Правительственная печать и рупор Итальянского социального движения, которые до полудня субботы с неослабевающим вниманием следили за ходом следствия и подробно освещали допросы подследственных Ливио Перетти и Луизы Ченчи, внезапно замолчали, будто набрали в рот воды и ни про какую "Данаю" знать не знают.
Оборвался внезапно и шум по поводу убийств Чиветты и Пинелли.
Но от чьей руки они пали?
Кто оставил дверь музея открытой в ночь со среды на четверг?
И где находилась похищенная "Даная" все это время?
В субботу вечером все так же шёл дождь. Аввакум и Роберто Тоцци сидели в тихой траттории неподалёку от утратившей былую славу виа Аппиа Антика и негромко беседовали, время от времени посматривая на улицу - наверное, кого-то ждали. За окном стоял фонарь, зажигая холодным блеском капли дождя; освещённый им круг асфальта был бесконечно пустынным, будто находился на краю света.
- Я в уголовных делах ничего не понимаю, - говорил Аввакум Роберто Тоцци тем доверительным тоном, каким можно говорить только в траттории и только за стаканом выдержанного вина. - Я даже обманул вас в тот вечер, когда говорил о своём приятеле - великом детективе! Ничего этого не было, мой дорогой друг! Я солгал вам, чтобы вынудить вас к доверию. Вы были так угнетены, что поверили бы любой, самой фантастической выдумке. Когда человеку скверно, он предрасположен к тому, чтобы поверить чему угодно, любой чепухе, если она указывает ему какой-то выход из тупика. Вы были сильно расстроены, мой друг, и потому поверили моей выдумке про великого детектива, и потому же дали мне архитектурно-инженерные планы музея. При другой обстановке вам это не могло бы и в голову придти, хотя мы друзья и нас связывает общая дружба с милой семьёй Ченчи. Вот как податлив на ложь человек, когда он душевно угнетён.
Но это неважно. Я хочу сказать, что не обязательно водить дружбу с великими детективами и заниматься криминалистикой, чтобы успешно справиться с простой загадкой уголовного порядка. По-моему, дорогой друг, любой человек может решить простую уголовную задачу, если природа одарила его двумя нужными качествами: во-первых, он должен понимать язык вещей, и во-вторых, улавливать связь между отдельными событиями, а также между ними и средой, в которой они совершаются. Например, выдающийся американский физик Роберт Вуд, не имея никакого отношения к уголовной практике, раскрыл одно из крупнейших преступлений начала века. Я говорю о взрыве, организованном в 20-х годах в Нью-Йорке, при котором погибло свыше ста ни в чём не повинных людей. Вуд понял, кто преступник, когда прочёл и дешифрировал язык куска металла, оставшегося от капсулы "адской машины". Специалисты оказались бессильными и были в отчаянии, но он, любитель, сумел справиться с задачей!
Эта игра - отгадывание детективных головоломок - понравилась знаменитому физику, и позже он установил авторство ещё двух тяжёлых преступлений.
Нечего и говорить, что к услугам Вуда были помощники, совершенная по тому времени аппаратура физико-химических лабораторий и прочее. Но и сами преступления, как я уже сказал, были организованы умно и не без таланта.
Что же касается кражи в Боргезе, то я бы сказал, что это довольно простая афёра, которую политическая конъюнктура и цепь случайностей превратили в громкое дело. Компетентные люди считают, что кража картин не требует большого ума или воображения. Обычно воры подкупают кого-то из охраны и с помощью этих людей выносят "товар"; в редких случаях они проникают в музей, пользуясь потайным ходом, подвалом, дымовой трубой и так далее. Преступников трудно обнаружить не потому, что они умны или хитры, а потому, что приходится искать все звенья цепи, связывающей исполнителей и тех, на кого они работают, а эта цепь обычно длинная. В большинстве случаев у полиции нет досье на, похитителей; соответствующие власти не имеют данных об их отличительных признаках, и так далее, и потому поймать их трудно, а следовательно, трудно и выявить их связь с истинными виновниками, то есть, организаторами похищения. Кроме того, я слышал, да и газеты об этом писали, что подлинные вдохновители ограблений - боссы - обычно люди со связями в политических кругах, которые пользуются покровительством высших полицейских властей.
