Лин выглядела по-настоящему озабоченной. Наконец она отвела глаза и, понизив голос, сообщила:
– Я не могу больше сопровождать вас. Из-за вас ко мне привлечено внимание чекистов, и мы представляем друг для друга опасность:
Юбер хладнокровно констатировал:
– Вы меня бросаете.
Она была слишком умна, чтобы проглотить такой крючок.
– Называйте, как хотите, это не имеет значения. Важно то, что я хочу жить. И жить на свободе...
– И как далеко вы готовы зайти в этом вашем желании?
Лин вздрогнула, как от пощечины, и смерила его гневным взглядом.
– Я вас не выдам, если вы намекаете на это. В любом случае ваш провал будет означать и мой тоже.
Она успокоилась, глубоко вздохнула и добавила своим обычным голосом:
– Нет, я вас не бросаю. Я дам вам другие документы. Если ваш след обнаружат здесь, то надо, чтобы здесь же он и оборвался. Они подумают, что вы пересекли пролив, чтобы попасть на континент...
– Мне нужно в Погоби, – напомнил Юбер.
– Я не забыла. Отсюда в Погоби ведет дорога, проложенная вдоль берега и проходящая через Тромбасс. С начала большого строительства она под строгим наблюдением. Вы можете сесть в грузовик, но я вам не советую.
– Значит, поезд?
– Поездов нет. Железная дорога только строится и будет закончена не раньше, чем через два-три месяца. Надежнее всего забраться в самоходную баржу. Они ходят вдоль побережья в Погоби, перевозя уголь...
Юбер равнодушно пожал плечами.
– Лишь бы добраться до цели...
– Все эти баржи отходят от набережной Максима Горького. Это рядом с улицей Кирова.
– А если я по ошибке сяду на судно, которое увезет меня в другое место? На континент, например?
– Никакой опасности. Большие баржи, что ходят в Погоби, имеют дизельные моторы, а суда на Николаевск и Владивосток крупнее и на пару.
– Ладно. Хочется вам верить...
Лин бросила на него двусмысленный взгляд.
– А зачем я стала бы вас обманывать?
Юбер не ответил, и она, помрачнев, добавила:
– Вы неприятный собеседник.
– Мне очень жаль.
Между ними повисло натянутое молчание. Ему казалось, что она только и ждет случая помириться, но он не хотел этого по-настоящему и спрашивал себя, почему чувствует глухую враждебность к женщине, которая помогала ему.
– Мне очень жаль, – повторил он.
Он произнес это тоном, ясно говорившим: "Это все, что я могу для тебя сделать". Она напряглась и спросила:
– Документы с вами? Я дам вам другие...
Юбер достал из кармана маленькую полотняную сумочку и бросил ее на стол.
– Это ваша квартира?
– Нет. Здесь живет моя подруга. Она сейчас в Москве на всесоюзном съезде спортсменов, а ключ оставила мне...
– Понятно.
Лин прошла в соседнюю комнату, очевидно, служившую кухней, и почти тотчас вернулась.
– Вот. Теперь вас зовут Дмитрий Зиновьев...
Они еще долго обсуждали различные детали операции, пока Лин не сказала:
– Вам пора. Я очень рисковала, вызвав вас сюда. Что вы сделали с запиской, которую я...
– Съел, – ответил Юбер. – Надеюсь, я ее переварю.
Она осталась серьезной и, гордо откинув назад свою голову азиатской королевы, заключила:
– По всей видимости, мы с вами больше никогда не увидимся. Я на это надеюсь. У меня останутся от вас неприятные воспоминания...
– Мне очень жаль, – снова сказал Юбер.
Он был искренен.
Лин проводила его до двери.
Владимир указал водителю автобуса на стул и сказал:
– Садитесь.
Водитель неловко сел, явно смущенный.
– Я вас вызвал...
Зазвонил телефон, и комиссар перебил себя, чтобы ответить:
– Алло...
Звонили из лаборатории Гродекова. Одежда, представленная для анализа химикам, была выстирана с помощью порошка, редко применяемого в СССР. Один из инженеров читал в научном журнале, что такие моющие средства использует интендантство армии США. Кроме того, масло, пятна которого остались на брюках, бесспорно, американского производства. Этого достаточно?
