- По-разному. Например, палачу Егорову за приведение в исполнение приговора временного военного суда дано по распоряжению Церешкевича десять рублей. А другому палачу - за казнь трех товарищей мотовилихинского рабочего-боевика Лбова, которые были известны под кличками Сибиряк, Сорока, Фомка, и еще двух осужденных - выплачено в 1908 году 85 рублей...
- Смотри, Анатолий, - перебил Семченко Федор, - они вербовали палачей даже из заключенных. Перед выходом из тюрьмы некий Шамаев, как значится в третьей расписке, заработал на секретном деле 30 рублей.
- Да, полицейские и уголовники в таких случаях находили общий язык...
- Где же ты взял эти страшные документы?
- В адресном столе. Бывшие его служаки, ставленники полиции, разбежались, а воры во время погрома взломали там сейф. Думали деньги найти, а нашли лишь расписки о них. Ну и, конечно, оставили все на месте.
- А ты знаешь, эти расписки сейчас дороже денег!
- Что ты хочешь сделать? - спросил Анатолий. - Рассказать о них в газете?
- Нет, лучше напечатать сами документы. Все двенадцать расписок. А о том, где ты нашел их, сам и напишешь.
- Согласен! - ответил Семченко и склонился над бумагой...
"Документы палачей", так и назывался материал, вызвали немало разговоров. Нашлись родственники казненных, а во дворе пермской пересыльной тюрьмы были раскрыты тайные погребения. Рабочие торжественно перенесли останки павших борцов в предместье Мотовилихи и там похоронили с почестями. Многие обыватели невольно поджали хвосты, меньше стали вздыхать о "доброй" старой власти.
Шло время. Отряд Красной гвардии в Перми уже насчитывал 800 человек, а контрреволюционная рота Георгиевских кавалеров состояла из 300 человек. Если даже к этой роте добавить несколько вооруженных групп так называемой "самоохраны", созданной реакционным руководством городской управы, то все равно соотношение сил было уже не в пользу врагов революции. Все реже и реже на пермских улицах встречались ночные вооруженные патрули с белыми повязками на руках - из "самоохраны". Зато рабочие с красными повязками и винтовками через плечо стали встречаться все чаще и чаще. И вместе с ними нередко ночи напролет проводил Федор Лукоянов.
Умелая работа пермских большевиков по созданию "реальной силы революции" позволила им стать хозяевами положения в городе, избежать кровопролития. Это преобладание революционной силы помогло сначала совершить, а потом отстоять такой важный тактический маневр, как слияние в Пермский объединенный Совет трех прежних Советов: Пермского городского, Мотовилихинского и Балашовского.
Логика этой тактики была проста. Раз в двух Советах городских окраин преобладают рабочие большевики, а в городском - меньшевики и эсеры, то после объединения их большевики получат явное преобладание. Так оно и вышло. На совместном заседании трех Советов, которое проходило в ставшем уже знаменитым трамвайном парке, председателем объединенного Совета был избран видный уральский большевик, делегат II съезда Советов Александр Лукич Борчанинов.
Но борьба не ослабевала. Меньшевики и эсеры не хотели без боя сдавать свои позиции. Поднимала голову и ярая контрреволюция. Она налаживала связи с эсерами и меньшевиками, вербуя их в свои ряды. Еще не было чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, и Федор Лукоянов еще не считал себя чекистом, но он уже по существу был им. Создания таких органов требовала сама жизнь, революция.
15 марта 1918 года в парадном зале губернаторского дома заседали члены исполкома Пермского Совета. Речь шла о создании окружного чрезвычайного комитета по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем.
Заседание в нетопленом зале вел председатель Совета Александр Лукич Борчанинов.
- Чрезвычайный комитет в Петрограде создан еще в конце семнадцатого года, - сказал он. - Надо и нам свой комитет, так как контра не унимается. Какие будут мнения?
