Постскриптум
Оккупационные власти "очищали" духовную жизнь Германии от наследия национал-социализма. К этому делу активно привлекались сами немцы, которые проявляли большое усердие, иногда доходившее до абсурда. В Берлине была создана специальная комиссия для удаления из библиотек "нацистской литературы". По ее решению в разряд "нацистов" попало около 700 авторов художественных произведений и примерно 1500 авторов политических и научных работ разных времен, не имевших никакого отношения к национал-социализму. Но их книги были "удалены" из библиотек.
Был подготовлен список из 15 тысяч названий книг и 150 наименований журналов "фашистского и милитаристского содержания", которые могли пропагандировать расовые теории или быть направлены против политики союзников. Они подлежали изъятию и уничтожению.
Глава XVI
Наркотики правды
Вышинский заметно нервничал. Его тонкие губы под седыми усами дергались.
– Итак, мы должны сделать вывод, что в ходе подготовки к процессу в Нюрнберге постоянно "вылезают" неприятные для советской стороны вопросы, – резким, неприятным голосом сказал он. – В частности, подвергается сомнению тезис о "внезапности" нападения Германии на СССР, на чем должна делать по поручению товарища Сталина упор советская сторона…
Присутствующие на заседании Комиссии Политбюро сидели с напряженными лицами. Все они, и прокурор СССР Горшенин, и нарком юстиции Рычков, и председатель Верховного суда Голяков, и руководители органов госбезопасности знали, что устами Вышинского к ним обращается сам Сталин, с которым Вышинский в последние дни встречался особенно часто. Знали это и Руденко с Филиным, которые представляли нюрнбергскую делегацию и должны были отвечать за все ее достижения и проколы.
– И если это не удается сделать, – зловеще блеснул очками Вышинский, – то в первую очередь потому, что у Главного обвинителя от Советского Союза Руденко нет четкого и ясного плана проведения процесса…
Присутствующие посмотрели на Руденко. Его лицо заметно побледнело.
– Создается впечатление, что он просто не готов к процессу, не понимает его значимости и важности. Не понимает, как к нему относится товарищ Сталин.
– Это я понимаю, – не глядя на Вышинского, сказал Руденко.
– А вот я, товарищ Руденко, не понимаю, что значит ваш доклад о том, что союзниками подвергается сомнению вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз! Кто победил в войне? Кто сломал хребет фашистскому зверю?.. Как могут не прислушиваться к нашим требованиям? Может, вы просто не так с ними разговариваете? Не умеете объяснить и потребовать?
Руденко молчал, сжав зубы.
– Почему не выполнено наше категорическое требование – получить от Главного обвинителя от США Джексона согласие на передачу советской стороне всех документов, касающихся СССР? Это что – саботаж? Или вы там в своем Нюрнберге перестали подчиняться Кремлю? Обуржуазились?
– Это невозможно, товарищ Вышинский, – стал объяснять Руденко. – Невозможно получить все документы…
– Что значит – невозможно? – грубо перебил его Вышинский. – Во время войны мы не знали такого слова!
– Они не могут передать все документы нам, поскольку тему общего заговора против мира на процессе должна освещать американская делегация. А без этих документов она сделать это не может.
Вышинский яростно прошипел:
– Опять невозможно! Мы слишком часто слышим от вас это объяснение – невозможно!.. А ситуация тем временем накаляется и грозит выйти из-под контроля. Генерал Филин, какую информацию вы хотели довести до сведения Комиссии?
Филин встал. Он понимал, что надо отвести грозу от Руденко.
– По донесениям нашего агента Гектора, представители неких американских кругов, близких к Госдепартаменту, намерены предать огласке именно во время процесса в Нюрнберге копии Секретного протокола к Пакту о ненападении…
У всех присутствующих вытянулись лица.
– Каким образом? – выкрикнул Вышинский. – Кто именно это сделает? Почему? Ведь у нас есть договоренности с союзниками на сей счет!
– Сейчас мы это выясняем, – спокойно и деловито сказал Филин. – Но, судя по всему, этим людям хотелось бы обнародовать протоколы не просто через прессу, а именно в ходе процесса… Чтобы они были включены в официальный протокол.
– Мы категорически не можем допустить этого! Категорически! – ударил кулаком по столу Вышинский. – Вплоть до перенесения процесса! Или даже его отмены!
– А какова юридическая значимость бумаг? – повернулся к Филину прокурор СССР Горшенин. – Что они, собственно, из себя представляют?
– Как сообщает наш агент, речь идет о фотокопии, не заверенной никакими печатями и подписями. И потому подлинность его – вопрос спорный.