– Достаточно, спасибо.
Владимир бросил трубку на рычаг и стиснул зубы. Его круглое, обычно немного вялое лицо, приняло жесткое выражение. Водитель автобуса сжался на стуле, спрашивая себя, какой камень сейчас упадет ему на голову, и в сотый раз повторял себе, что совершенно ни в чем не виноват.
– Позавчера, – начал Владимир, – направляясь в Адатиум, ты посадил пассажира у пятого камня. Помнишь?
Шофер, задохлик с плохо подстриженными черными волосами, принялся крутить в грязных пальцах кепку. Он нахмурил брови, посмотрел вбок на пол, кривя рот, и медленно ответил:
– Да, помню, товарищ комиссар... Высокий тип, красивый, не очень приветливый на вид.
Лицо Владимира просветлело.
– Как он был одет?
Глаза шофера округлились.
– Как?.. Ну... Как все... Он был похож на рабочего в воскресном костюме... Помню, у него была кепка... коричневая, кажется; и еще котомка на плече.
– Он остановил тебя посреди дороги?
– Да. Как раз рядом с камнем, в самом лесу. Я еще подумал что он идет с лесосеки. Там недалеко их несколько.
– Что он тебе сказал?
– Ну... Попросил билет до Адатиума, заплатил и сел на свободное место.
Владимир открыл ящик, достал оттуда фотографию, присланную из Адатиума его коллегой Григорьевым, и протянул ее шоферу.
– Ты знаешь этого человека?
– Это... Это не тот, о ком мы говорили!
– Я знаю, – нетерпеливо сказал Владимир. – Ты его видел?
– Л а. Я его часто возил. Это милиционер из Адатиума, верно?
– Да. Когда ты его видел в последний раз?
Шофер задумался, потом его тупое лицо вдруг выразило радость.
– О! Как раз в тот день, когда посадил того типа у пятого камня. Подождите! Да, тот тип сел как раз рядом с милиционером, который, правда, был не в форме!
Комиссар почувствовал, как у него по спине пробежала дрожь.
– Значит, он сел рядом с милиционером? Они разговаривали?
– Этого я не знаю, товарищ комиссар. Я ведь за рулем, мне надо следить за дорогой, так?
– Разумеется. В Адатиуме они сошли с автобуса. А ушли они вместе?
Шофер поджал губы и с сомнением покачал головой. Механизм его памяти, казалось, немного заржавел и не сразу заводился. Наконец, он вспомнил.
– Я не видел, как они выходили, товарищ комиссар. Я был на крыше, снимал багаж пассажиров. Потом я хотел подмести в салоне и увидел, как высокий вышел из закусочной и пошел в сторону Александровского шоссе. Сразу после него милиционер тоже вышел из закусочной и пошел в ту же сторону, что и высокий.
– Далеко позади него?
– Метрах в пятидесяти. Где-то так. Было темно...
Владимир взял фотографию, которую ему протягивал собеседник, и убрал ее в ящик.
– Ладно, – сказал он. – Ты мне больше не нужен. Можешь идти. И никому ни слова, а не то...
По лицу шофера пробежала тень страха. Он вышел, пятясь и обещая держать язык за зубами. Владимир снял трубку внутреннего телефона и приказал:
– Через четверть часа мне нужна машина. Без шофера. Я поведу сам... Направление? Запишите: Адатиум и Александровск.
Он вышел в коридор и по пути обратился к одному из секретарей:
– Прекратите допросы Такары. Держите его в одиночке до моего возвращения. Я уезжаю на двадцать четыре часа.
8
Уже второй раз после наступления темноты Юбер проходил по оживленной набережной Максима Горького. Он шел решительным шагом, как человек, имеющий определенное дело и знающий, как его выполнить. Таким образом ни один милиционер, обеспечивавший безопасность порта, не обратил на него внимания.