- А он у нас, можно сказать, уже есть! - откликнулся рабочий Ильин. - Это Лукоянов и городской штаб Красной гвардии. Кто погром утихомирил? Кто на вокзалах и улицах порядок держит?
- Все дело в том, - пояснил Борчанинов, - что пришло время заменять нашу гвардию регулярной Красной Армией. Война гражданская уже разгорается. Одними рабочими патрулями и тут не справиться. Нужна сила постоянная, регулярная, что ли?
- Все равно предлагаю Лукоянова, - говорил Ильин. - Он наш товарищ, большевик. С моим патрулем не раз ночами дежурил. К тому же юрист настоящий...
- Не совсем, - откликнулся Федор. - Чуть недоучился.
- А царские законы теперь учить все равно ни к чему, надо свои, новые, создавать!..
Ильина перебила Анна Кравченко, секретарь городского комитета большевиков:
- Предлагаю решить вопрос так. Мы от большевистских комитетов, своего и окружного, посылаем Лукоянова, так как считаем, что доверие оправдает. А другие организации тоже пусть пошлют своих представителей.
- Правильно! - раздались голоса. - Лукоянова председателем!
Борчанинов встал из-за стола:
- Мнения, товарищи, совпадают. Городской и губернский Советы тоже рекомендовали Лукоянова.
Долго еще шли дебаты. Помощником Лукоянова назначили Малкова, мотовилихинского рабочего и депутата городского Совета. Позже от губвоенкомата в чрезвычайный комитет вошел Георгий Воробцов, от продовольственной комиссии - Трофимов, от железной дороги - Ивонин.
Не успел Лукоянов вернуться в красногвардейский штаб, как раздался телефонный звонок. Снял трубку. На лице тревога.
- Сейчас же бежим туда, - ответил Федор. - Выходите, Василий Иванович.
И, обращаясь уже к рабочим-красногвардейцам, добавил:
- Эсеры испортили городской телеграф. Связь прервана. Не к добру это...
Красногвардейский патруль вместе с Лукояновым и Толмачевым вышел на улицу, У дома бывшего губернатора, где с недавних пор размещался Совет, их ждал Василий Иванович Решетников. Теперь, после слияния трех Советов, он стал первым помощником председателя. Все вместе побежали вниз по Сибирской улице к Каме. Добежав до сада на набережной, свернули по Монастырской улице направо. Окружили двухэтажный каменный дом на углу.
Это и был телеграф. Лукоянов и Толмачев взбежали на второй этаж, где находилась аппаратная. В зале ни души. Подошли к коммутатору и увидели: все провода оборваны.
В аппаратный зал поднялся Решетников.
- Что будем делать? - спросил его Толмачев. - Самим тут не справиться. Хотя бы одного телеграфиста найти.
- Может, поискать среди солдат, - предложил Решетников. - Позвоню-ка в комитет 107-го полка.
В это время с улицы донесся негромкий окрик:
- Стой! Кто идет?
- Не видишь, что ли? Телеграфист!
Выглянули в окно и увидели внизу паренька в огромной форменной фуражке.
Лукоянов кивнул красногвардейцу, чтобы пропустили.
Парнишка вошел в зал, в глазах - растерянность и удивление.
- Значит, говоришь, телеграфист?
- Так точно, телеграфист Аверин.
- Сколько тебе лет?
- Скоро семнадцать.
- Ты был тут, когда ваши все разбежались?
- Нет, я в эту ночь дежурил.
И большевики, рассказав телеграфисту о случившемся, попросили его помочь делу революции - наладить связь.
Осмотрев коммутатор, парнишка сказал, что провода порваны не все, некоторые лишь сняты с клемм. Можно воспользоваться международной линией Копенгаген - Токио. Телеграфист быстро подсоединил нужные провода, включил батареи.
Аверин сел за один из аппаратов и вопросительно посмотрел на Лукоянова, а тот на Толмачева и Решетникова.
