучил, пропечатал и задумался: кого послать с донесением в комендатуру, кому оказать эту высокую честь? Перебрав в уме с десяток фамилий, за которыми стояли славные, достойные уважения бойцы, он остановился на молодом солдате Щербаке.
Особые отношения сложились у начальника заставы с этим первогодником-пограничником. Смолярчук знал Федю Щербака еще в ту пору, когда тот был мальчиком, семиклассником, носил красный галстук. Школа, в которой учился Федя, переписывалась с солдатами Яворской заставы. Много писем получил Смолярчук от Феди, много послал ему ответных. Однажды они встретились. Смолярчук приехал в школу со своим знаменитым Витязем, рассказал ребятам о своей службе, похвастал розыскными талантами овчарки.
Шли годы, крепла дружба пионеров с пограничниками. Учился Смолярчук, учился и его юный друг. Федор Щербак привязался к Смолярчуку, решил пойти по его дороге. Призванный в армию, он попал в пограничные войска, в школу инструкторов розыскных собак. По окончании ее командование удовлетворило его просьбу и послало служить в Ангору.
Смолярчук полюбил Щербака, но относился к нему строже, чем к другим. Верил ему во всем, но придирчиво проверял. Желал ему добра и потому обычно возлагал на него самые трудные задания. Крепко надеялся на него и потому искал его имя в первом ряду отличившихся.
Будь на месте Федора Щербака неустойчивый человек, романтик на час, ждущий от дружбы не высокой требовательности, а ласковых поблажек, - не служить бы ему под командованием Смолярчука. Федору Щербаку его особое положение на заставе никогда, даже в первые недели службы, не казалось тягостным. Не легкой жизни искал, когда рвался под крыло знаменитого следопыта. Хотел, не жалея ни энергии, ни времени стать таким, как Андрей Смолярчук. Хотел, чтобы граница была его родным домом, боевым университетом. Ни о каком чине, ни о каких наградах, ни о какой славе не думал Федор Щербак, надевая зеленую фуражку. Думал только о том, как бы поскорее усвоить мастерство Смолярчука, понять тайну его бесстрашия, таланта…
Краснощекий солдат, войдя, отрапортовал:
- Товарищ старший лейтенант, рядовой Щербак явился по вашему приказанию.
Темные строгие глаза смотрели на офицера прямо, с достоинством, спокойно.
О таком солдате мечтает каждый офицер, но не каждый знает, что именно делает его таким.
Смолярчук немало лет был рядовым и оттого хорошо знал солдатскую душу. Солдат ценит, когда сержант, старшина, офицер уважают его, верят ему, взывают ко всему лучшему, что в нем есть. Солдат любит человека, который, имея право наказывать и награждать, осторожно и мудро пользуется своей властью. Не по душе ему слепое подчинение, формальная муштра, холодная казенщина. Любит советский солдат, когда его начальник не только приказывает. Любит он в начальнике чуткость и приветливость, справедливость и правду в большом и малом. Каждый день с предельным напряжением выполняя боевое задание, рискуя жизнью, солдат никому не прощает трусости, малодушия, неряшливости, нетребовательности, неуверенности.
Понимание всего этого помогло Смолярчуку в самый короткий срок установить с бойцами своего подразделения самые верные отношения.
Взял со стола увесистый, перекрещенный шнурами, еще теплый конверт.
- Держите! Да покрепче, понадежнее.
Начальник заставы догадывался, что происходит в душе зеленого первогодка, и предоставил ему возможность сполна испытать доброе чувство.
Шнуры, прихваченные красными печатями, запах теплого сургуча, надпись на конверте "совершенно секретно", торжественно-суровое выражение лица старшего лейтенанта глубоко взволновали Щербака. Большая тайна доверяется ему. Тайна государственной границы. Первая в его жизни.
- Доставить на катере в комендатуру. Вручить лично подполковнику Кожаринову.
Щербак повторил приказание и, получив разрешение, вышел.
Катер загудел вверх по Дунаю. Смолярчук провожал его глазами до тех пор, пока он не скрылся.
Исчезло белое суденышко, замерли звуки мотора, а Смолярчук стоит, на берегу мутной реки и пытливо вглядывается в острова, в берега и воды своего участка границы. Почему враг избрал именно это направление? Разведал какую-нибудь слабину? Увидел и почувствовал, что граница уязвима?
Где же?
В чем просчитался Смолярчук, чего недосмотрел, недоглядел? Какая щель осталась? Какие вражьи тропы не перерублены, не перекрыты? Может быть, упустил какую-нибудь малость, прошел мимо чего-то на первый взгляд не существенного, что впоследствии обернется безнаказанным прорывом границы, серьезным успехом врага?
Дальние протоки и плавни, особенно плавни, всегда казались Смолярчуку опасной зоной. Вызывал беспокойство и Дунай. Десятки чужих судов проходят за сутки, и всегда возможна высадка лазутчика. Не все ночи бывают ясными. В туман не увидишь, что делается вокруг проходящих кораблей. В бурю не услышишь нарушителя. Ливневые дожди смывают землю с пограничной полосы на берегах, ломают камышовую изгородь.
Подбежал дежурный по заставе, доложил, что звонят из райкома, просят срочно прийти.
- Иду! - Смолярчук еще раз мысленным взором окинул границу своей заставы, воздушную, водную, земную, и покинул берег Дуная. Шагал по городу и спрашивал себя, все ли здесь, в ближайшем тылу, прочно, надежно, нет ли где слабины, не затаился ли в глухом темном углу друг тех, кто собирается нарушить границу.
Враг не пойдет туда, где нет надежды пройти, где он не имеет хорошей явки, соучастника, тайного покровителя. Если сюда, на район Ангоры, он нацелился, значит, рассчитывает на поддержку и приют. Но у кого?
Начальник заставы всегда обязан знать, что и кто у него за спиной. А в тот момент, когда ждет удара по границе, тем более.
Мысленно он побывал на рыбном заводе, заглянул на пристань, потолкался среди бондарей, входил в дома рыбаков, лодочников, грузчиков, продавцов, мастеров засола, счетоводов. Все здесь в порядке. Нет никакого, самого малейшего повода к беспокойству. Непроходимая зона, безжизненная для врага. Здесь ему дорога заказана. Другую облюбовал.
Сердце Смолярчука вдруг заныло, сжалось. Он остановился и с удивлением оглянулся, как бы отыскивая причину внезапной боли.
Степная улица, разделенная каналом и крутыми зелеными откосами, убегала прямой линией к Дунаю. Мосты, мостики, пристани, лодки, продуваемые ветерком сети. На берегах, в густой листве деревьев, светятся побеленные хаты с наведенными на стенах и ставнях цветами. На воде переговариваются гуси, утки. В тени моста кто-то гулко шлепает вальком по белью, брошенному на каменную кладуху.