Он сделал свой выбор. Длинная и тяжелая самоходная баржа, погрузка которой закончилась, имела покрытую брезентом спасательную шлюпку, куда было сравнительно легко забраться с причала.
Набережную освещали фонари, но их было недостаточно, и каждое судно, готовившееся к отплытию, освещалось еще и прожекторами, установленными на верхушках кранов. Когда погрузка заканчивалась, прожектора выключались и баржа оказывалась в тени.
На набережной перед выбранной Юбером баржой лежали две огромные стопки кирпичей, разделенные узким проходом. Убедившись, что в тени крана его никто не может заметить, он скользнул в этот проход, сжался на своей котомке, положенной там час назад, и стал наблюдать за баржой.
Он проследил за отходом многих судов и знал, что на борту барж только два члена экипажа: капитан, стоявший за штурвалом и прокладывавший курс, и помощник, видимо, занимавшийся дизельным мотором.
Из кабины вышел человек в фуражке, державший в руке бумагу, наклонился над люком и крикнул, чтобы помощник включил мотор и дал ему прогреться, пока он сам сходит завизировать документы в управление порта. Он спрыгнул на причал и пошел к административному зданию, расположенному в двухстах метрах дальше.
Юбер не шевелился и ждал. Через минуту громко застучал включенный дизель. Тогда он встал, взвалил котомку на плечо, неторопливо прошел короткое расстояние, отделявшее его от баржи, и поднялся на борт.
Никакой реакции. Если кто и видел его, то не нашел в его действиях ничего подозрительного. Он тихо дошел до спасательной шлюпки, к счастью, расположенной в очень темной зоне. Не было никакой опасности, что его услышит помощник, оглушенный грохотом дизеля.
Котомка исчезла под брезентом первой, за ней последовал Юбер. Шлюпка была большой, и в ней можно было вытянуться во весь рост. Юбер очень осторожно опустил брезент, устроился поудобнее, положил голову на котомку и довольно улыбнулся.
Потом он подумал о Лин Манновой и горько пожалел, что не взял ее на сене, когда она была готова отдаться... Он еще мечтал о ней, когда заметил, что шум мотора стал громче и судно тронулось с места.
Начался последний этап пути в Погоби.
* * *
Лин Май нова проснулась, как от толчка, и прижала руку к безумно заколотившемуся сердцу. Кто-то звонил в дверь. Она включила лампу в изголовье и посмотрела на часы: два десять. Кто мог прийти к ней среди ночи?
Она отбросила одеяло и встала. Квартира, как и весь дом, хорошо отапливалась; она спала голой и заметила это только у двери в прихожую. Она вернулась, набросила синий халат и спросила через дверь:
– Кто там?
– Владимир.
У нее перехватило дыхание.
– Но, Владимир; – заметила она, – я не могу впустить тебя сейчас. Это неприлично... Я спала и...
– Дело очень серьезное, Лин Маннова. Открой мне немедленно...
Она вздрогнула. Он никогда не называл ее по фамилии. Что случилось? Как бы то ни было, лучше выслушать, что он скажет. Лин не имела привычки отступать перед опасностью и открыла дверь.
– Входи, Владимир. Что случилось?
Чекист вошел со злым лицом и направился прямо в комнату. Она прошла следом, кокетливо запахивая пеньюар на голом теле.
– Садись. Снимай пальто. Хочешь выпить? Немного водки? Кажется, в бутылке кое-что осталось...
Владимир снял пальто, бросил его на кровать и задернул шторы на окне.
– Не беспокойся, оно закрыто ставнями.
К ней полностью вернулись хладнокровие и способность к борьбе. Он повернулся к ней лицом, и Лин даже сумела улыбнуться.
– На твоем месте я бы не смеялся! Это очень серьезно! Ты рискуешь головой!
По всей видимости, он сумел узнать что-то, чего она не смогла предусмотреть. Лин гордо и холодно сказала ему:
– Объясни, прошу тебя.
Владимир подошел к ней и взял за плечи. Его глаза метали молнии, на скулах играли жевлаки.