– Что и требовалось доказать, – пожал плечами Горшенин. – Может, мы зря паникуем?
– Надо представлять, какой взрыв вызовет появление этой бумаги в ходе процесса. К тому же есть живые свидетельства подписания пакта о ненападении… Их тоже могут выставить на процессе. И еще. Американцы и англичане располагают фотокопиями всех существующих оригиналов документов Министерства иностранных дел Германии. Могут обратиться туда и получить официальное подтверждение. Так что стоит только начать.
Вышинский похлопал ладонями по столу и сказал:
– Все ясно! Так как вступительная речь Главного обвинителя, которую я с поправками послал в Кремль, еще не вернулась, и в виду тех обстоятельств, о которых мы только что услышали, нам следует отложить открытие процесса недели на две, на три… А там посмотрим.
Руденко покачал головой.
– Американцы не согласятся.
– Что значит – не согласятся? Товарищ Руденко, если вы не понимаете, сколь серьезна ситуация и не в силах ничего сделать, мы можем найти другого Главного обвинителя!
Руденко только пожал плечами.
– А пока… Надо изучить материалы, ситуацию. Надо выиграть время, подготовиться. И прежде всего – составить и утвердить перечень вопросов, которые являются недопустимыми для обсуждения на процессе. Надо договориться с другими Главными обвинителями о том, чтобы в ходе суда ни в коем случае не касаться ряда вопросов. Не потому, что мы их боимся, а потому что недопустимо, чтобы СССР, США, Англия, Франция и другие Объединенные нации стали объектом критики со стороны подсудимых. Со стороны этих злостных преступников и их адвокатов! Мир не должен забывать, что мы имеем дело с главными военными преступниками, которым нет прощения.
Они уже признаны виновными. Об этом было объявлено правительствами стран-победителей… Товарищ Руденко, насколько это реально сделать – задержать начало процесса?
– Мы предпримем все возможное, – осторожно сказал Руденко.
Вышинский опять стал наливаться злобой.
– Попытаемся, – вмешался Филин. Он знал, что спорить сейчас с Вышинским бесполезно. – А там будет видно, что можно, а что нельзя предпринять. – Кстати, Главный судья лорд Лоренс недавно прямо заявил буквально следующее: "Мы здесь не для того, чтобы выяснять, допускали или нет другие страны нарушения международного права, совершали ли они военные преступления… Мы здесь для того, чтобы разобраться по этим пунктам с уже имеющимися здесь и присутствующими подсудимыми!" Это его слова. Дословно.
– Ну, молодец, товарищ лорд! – вдруг рассмеялся Вышинский. – Наш человек. Вот этого направления и держитесь там, товарищ Руденко! Торгуйтесь, убеждайте, доказывайте… Но процесс должен идти согласно нашему сценарию. А если мы подсунем адвокатам какие-нибудь документы? У нас что – нечего предъявить союзникам?
– Американцы очень не хотели бы, чтобы обсуждалась их роль в вооружении гитлеровской Германии, – увел разговор в сторону от Руденко Филин. – Потому, кстати, они так не хотели видеть среди подсудимых германских промышленников и финансистов, которые могли много чего рассказать на сей счет. Англичане не хотят, чтобы обсуждались их бессмысленные с военной точки зрения бомбардировки немецких городов и "неограниченная война" на море, когда они топили и добивали из пулеметов пассажирские суда под флагом Красного Креста… Только на "Кап Арконе", стоявшей, кстати, на якоре, погибло сразу больше семи тысяч человек беженцев и бывших заключенных концлагерей… Их тела выбрасывало море на берег все лето… Есть что сказать и о жестокостях французов.
– Ну, разумеется, им не очень хочется, чтобы мир узнал, как именно они воевали с фашистами, – скривился Вышинский. – Так что не чувствуйте там себя мальчиком для битья, товарищ Руденко. За вами Советский Союз. Не забывайте об этом ни на секунду.
– Я только боюсь, товарищ Вышинский, что американский обвинитель Джексон не захочет откладывать начало процесса, – осторожно стоял на своем Руденко. – Он рвется в бой.
– Он бы так рвался в бой, когда речь шла об открытии второго фронта. Сколько они с ним тянули? Годы! Ничего – потерпит. А вы, товарищ Руденко, останетесь пока в Москве. Мы объявим, что вы больны. А ваш заместитель в Нюрнберге пусть добивается отсрочки начала. И пусть попробуют начать без нас!.. Все на сегодня?