- Давайте попробуем, - сказал Василий Иванович. - Может, Копенгаген даст нам Питер или Москву быстрее, чем Вятка?
Но датский телеграфист, строчивший английским текстом, никак не мог понять, почему вдруг неизвестный ему российский город хочет соединиться через Копенгаген с другим российским городом. Да и какое право имела некая Пермь вклиниться в международную линию!
Пришлось извиниться и выключить аппарат.
Прошло не менее двух часов, пока цветные жилки других проводов не были водворены на свои места. Во всех концах зала лихорадочно застучали аппараты.
Вскоре Пермь соединили с Петроградом. Смольный ответил, что он может переключить Пермь на Москву. Туда 11-12 марта переехало во главе с В. И. Лениным Советское правительство.
- У аппарата Свердлов, информируйте! - передал московский телеграфист.
Решетников и Лукоянов продиктовали, что власть в Перми в руках Советов. Воинский гарнизон в основном на нашей стороне. Железная дорога работает, в городе и на вокзалах порядок поддерживают красногвардейские патрули. Буржуазия спровоцировала погром, но он ликвидирован. Жертв пока нет...
- Почему не было связи с Пермью и всей Сибирью?
- Эсеры организовали забастовку телеграфистов. Принимаем срочные меры, - отвечал Решетников.
- Товарищ Свердлов передает свой личный привет Борчанинову...
Василий Иванович тут же бросил Лукоянову и Толмачеву, что Свердлов знаком с Борчаниновым чуть ли не с пятого года.
Затем телеграф стал передавать задание для Перми. Из центра требовали, чтобы все поезда, идущие на восток, большевики останавливали и проверяли, обезоруживали всех проезжих, не имеющих заданий от Советской власти. Надо накапливать оружие и не пропускать бегущую на окраины буржуазию и контрреволюцию. Кроме того, потребовали немедленно взять под надежную охрану золотой запас в банке и усилить охрану телеграфного узла, так как через Пермь идет связь с Сибирью...
Не успел Аверин дать отбой, как началась перестрелка. Стреляли из окутанного осенней мглой Козьего загона. Пули, разбив стекла, впивались в потолок и осыпали зал известковой пылью. На огонь красногвардейцы ответили огнем. Попытка эсеров сначала испортить телеграф, а потом захватить его силой не удалась.
- Сейчас же пришлю сюда подкрепление, - говорил Лукоянов, расставаясь с Решетниковым, - а вот золотым запасом вы, Василий Иванович, наверное, сами займетесь.
- Да, завтра с утра.
- А мы сегодня ночью проверим наш заслон на Перми второй.
Пожав друг другу руки, они расстались.
Федор и Николай продрогли, ожидая извозчика у Гостиного двора. И когда тот появился, что есть духу понеслись на Пермь II. На вокзале они тут же разыскали начальника охраны Павла Малкова.
- Пока все нормально, - сказал Малков. - Разведка нам помогает.
- Какая еще разведка?
- Да очень простая. На станцию Вознесенскую двух наших ребят отправили. Там у них тещи, что ли. А главное, останавливаются все поезда, идущие в Пермь. Так эти ребята по очереди и прощупывают их. На маленькой станции с водокачкой все виднее. Если чего подозрительное - знать по железнодорожному телеграфу дают. Сегодня днем по их телеграмме чуть ли не целый вагон офицеров разоружили.
- А как мост через Каму?
- Тоже все в порядке. Туда мы перевели свои основные силы. Зачем, думаю, на станции лишний шум поднимать. Лучше на той стороне Камы. Место пустынное, насыпь перед мостом высокая. Любой поезд как на ладони. А у моста наши пулеметы. Там и решили устраивать проверку.
Лукоянову и Толмачеву понравилась распорядительность Малкова, но они все-таки решили вместе с ним провести эту ночь у моста.
Уже направились к дрезине, стоявшей у пустынного перрона, когда к Павлу подошел железнодорожный служащий и сунул в руку маленький клочок бумаги.
