- Я понимаю. - Мэр посмотрел на стоящую перед ним банку, протянул было руку, чтобы открыть ее, но передумал. - Все это черт знает что такое! Серийный убийца в городе, бред какой-то! До сих пор наш город считался довольно благополучным и спокойным в плане криминальной обстановки, да и в остальном тоже. И вот на тебе, маньяк какой-то гребаный объявился! И откуда только эта мразь берется? Представляешь, какая паника может подняться в городе? И так уже всякие слухи ходят. И это накануне выборов. Что это за мэр, скажут люди, который не может обеспечить своим гражданам безопасность и спокойствие?! К тебе это, кстати, тоже относится. Мы отвечаем за спокойствие в городе. И с нас и спросят в первую очередь. Нет, некстати этот гребаный маньяк объявился, очень некстати. - Он поморщился и махнул рукой.
- Интересно, а если бы он появился после выборов, значит, это было бы кстати? - Прокурор пристально посмотрел на человека, сидящего напротив него.
Тот был уже порядком пьян, сидел, опустив голову на грудь, и казалось, ему сейчас было нужно только одно - завалиться спать и чтобы никто его не трогал и не беспокоил. Он не отвечал, и в какой-то момент Александру даже показалось, что тот заснул. Он легонько тронул его за плечо. Мэр встрепенулся и поднял на него мутные осоловевшие глаза.
- Ты прости меня, - вдруг произнес он с несвойственными для него просительно-виноватыми интонациями.
- За что? - удивился прокурор.
- Да за то, что несу здесь всякую х… Просто я пьян в зюзю, и на душе кошки скребут. А за кресло свое я не держусь. Хочешь - верь, хочешь - нет. Надоело цепляться зубами и бороться, кому-то что-то постоянно доказывать. Так вся жизнь в этой дурацкой борьбе и проходит. И ты думаешь, что совершаешь нечто важное, значительное. А как придет время подыхать, оглянешься назад, и подумаешь с недоумением - на какой хрен мне все это надо было? И чего я все рыпался, дергался, что-то стремился доказать себе и другим? Когда все равно ни черта не изменишь в этом дурном мире. А исход все равно один для всех, для богатых и для бедных, для удачливых и не очень, для алкашей, - он пьяно усмехнулся, бросив взгляд на пивную эстакаду, - и для трезвенников. Подохнешь, и черви да кроты тебя жрать будут. И сгниешь. И никто из живых о тебе и не вспомнит, если только грязью обольют. Но тебе это все уже, правда, будет глубоко по…
- И давно такие мысли тебя посещают?
- Да вот последнее время. Как спать лягу, тушу свою уложу на постели - и начинает всякий бред в голову лезть. Я уж его гоню, гоню в шею, а он все никак не уходит, сволочь. Раньше такого не было. Старею, деградирую. Спиваюсь вот… - Он невесело усмехнулся и потянулся за очередной банкой.
Но Александр перехватил его руку и вежливо, но решительно произнес:
- Пожалуй, на сегодня хватит. Иначе и похуже мысли полезут в голову.
Сам же налил себе еще пива и отпил небольшой глоток.
Мэр усмехнулся:
- Что может быть хуже? Дальше, как говорится, грести некуда. Все. Приплыли.
Они помолчали.
- Слушай, а может, мне и в самом деле не выставлять свою кандидатуру на выборах, а? - вдруг спросил он. - Уйти, как говорится, красиво, пока в шею не поперли. Кому нужен старый больной алкоголик со сдвинутой крышей и слабыми нервами?
- Это у тебя-то нервы слабые? - усмехнулся Южный.
- А ты как думаешь? Я уже не бесстрашный герой с железными нервами. Да если честно, никогда им и не был. Только казался. А быть и казаться - две большие разницы. Очень большие. Сам себя убедил в этом, а себя убедить это самое трудное, если сумел это сделать, то заставить людей в тебя поверить уже намного легче. Но знаешь, последнее время мне что-то тяжело жить стало. И чем дальше, тем тяжелее. Тоска неясная часто накатывает. Ни с того ни с сего. Как я уже говорил, все по ночам она, проклятая, настигает. Не знаешь, отчего это тоска темноту любит и как ночь придет, так и норовит под бок к тебе забраться в теплую постель и укусить побольнее? Впрочем, чего я спрашиваю, и так ясно. Днем дела, люди, суета, которая хоть иногда и надоедает до чертиков, но все-таки спасает от дум этих тяжких, не дает проклятой тоске грызть твое сердце. Боится она, гадина, дневного света. Но стоит солнцу скрыться, она тут как тут. Подкрадется, так гаденько захихикает и скажет: "Ну, здравствуй, старый мудень, я пришла. Соскучился?" И так страшно порой становится, хоть волком вой. Все чаще жена моя покойная приходит во сне, мать с отцом, друзья умершие. К себе зовут. Скучно им без меня. И я, с одной стороны, по ним соскучился, да и покоя хочется. Устал я от суеты земной. Но с другой стороны, страх берет. За жизнь эту паршивую держусь. Знаешь, как я перетрусил, когда чуть копыта не откинул, когда с инфарктом валялся? Вся жизнь моя прошла перед глазами в это время, все мои грешные темные дела, те, кому я зло причинил, невольно или вольно, всякое было. И так пожить мне, старому дураку, захотелось. Ну хоть немного! Дочку замуж выдать. Внуков понянчить… Что, поверишь ли, впервые в жизни Бога молил, чуть ли не со слезами. И не той молитвой, что положена и писана в Библии, а своими словами, даже не словами, а нутром своим, душой наизнанку вывернутой. Эх, друг. Тебе меня, старика, понять нелегко, хотя ума тебе не занимать. Но тут не в уме дело. В другом. Страх этот с годами приходит, и тоска. Дай Бог, чтобы она к тебе подольше не приходила или вовсе миновала. А то, что я рявкаю, как бык, и страх на людей нагоняю, еще не значит, что я сам не боюсь. Боюсь, еще как боюсь, Сашенька! - Он неожиданно назвал своего приятеля уменьшительным именем и даже коснулся его руки, словно ища поддержки, но тут же резко отдернул ее, будто обжегся. - Чем больше другим грозным кажешься да рявкаешь и кулаком стучишь, тем паршивее у тебя на душе. И тем больше ты сам боишься.