Должен вам сказать, друг мой, что хотя я никакой не специалист, мне удалось обнаружить серьёзные ошибки в работе инспектора Чиголы. Не сомневаюсь, что любой другой на моём месте, в том числе и вы, профессор, обнаружили бы эти ошибки, если бы могли спокойно и серьёзно рассмотреть все дело. По одним вопросам он проявил находчивость, по другим - невежество, вам не кажется? Например, очень остроумен его вопрос к Луизе Ченчи - почему она направилась прямо к служебному входу, а не к сторожу, у которого должен быть ключ. Здесь Чигола проявил профессиональный нюх, как и в самом начале следствия, когда усомнился в правдивости Ливио Перетти. Он как бы чувствовал, что Перетти провёл ночь со среды на четверг в музее; я говорю "чувствовал", потому что сомнение иногда приходит по пути эмоций, а не на основе доводов рассудка и фактов.
Но Чигола, как я уже сказал, допустил серьёзные промахи; один из них оказался решающим, можно сказать, роковым, но об этом позже. Например, Федериго заявил, что в час ночи служебный вход был закрыт и всё выглядело как обычно; Чигола не догадался спросить сторожа, что значит "закрыт"; дверь могла быть закрыта, но не заперта. Была ли она заперта? Это очень важно. Луиза Ченчи утверждает, что захлопнула за собой дверь, но не заперла её. Если допустить, что дверь к часу ночи была заперта , то отсюда вытекает, что после Луизы кто-то ещё вышел служебным входом и именно этот "кто-то" запер дверь. Кто же? Марио Чиветта? Но у Марио Чиветты не было ключа, если верить старику Монтано. Следовательно, кроме Ливио Перетти в музее скрывалось ещё одно лицо, которое имело ключ от служебного входа. Вот какие вопросы ставит перед нами "закрытая" дверь! Если она была просто захлопнута, следствие должно пойти одним путём, а если и закрыта, и заперта - совсем другим путём. Говорят, что для хорошего следователя и для хорошего психолога в каждом слове существует несколько окошек. Хороший следователь и хороший психолог должны заглядывать в каждое из них, чтобы установить, что именно кроется за определённым сочетанием букв.
Чигола проявил непонятное безразличие к истории головной боли и припадка сонливости у Федериго. Как же так ночного сторожа внезапно одолевает сон, да не когда-нибудь, а именно во время дежурства! Уже само по себе это обстоятельство вызывает сомнения. Федериго считает, что во всём виновато вино, которым угостил его Карло Колонна. Что это за вино? Откуда Колонна получил его? Если сама бутылка исчезла, анализ все же обнаружил бы хоть какой-нибудь осадок в крови; здесь медицинская экспертиза могла бы оказать следователю большую помощь.
Как бы там ни было, в результате допросов и наличных обстоятельств в поле зрения Чиголы оказалось четверо незваных ночных гостей Боргезе: Ливио Перетти, Луиза Ченчи, Марио Чиветта и Энрико Пинелли. Поскольку двое последних - Чиветта и Пинелли - были убиты, Чигола отдал бы под суд остальных, Луизу и Ливио. Смерть Чиветты и Пинелли он приписал бы сведению счётов между двумя бандами - мало ли таких случаев знает уголовная практика! А когда бандиты сводят счёты между собой, полиция не вмешивается. Оба убийства сдали бы в архив, а Луиза Ченчи и Ливио Перетти предстали бы перед судом.