– Слушай, Маннова, я все знаю. Такара доставил к берегу иностранного шпиона. Этот шпион разделся и добрался вплавь до берега возле твоего дома. Ты его приняла, купила у Китайца новую одежду для него... Как видишь, я всю знаю. Этот шпион сел в автобус на Адатиум у пятого камня. Один милиционер обратил на него внимание и стал следить...
Он замолчал, задохнувшись. Пораженная, она делала невероятные усилия, чтобы не выдать себя, и у нее свело мускулы шеи. Лин быстро открыла рот и шумно вдохнула воздух. Ее сотрясла сильная дрожь. "Я пропала", – подумала она, и от ее застывшего лица отхлынула кровь...
Владимир расхохотался горьким смехом.
– Ты боишься! – закричал он. – Боишься! Самое время!
Он стал грубо трясти ее, осыпая ругательствами. Его глаза были налиты кровью, по подбородку текла тонкая струйка пены. Он сделал ей больно, и именно боль вернула женщине потерянное хладнокровие. Лин высвободилась резким движением и бросила ему ледяным тоном, полным презрения:
– Посмотри на себя, Владимир. Посмотрись в зеркало!
На секунду он замер, потом медленно выдохнул, сделал несколько шагов по комнате и вернулся к ней, внешне успокоившись.
– В Адатиуме, – продолжил он, – тот шпион должен был встретиться с тобой на ферме, где ты ночевала. Милиционер проследил за ним до моста через реку...
Владимир снова замолчал. Его круглые щеки были усеяны фиолетовыми пятнами, он сильно сжимал кулаки. Глухим голосом он закончил:
– Дальше рассказывать нет необходимости, не так ли? Надеюсь, теперь ты убедилась?
Да, Лин Маннова убедилась. Глубина и острота нависшей опасности вернули ей всю сообразительность, которая была ей так нужна. Она рассуждала теперь спокойно и цинично и нашла выход в несколько секунд.
– Я пропала, – простонала она, закрыв лицо руками.
Она подошла к дивану и упала на него, нервно всхлипывая.
– Клянусь тебе, Владимир, что я невиновна! Я была только неосторожной... Но... Поверь мне... Кто мне поверит, если не веришь ты? Теперь все кончено! Да, я хотела выйти за тебя замуж... Ты один любил меня искренне и бескорыстно. Ты добрый, Владимир, и я тоже полюбила тебя.
Она посмотрела на него через слегка раздвинутые пальцы и поразилась одновременно похотливому и хитрому выражению лунообразного лица комиссара. Только тогда она заметила, что в момент падения на диван ее пеньюар раскрылся. Она умышленно задрала ткань еще выше, открывая свои полные ляжки, крепкие и загорелые. "Он такой же, как все, подумала она, и попытается попользоваться мною, прежде чем выдать". Почти тотчас до нее донесся странно хриплый голос Владимира:
– Это возможно... Все это очень возможно... Ты знаешь, что я давно хотел жениться на тебе... Если ты и можешь кого убедить, так это меня... И все-таки надо... В общем, ты понимаешь, что я не в состоянии думать и слушать тебя сейчас...
Он подошел к дивану, и его колено коснулось голой ноги Манновой, которая не пошевелилась. Она знала, что мужчина может видеть в широкую щель пеньюара низ ее живота, и от этой мысли у нее вспыхнули щеки, но сейчас было не время смущаться.
Он упал на нее и сжал ей голову своими большими холодными ладонями.
– Лин, – пробормотал Владимир, – я могу взять тебя сейчас, а потом, обещаю, что...
Она гибко высвободилась, скользнула вбок и встала на ноги При этом движении ее пеньюар окончательно распахнулся и, закрывая его, она промедлила ровно столько чтобы дать мужчине зажечься от вида ее крепкого тела.
– Я тебе не верю, – сказала она. – Если я отдамся тебе сейчас, ты меня потом выдашь. Мужчины бесчестны в таких делах...
Ему захотелось спросить ее, честнее ли в них женщины, но он промолчал, сел на край дивана, потом встал и, сделав шаг, заключил ее в объятия.
– Лин, я хочу тебя. Обещаю, я улажу эту историю ради тебя после того...