- Депеша с Вознесенской, - сказал он тихо, исчезая в сумраке ночи.
Малков сдвинул на затылок кожаную кепку, сморщил лоб.
- Что-нибудь серьезное? - спросили враз Толмачев и Лукоянов.
- Да. Три вагона казаков с оружием на подходе к Перми. Разговор будет сердитый.
Дрезина быстро проскочила стрелки. Когда въехали на мост, фермы гулко запели. Внизу под насыпью, слева и справа, горели костры, мелькали фигуры красногвардейцев. Прямо перед мостом на правом берегу были установлены два пулемета.
Ночь уже подходила к концу, когда вдали показался поезд. Над мостом загорелся красный фонарь. Машинист остановил паровоз в нескольких метрах от пулеметов. Высунувшись в окно, крикнул:
- В чем дело?
- Контру ловим! - ответили ему красногвардейцы.
- Это пожалуйста!
- Отцепи пока свой паровоз да постой на мосту. Мы тебе ребят для помощи выделим.
В трех теплушках едва мерцали огоньки, оттуда доносились грубые голоса. Красногвардейцы стучали прикладами в двери вагонов. Они со скрипом открывались, и сонные казаки зло ругались.
- Именем Советской власти предлагаем сдать оружие!
- Ишь чаво захотели! - И казаки защелкали затворами.
Раздался выстрел. Стоявший рядом с Лукояновым и Толмачевым красногвардеец схватился за плечо.
Застучали пулеметы у моста. Пули засвистели над крышами вагонов.
- Осторожно! - крикнул казакам Малков. - Вы окружены. Впереди мост, по бокам пулеметы. Проезда дальше не будет, если...
Нехотя сбрасывали казаки на песок винтовки и сабли. Когда все оружие было собрано, дали знак машинисту паровоза. Он снова прицепил его к поезду, и тот медленно пополз через мост.
В одной из теплушек, возвращаясь в Пермь, Лукоянов и Толмачев расспрашивали казаков, куда и зачем они едут. Оказалось, что те совсем недавно покинули фронт и спешили в Сибирь, на свою родину. О том, что произошло в Петрограде, у них было смутное представление. Большевики решили рискнуть: организовать в Перми митинг.
Казаки гудели, перешептывались, но злобных выкриков не было слышно. Внимательно слушали они солдат-большевиков из Пермского гарнизона. Видно было по всему, что митинг не прошел для казаков бесследно. Слова большевиков западали им в душу и начинали там свою невидимую работу.
По мере того как все четче определялось лицо контрреволюции и росли ее силы, развивалась и совершенствовалась структура чрезвычайного комитета. К осени 1918 года штат чекистов в Перми и городах губернии достиг двухсот человек. Создается особый отряд из четырех рот, с артиллерийской, конной и пулеметными командами.
Редко какую ночь спал Лукоянов.
- Товарищ Маратов! - докладывал Малков. - Городская дума, не закрывая прений о продовольственном вопросе, перешла к обсуждению способов борьбы с большевиками.
- Продовольствие для народа интересует их меньше всего?
- Да, они нарочно затянули решение этого вопроса.
Последний оплот старого мира распущен, самые отъявленные саботажники взяты под стражу...
- Алло, Лукоянов? - звонил по телефону Воробцов. - Вечером анархисты захватили несколько зданий в городе. Готовится вооруженный заговор.
Анархистские гнезда окружены. Отнятое у них оружие роздано рабочим Мотовилихи. Несколько главарей арестовано и выслано за пределы губернии. Такая же участь постигла лидеров пермских эсеров и меньшевиков.
Однажды утром, пробираясь через забитый просителями коридор "чрезвычайки", Лукоянов увидел знакомое лицо юного телеграфиста. Это был Аверин.
- Есть какое дело? - спросил Федор.
- Товарищ Маратов, - произнес парнишка нерешительно и тут же замолк, подыскивая нужное слово.