Большая ошибка Чиголы, роковая, как я сказал, не имеет связи с каким-либо конкретным моментом следствия. Эта ошибка в том, что следователь не понял характера преступления; как теперь модно говорить, не сумел создать его правильную концепцию. Чиголе похищение картины в Боргезе представлялось обыкновенной кражей. Единственное, что его смущало, - короткий срок, отпущенный для следствия. Он по просил журналистов потерпеть до полудня субботы. Газеты так и писали: в субботу Чигола вручит прокурору дела на похитителей "Данаи".
Он даже не задумался над таким простым фактом: почему от него потребовали закончить следствие обязательно до полудня субботы? Потому, что в воскресенье были выборы? Хорошо, но какое отношение может иметь похищение "Данаи" к выборам римского мэра?
К этому, основному, я бы сказал, "постановом ному" вопросу Чигола не пришёл. Преступление носило яркую политическую окраску, а он подошёл к нему как к вульгарной краже. И в результате невинных объявили виновными, а виновные разгуливали по Риму, потирая руки в ожидании провала Пьетро Фальконе на вы борах.
Могу сказать, что газеты первыми проболтались о политическом характере кражи в Боргезе. Больше того, они даже указали её конечную цель; они прямо-таки ах нули от удовольствия, узнав, что Ливио Перетти - член компартии, а когда в дело оказалась замешана Луиза, эти ахи переросли в настоящий вой. Но если правительственная печать ахала и выла под сурдинку, то официоз правых экстремистов вопил во весь голос: "Вот они, коммунисты! Посмотрите! И это ещё не все, господа, то ли мы ещё увидим в ближайшее время!"
Конечно, и без намёков этого "органа печати" было ясно, что цель похищения "Данаи" каким-то образом скомпрометировать в самый канун выборов кандидата партии коммунистов Пьетро Фальконе.
Я уже сказал, что разгадать рядовое преступление может каждый, кто умеет читать язык вещей и видеть связь между преступниками и характером самого преступления.
Итак, мы обнаружили связь между похищением "Данаи" и предстоящими выборами мэра. Мы знаем, что экстремисты готовят какую-то провокацию. На кого они могут рассчитывать в Боргезе, другими словами, кто из экстремистов связан с вашим музеем? Экстремисты связаны с музеем Боргезе через своего человека, Чезаре Савели. Располагает ли Чезаре Савели возможностями для нанесения задуманного удара? Бесспорно, ибо он возглавляет охрану всех музеев Боргезе!
Когда Чезаре Савели ввалился в квартиру своей сестры, под тем предлогом, что у него дома якобы нет горячей воды, - это было в четверг, 26 октября, - я заметил, что обувь его вся в глине, а на правом рукаве - большое тёмное пятно. Увидел я и другое: железнодорожный билет, нож-финку и кучку мелочи.
Глина на обуви - а если вы ходите по римским улицам или куда-то едете на поезде, пусть даже в Санта-Анну, это необычно, - и тёмное пятно на пиджаке говорили о том, что ночь со среды на четверг Савели провёл не так, как полагается доброму христианину и примерному католику. Должен вам сказать, что это меня не удивило, потому что я кое-что знал о нём. Например, знал, что раньше он работал в разведке и сотрудничал с американцами, а теперь стал заметной фигурой в "социальном движении" и возглавляет группу террористов и бандитов. Для такого человека странности, замеченные мной, естественны, и я забыл бы о них, если бы в ту же минуту не услышал по радио чрезвычайное сообщение об исчезновении "Данаи".
Странности, которые я отметил, тут же утратили абстрактный характер и легко увязались с похищением "Данаи" в филиале Боргезе. Никаких конкретных доказательств у меня ещё не было, но я чувствовал, что за кулисами этого похищения стоит не кто иной, как сам синьор Савели, шеф охраны Боргезе. Были у меня и известные сомнения относительно Ливио Перетти; молодой человек мог быть жертвой провокации. Это случается, и довольно часто! Но в пятницу утром, увидев его фотографию в газетах, я тут же узнал юношу, который частенько провожает Луизу домой, и причины его незаконного пребывания в Боргезе больше не вызывали сомнений.