Голову поднял грузный генерал Кобулов, заместитель наркома внутренних дел:
– Тут вот какое дело. Наши люди, которые сейчас находятся в Нюрнберге, сообщают о вызывающем поведении обвиняемых на допросах… Геринг, Йодль, Кейтель и другие держат себя при допросах агрессивно. В их ответах часто слышатся антисоветские выпады, а наш следователь Александров слабо парирует их вылазки.
– Попробовали бы они у меня на допросе совершить вылазку! – дернул щекой Вышинский. – Товарищ Руденко, доведите до сведения наших следователей, что они должны, где это надо, срезать обвиняемого. Решительно пресекать антисоветские выпады. В самой жесткой форме, самым решительным образом. Если этот следователь… Александров не может вести допросы, давайте его отзовем. Пусть он жуликов или карманников допрашивает, если Геринга боится!
Филин прокашлялся.
– Разрешите…
– Что еще? – недовольно поморщился Вышинский. – Тут все очевидно.
– Я хотел бы внести некоторую ясность, – мягко, но настойчиво сказал Филин. – Эту информацию из Нюрнберга прислал полковник Косачев из специальной бригады Главного управления контрразведки "СМЕРШ"…
– А вы откуда знаете! – грубо перебив его, взвился Кобулов. – Вы что, следите за нашими людьми?
– Нет, мы за вашими людьми не следим, просто полковник Косачев в пьяном виде сам рассказывал, что написал на Александрова донесение в Москву, после которого ему одна дорога – на Колыму…
– А чем ему этот Александров не угодил? – заинтересовался Вышинский.
– Дело в том, что полковник Косачев сожительствует с молодой переводчицей. Об этом знает вся советская делегация. Александров пытался поговорить с полковником…
– Еще нам не хватало на Комиссии Политбюро разбираться, кто с кем сожительствует? – перебил его Кобулов.
– Дело не в этом, – невозмутимо сказал Филин. – Дело в том, что следователь Александров написал в Комиссию объяснительную записку после угроз полковника Косачева. И попросил меня довести ее до сведения Комиссии.
– Да? – заинтересовался Вышинский. – И что же он там пишет?
– Разрешите зачитать?
Филин снова прокашлялся и ровным голосом прочитал:
– "В связи с поступившими сведениями о том, что будто бы во время производившихся мною в Нюрнберге допросов обвиняемых по делу о главных военных преступниках с их стороны были сделаны выпады против СССР и лично против меня, докладываю следующее. Первое. На допросах, кроме меня, присутствовали полковник юстиции Розенблит и, как правило, полковник юстиции Покровский, эксперт-переводчик Ребров.
Второе. Никаких выпадов против СССР и лично против меня ни со стороны допрошенных обвиняемых, ни со стороны допрошенных свидетелей сделано не было. Третье. Случай, будто бы имевший место со мной, в действительности произошел в моем присутствии во время допроса 18 октября сего года с американским подполковником Хинкелем обвиняемого Ганса Франка. По окончании допроса Франк действительно обозвал Хинкеля "свиньей". На этом допросе я присутствовал в качестве наблюдателя. Я лично приступил к допросам позже.
Считаю, что в данном случае правительственные органы были дезинформированы о действительной обстановке, в которой протекали допросы обвиняемых. Прошу пресечь различного рода кривотолки в связи с производившимися допросами обвиняемых, так как это создает нездоровую обстановку и мешает дальнейшей работе…"
Филин закрыл папку, обвел взглядом присутствующих, но добавлять ничего не стал.
– Мне об этом случае известно, – нарушил тишину Руденко. – Франк действительно обозвал американского следователя во время допроса. За что был сразу водворен в камеру. Надо отметить, американцы такие вещи не прощают. Они вообще ведут себя с подсудимыми весьма жестко и решительно. А наветы на Александрова беспочвенны. Это порядочный человек и высокий профессионал.
– Надо было этому Франку еще морду набить, чтобы не забывался, – хмыкнул Вышинский. – Все, товарищи, на сегодня. А с этим Косачевым, товарищ Кобулов, вы разберитесь. Если он советского следователя от американского отличить не может… Так он и нашего разведчика с американским шпионом перепутает.
Филин и Руденко неторопливо шли мимо собора Василия Блаженного, время от времени поворачиваясь спиной к разгулявшемуся по Красной площади ледяному ветру.
– Думаете, удастся отложить начало процесса? – придерживая фуражку рукой, спросил Филин.
– Трудно будет. Очень трудно, – вздохнул Руденко. – Американцы сильно настаивают на сроках, о которых договорились.