- Ну, ладно! Заходи... - и Федор толкнул дверь кабинета.
Телеграфист снял фуражку, извлек из нее свернутую в трубочку бумажку и подал Лукоянову. Тот развернул листок, начал читать:
- "...Ввиду критического положения Советской власти и того, что она оставлена массами, необходимо сделать шаг назад перед буржуазией всех стран, как это было в истории французской коммуны. На днях выйдет декрет о некоторой денационализации..."
Лукоянов поднял от удивления брови и, рассмотрев внимательно телеграфный бланк, продолжал уже шепотом:
- "ВЦИК постановляет принять всех вчерашних саботажников и капиталистов... чтобы поднять предприятия и производительность страны. Всякие контрибуции должны быть безусловно прекращены... Предполагается возобновить некоторые учреждения, бывшие при Временном правительстве..."
- Что за чертовщина? - воскликнул Лукоянов. - Откуда получена телеграмма?
- Бают, что ночью из Москвы, а сейчас рассылается по всей губернии вне очереди. Правительственная!..
И только теперь Лукоянов заметил самую нижнюю строчку: "подписал Свердлов".
- Как мог Яков Михайлович подписать такую телеграмму? - воскликнул Лукоянов. - Ведь это на руку саботажникам...
- И мне странной она показалась, - вставил телеграфист. - Дюже длинная, запятых и точек уйма. В Москве, поди, лучше депеши складывают!
- Спасибо за помощь, товарищ! - сказал Маратов, вставая из-за стола и надевая маузер через плечо. - Сейчас все выясним...
Посланный из Перми запрос на имя Свердлова заканчивался словами: "Просим немедленно и срочно телеграфировать, так как подобные депеши рассылаются по всей губернии". Ответ пришлось ждать недолго: "Лукоянову... Приведенная вами телеграмма... гнусная ложь, распространяемая, несомненно, контрреволюционерами. О заседании ВЦИК были разосланы телеграммы, радиограммы, только другого содержания. Председатель ВЦИК Свердлов".
На какие только хитрости не пускались враги революции, какие средства не пытались использовать. Каждый день надо быть в полном смысле начеку. Помогали рабочие, мелкие служащие - все те, для кого революция стала кровным делом, надеждой на будущее.
- В бога, сынок, я верую, - говорила Маратову пришедшая на прием старуха, - но революция мне роднее. Спасибо новой власти за то, что повыгоняла жирных монахов из архиерейских соборных домов и монастырских гостиниц, а нас, бедняков, туда поселила.
Старуха развязала черный платок, перекрестилась на пустой угол и прошамкала:
- Да только попы, слыхивала я, хотят большевикам варфоломеевскую ночь устроить.
- За что же?
- А за дома свои, за земли монастырские...
- Верно, земель теперь у них не будет. Зато веру-то мы им оставляем.
- Эх, сынок! Поняла я, старая, что не вера им дорога, а блага земные, чреву угодные. Ишь сколько злата-серебра, муки да всякой снеди напрятано в монастырях, а народ с голодухи пухнет.
Епископ пермский и кунгурский Андроник, подстрекаемый белогвардейскими офицерами, стал во главе широкого контрреволюционного заговора. Сначала с амвона кафедрального собора Андроник предал анафеме "супостатов и антихристов" большевиков. Потом отправил в горсовет ультиматум, в котором предупреждал: "...будете поставлены в неизбежную необходимость иметь дело с самим возглавляемым и предводительствуемым мною верующим народом".
Как ответить епископу? Лучше всего - через газету.
Прошло уже полгода, как Маратов перестал редактировать "Пролетарское знамя". Эта газета выходила до 30 декабря 1917 года. Ее преемником стали "Известия Пермского губернского исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов" (с 26 апреля 1918 года "Известия Пермского окружного исполнительного Совета рабочих, крестьянских и армейских депутатов"),
Андроник, сам того не зная, подсказал тему для злободневного публицистического выступления.