Услышав ваш рассказ о первых допросах, я решил, что картина не вынесена из музея; она всё ещё находится где-то в галерее, причём в таком месте, где полиция, перевернувшая музей вверх дном, не нашла нужным её искать. Я решил, что место это - явное , т.е. легко доступное, но такое, в котором никому и в голову не придёт что-то прятать. Вот почему я попросил у вас архитектурно-инженерный план галереи; мне хотелось проверить, где может находиться такое место и годится ли оно на роль временного тайника.
Следующий вопрос касался человека, который первым вышел через служебный вход. По словам Луизы Ченчи, этот человек имел ключ. А согласно внутреннему распорядку Боргезе, один из двух ключей от служебного входа постоянно находится у шефа охраны, то есть, у синьора Савели.
Итак, все указывало на Савели, это было логично и в порядке вещей. Вопрос стоял таким образом: является ли он непосредственным участником похищения или только его организатором? Не будь алиби с поездкой в Санта-Анну, я обеими руками подписался бы под тем, что преступление совершил именно Савели. Но эта поездка… Вы помните, что её факт подтвердили полицейские власти Санта-Анны, и потому она не подлежала сомнению.
А сомнение существовало, оно росло во мне скорее по пути чувства, нежели логических рассуждений. Возникло ещё одно обстоятельство, давшее ему новую пищу. Вы, наверное, помните, что среди вещей Савели, выпавших на пол, я упомянул билет на поезд. Этот билет ни с того, ни с сего вспомнился мне вечером, когда мы ужинали в "Лавароне". Я пил кофе, разговаривал с синьорой Тоцци и вдруг проклятый билет всплыл у меня перед глазами. Он вызывающе подмигивал, как вульгарная кокотка, и спрашивал: а ты во мне ничего особенного не замечаешь? И я всмотрелся в него и увидел, что билет был первозданно девственный, незнакомый с щипцами контролёра. Билет без перфорации! Как я мог не заметить этого ещё утром, когда увидел его на полу вместе с другими мелочами, выпавшими из кармана Савели? Если билет не перфорирован, значит, его обладатель никуда не ездил и просто забыл билет в кармане; или контролёр не дал себе труда проверить билеты у севших в поезд пассажиров; это бывает, но очень редко. Каждый железнодорожный служащий в наши дни хорошо знает, какое множество безработных готово занять его место, и ни один контролёр не рискнёт совершить такое упущение по службе.
Как бы там ни было, я вспомнил, что билет Савели не перфорирован; этот факт ещё больше усилил мои сомнения в том, что Чезаре Савели ездил в Санта-Анну. Поэтому на другое утро я сел в поезд и поехал в этот старинный городок.
В Санта-Анне только один хороший отель. Я снял дорогой номер, покрутился по улицам, подарил регистраторше букетик цветов, а потом спросил, не ночевал ли у них в среду один мой приятель по имени Чезаре Савели. Сезон сейчас мёртвый, клиентов можно пересчитать по пальцам, и регистраторша тут же вспомнила, что действительно недавно один мужчина по имени Чезаре Савели провёл ночь в их отеле. Тогда я сказал, что хотел бы послать ему из Санта-Анны открытку, - разумеется, с видом отеля, - но не помню его римского адреса; так не позволит ли она мне заглянуть в формуляр, который он у них пополнил; там, конечно, должен значиться его адрес. Регистраторша дала мне папку с формулярами, и я тут же нашёл нужный мне листок. Почерк, которым заполнен этот формуляр, не имеет ничего общего с почерком Савели; у того буквы крупные и нервные, а здесь передо мной были строчки мелких, тесно посаженных букв. Я знаю почерк Савели, потому что не раз рассматривал альбом Виттории, в котором немало открыток, надписанных рукой Савели.
Значит, формуляр заполнял другой человек, который ночевал в Санта-Анне с фальшивым паспортом на имя Чезаре Савели. Как я и предполагал, некто состряпал алиби для Савели, а сам начальник охраны и не думал уезжать из Рима.