Она безуспешно попыталась оттолкнуть его, и при этом усилии ее живот прижался к животу мужчины.
– Не после, – сказала она, – а до того...
И, делая вид, что снова пытается вырваться из его объятий, она заерзала, доводя его желание до высшей точки. Скоро он сдался.
– Я сделаю то, что ты хочешь, Лин.
"Если бы он не знал, какая я сильная, то уже попытался бы изнасиловать меня", – подумала она, и ее недоверчивость усилилась от жестокого хитрого огонька, который она увидела в расширенных глазах Владимира.
– Вот как мы сделаем, – сказала она. – Ты напишешь заявление и признаешься в нем, что покрывал своей властью иностранного шпиона, виновного в преступлениях против нашей страны. Имен ты указывать не будешь. После того как ты подпишешь, я отдамся тебе, а потом напишу под твоим признанием, что я, Лин Маннова, и есть шпион, о котором ты пишешь. Так мы будем взаимно защищены. В ближайшем будущем мы поженимся и постараемся забыть эту историю.
Она догадалась, что он напрягся, пытаясь разглядеть ловушку, и стала поддерживать в нем желание, не давая ему вернуть себе ясность мысли. Она действовала так успешно, что он вдруг отбросил всякую осторожность и согласился:
– Сделаем, как ты хочешь, только быстро.
Она подтолкнула его к столу, положила перед ним листок бумаги, посмотрела, как он садится и снимает колпачок с ручки, потом опустилась на колени возле него и стала водить опытной рукой по его ляжке.
Она начал писать. Вдруг она вздрогнула и воскликнула:
– Это бесполезно. Все напрасно.
– Почему? – удивился он, хмуря брови и уже придя в ярость.
– Твои коллеги! Они знают все то, о чем ты мне рассказал...
Он ответил совершенно искренне:
– Нет! Все, что касается тебя, я сохранил в тайне! Кроме меня никто ничего не знает!
Она почувствовала, как ее заполняет жестокая радость, и спросила, тщательно маскируя ее:
– Ты можешь в этом поклясться?
– Клянусь памятью моей покойной матери!
Он снова стал писать, торопясь поскорее покончить с этим. Рука молодой женщины не отпускала его до того момента, когда он поставил под признанием свою подпись. Лин Маннова слегка приподнялась, чтобы прочесть текст.
– Ты этого хотела?
– Да, – шепнула она.
Она потянулась к нему, подставляя губы.
"Она в моих руках, – подумал он, целуя ее. Займусь с ней любовью, дам подписать признание и сразу же выдам, рассказав, к какой хитрости мне пришлось прибегнуть".
Он поднялся, привлекая ее к себе и подталкивая к постели.
– Иди, сейчас.
Она со смехом возразила:
– Незачем так торопиться, дорогой. Я должна на секунду зайти в ванную. Ты пока раздевайся и жди меня в постели... Прошу тебя, дорогой.
Он отпустил ее. В конце концов, ему некуда спешить. До утра все равно ничего не сделаешь. Его ждали несколько часов удовольствий... Он начал раздеваться...
Лин Маннова прильнула глазом к замочной скважине с другой стороны двери ванной комнаты. Она видела, как Владимир лихорадочно сбросил с себя одежду и положил "наган" на стол в центре комнаты. Потом он исчез из поля зрения, и почти тотчас послышался скрип пружин кровати.
Тогда она поднялась и надела на правую руку резиновую перчатку, лежавшую на умывальнике. Зеркало отразило ее лицо: суровое и беспощадно решительное. Она не торопясь открыла дверь, выключила в ванной свет, прошла в комнату и рукой, на которой не было перчатки, повернула выключатель слева от двери.
– Я смущаюсь, дорогой! – объяснила она шутливым тоном. – Подвинься немножко...
Она знала помещение достаточно хорошо, чтобы пройти по нему в темноте. Ни на что не наткнувшись, она дошла до стола и правой рукой в перчатке взяла на ходу револьвер, даже не остановившись. Она коснулась коленом края кровати и услышала шумное дыхание Владимира, казалось, прижавшегося к стене.
– Ты где?