– В общем-то их можно понять – чем больше откладывается процесс, тем меньше интереса к нему. А у Джексона уже вступительная речь давным-давно готова. Он над ней столько трудился… Говорят, он считает ее шедевром и уверен, что она прославит его на весь мир. Он ведь в некотором роде провинциальный американский идеалист…
Руденко невесело улыбнулся:
– Боюсь, я тоже… А что еще говорят сейчас там, в Нюрнберге?
– Говорят, что французский представитель будет стоять на том, чтобы без вашего присутствия не начинать… Но Джексон настроен очень решительно.
– Мне сегодня вечером назначена встреча с товарищем Сталиным, – невольно понизил голос Руденко, словно их мог кто-то слышать. – Думаю, после нее многое станет окончательно ясно.
Вечером, когда Руденко отправился на прием к Сталину, Гресь с Филиным, оба в штатском, на вид совершенно мирные и тихие, уставшие в конце рабочего дня люди, пили чай в просторном кабинете Греся.
– Значит, линия их защиты нам теперь ясна, – заключил Гресь, вытирая вспотевший лоб. – Кстати, а что там за персонажи в защитниках у господ нацистов ходят? Я имею в виду их адвокатов…
– Люди разные. Кстати, были желающие защищать их и среди американских адвокатов, и английских. Но трибунал запретил им это. Так что среди адвокатов только немцы. Встречаются весьма колоритные фигуры. Есть те, кто согласился из-за денег…
– Им и деньги там хорошие платят? – удивился Гресь.
– Для Германии по нынешним временам вполне приличные. Есть среди них авантюристы, есть идейные сторонники нацизма. Есть те, кто боится, что трибунал обвинит всех немцев в преступлении и готовы защищать не столько подсудимых, сколько Германию. Люди, надо признать, все опытные, в юридическом крючкотворстве поднаторевшие…
– И как они себя будут вести на процессе?
– Думаю, работать будут всерьез. Первые страхи после поражения уже прошли, а если они еще почувствуют, что многое дозволено, то справиться с ними будет не просто.
– А это реально, что им много дозволят?
– Вполне. Для Главного судьи Лоренса самое важное, что бы не было сомнений в юридической полноценности процесса. Он больше всего боится, что газеты упрекнут его в необъективности. Поэтому он будет позволять защитникам многое. Нашим обвинителям придется нелегко.
– Но ведь столько документов! Факты неопровержимые!
– У англо-саксов право построено на прецедентах. А в истории такого прецедента еще не было.
– Как там агент Гектор? Информация поступает?
– Регулярно. И очень ценная. Согласно последней, американские спецслужбы всерьез рассматривают вопрос применения к Гессу "химического гипноза".
– Это еще что?
– Введение с помощью укола "наркотика правды", развязывающего подопытному язык. Он помимо своей воли отвечает на задаваемые вопросы. Генерал Донован из Управления оперативных служб считает, что "наркотики правды" надо применить ко всем заключенным для получения нужной информации. Начальник Нюрнбергской тюрьмы полковник Эндрюс пока категорически против. Он боится, что это может привести к летальному исходу…
Подобные инциденты уже случались, когда препараты применялись к неизвестным пациентам. Главный обвинитель Джексон тоже в курсе, но он колеблется. Запросил Вашингтон и ждет ответа оттуда.
Раздался звонок телефона. Гресь взял трубку и без комментариев выслушал собеседника. Заметно помрачнев, положил трубку. Филин молча смотрел на него.
– Да, Сергей Иванович, ты имей в виду вот еще что… – вздохнул Гресь. – У нас тут в Москве тоже агент объявился. Перехватили несколько его шифровок. Удалось расшифровать. Агентурная кличка – Шпиц. Работает целенаправленно по Нюрнбергу. Имеет доступ к информации самой серьезной. Вычислить его пока никак не удается.
– Откуда он взялся?
– Думаю, агент еще немецкий. Видимо, немцы передали его американцам. Или продали. Черт, его радистка вышла в эфир сразу после вчерашнего заседания Комиссии…
– А что радистка? Обнаружили?
– Да толку что! Отравилась при задержании.
– Ну, уже что-то. Вряд ли у него много радисток. Пока найдет новую…
– А если он сам способен выходить в эфир?
– Все равно побережется. Известно, что он сообщил?
– Сообщил, что русские будут пытаться отложить начало процесса. Что нам известно про существование фотокопий секретных протоколов и про планы огласить их на процессе…
– Оперативно работает, – с удивлением протянул Филин. – Заседание было утром, а вечером он уже передавал… Так что американцы будут готовы к нашим предложениям отложить процесс. Сюрпризом для них это не станет.