Вернувшись в Рим, я узнал от вас подробности второго допроса и услышал об убийстве Пинелли и Чиветты. И пока мы обедали, я воссоздал для себя картину преступления в Боргезе.
Итак, в среду 25 октября Савели вызывает Карло Колонну, который подчиняется ему и по административной линии, и по линии "социального движения", и на которого существует немало компрометирующих материалов, передаёт ему бутылку вина и приказывает распить её в одиннадцать часов вечера со сторожем Федериго Нобиле; кроме того, он велит Колонне купить билет до Санта-Анны и заявляет, что вернётся в город на следующий день с поездом, который выходит из Санта-Анны около одиннадцати часов.
Вместо того, чтобы ехать на вокзал, Савели, воспользовавшись обычной полуденной суматохой в галерее, незаметно пробирается на чердак. У него есть ключи от всех замков, и попасть в это помещение для него не составляет труда. Как показывает инженерный план, на чердаке есть туалетные комнаты, туда проведена вода и паровое отопление, и провести в нём несколько часов не так уж сложно. Выбрав местечко поудобнее, Савели ложится спать.
Проснувшись, он видит, что в помещении царит полный мрак. Через окошки-иллюминаторы чердака просачивается слабый свет фонарей на пьяцца Навона. Савели спускается в полуосвещённый зал второго этажа и за одну минуту вынимает из рамы полотно Корреджо. Возится он недолго, потому что рама заранее подготовлена и винты держатся на честном слове. На пустую раму Савели набрасывает холст Ливио Перетти, кое-как прикрепляя его канцелярскими кнопками. Отметим, что обе операции Савели проделывает в перчатках.
Он возвращается с добычей на чердак, но тут же, у самого порога, сталкивается с человеком, который все это время наблюдал за ним. Внезапность, удивление и страх сработали одновременно. Отшвырнув "Данаю", Савели быстро надевает стальной кастет и одним ударом валит непрошеного свидетеля на пол. Все происходит очень быстро и в полной темноте. Можно предположить, что через какое-то время Савели зажёг на чердаке фонарик, чтобы узнать, кого он ударил, - он не мог устоять перед этим искушением. Человека, лежащего перед ним, он не знает, и человек этот не проявляет признаков жизни. Савели тащит его в дальний угол и заботливо укрывает кусками толя и холста, а сверху нагромождает рамы, мольберты и всё, что попало под руку. Остаётся только замыть следы крови на полу, это нетрудно, - воды и тряпок на чердаке сколько угодно, было бы время.
Постепенно напряжение спадает, и его охватывает страх, подлинный ужас: его предали, ему нарочно подсунули человека, которого он убил, и сейчас его, Савели, на площади ждут полицейские, а то и "надёжные люди", с которыми иметь дело не лучше, чем с полицией. Наоборот!
Уже заполночь, пора уносить ноги из музея, кстати началось дежурство опоённого вином Федериго. Но Савели уже не хватает смелости выполнить первоначальный план, он уже не решается спуститься по лестнице с холстом в руках, а ещё меньше - выйти с ним на улицу. Он решает скрыть полотно Корреджо там, где его никто не станет искать. Где же?
Он прекрасно знает здание, знает, где проходят трубы отопления и водопровода, куда выведен дымоход камина. В здании всего один камин, и он находится в кабинете директора музея. Камин давно утратил своё функциональное назначение и служит скорее для украшения кабинета. Дымоход у него прямой и выведен на крышу; в нижней части, над самым камином, он образует седловинку. Лучшего, более удобного и безопасного тайника для картины нельзя и желать.
Савели через окно лезет на крышу, ползком добирается до каминной трубы и опускает в неё свёрнутое в трубку полотно.
Вернувшись на чердак, он спускается по лестнице и идёт к служебному входу, но, отпирая дверь, с ужасом замечает, что глаза Марио Чиветты удивлённо смотрят на него. Этот негодяй его видел! Он завтра же об этом скажет! Чиветта будет свидетельствовать против него, Савели!