- Но кого? Или, может быть, чего?
- Да всего: людей, судьбы, себя самого прежде всего. Этот страх, что внутри тебя, самый тяжелый, ой как трудно от него избавиться.
Его собеседник, внимательно слушающий, неожиданно напрягся. По его бесстрастному лицу пробежала какая-то тень, и рука, державшая кружку, слегка дрогнула. Впрочем, он быстро овладел собой и мэр не успел ничего заметить. Правда, он, казалось, вообще мало что замечал. И хотя обращался к своему другу, но словно говорил все эти слова для самого себя, мысли вслух… Александр пытался поймать рассеянный блуждающий взгляд мэра, полный тоски и страха.
"А он и в самом деле сильно сдал последнее время и постарел, - подумал прокурор. - Хотя, возможно, это лишь минутная слабость. У кого ее не бывает? Ведь невозможно все время быть сильным. Или возможно? Но вот надо ли?.."
Занятый своими мыслями, прокурор не сразу понял, о чем говорит его друг.
- Сам не пойму, зачем я ходил к ней. Самка она была и стерва порядочная. Страшно эгоистичная, любила одну себя и к людям беспощадно относилась, отбраковывала их по принципу: сильные выживают, слабые погибают. Естественный отбор, так сказать. Как она выражалась, "звериный закон". Она вообще любила хищников. Она говорила, что настоящий мужчина должен быть похож на льва, а женщина - на львицу. Обожала, когда ее называли львицей. Этакая царица, гордая, величавая, красивая киска, но если тронешь, то может разорвать на части. Да… - он помолчал, почмокал губами. - Не знаю, что меня так тянуло к ней. Каждый раз давал себе слово, что не буду больше к ней ходить, и каждый раз нарушал его. Осознавал, что эта женщина не для меня, не по зубам, что называется. Еще лет десять назад я бы попытался ее укротить, но сейчас уже зубы не те и силы. Плохой из меня дрессировщик, чтобы заниматься укрощением львов, точнее, львиц. Да… - Он снова замолчал, склонив голову на грудь.
Александр никак не мог понять, о ком он говорит и что за женщину имеет в виду, сравнивая с львицей. Его нынешняя подружка, с которой он встречался второй год, никак не подходила на эту роль. Мягкая, кроткая, застенчивая, скорее ее можно было сравнить с домашней кошечкой или зайчишкой, чем с коварной гордой хищницей. Кого же имеет в виду в стельку пьяный мэр? Что за женщина, к которой он так привязан, и почему говорит о ней в прошедшем времени? Выходит, они уже расстались или… Его вдруг озарила догадка, яркая и внезапная, как вспышка молнии.
- Значит, ты любил Алину? - спросил он прямо.
- Любил ли я Алину? Не знаю. - Загоруйко тяжело вздохнул и расстегнул мешающий ему дышать ворот рубашки. - Скорее это была страсть, а не любовь. Я и презирал ее, и обожал, и ненавидел, и безумно хотел одновременно. Эта женщина вызывала в моей душе такую бурю чувств, столь смешанных и противоречивых, что я едва не задыхался от их напора. Староват я для такого шквала эмоций и потрясений.
- Вы часто встречались?
- Да нет, не очень. Каждая встреча с ней отнимала у меня слишком много энергии и сил. Она как вампирша высасывала из людей энергию, как физическую, так и душевную, она питалась ей. И когда она умерла, знаешь, я ведь не очень-то и горевал. Я даже обрадовался тому, что от ее власти избавился и она больше меня мучить не станет. Вот ведь какой я гад. Сам себя казнил за эти мысли, но поделать с ними ничего не мог. А теперь вот мне ее не хватает. Иногда сильно не хватает. Кажется, что она жива и во сне ко мне приходит. Прощения просит. Хотя обман все это, я знаю. В жизни-то она бы не смогла…
- Что не смогла?
- Прощения попросить. Она гордая была, очень гордая. Львица, одно слово - львица. А моя жена, та, что мать Эльки, дрянь и потаскуха. Но за то ей все простить готов, что она мне Эльку родила. Без нее мне бы не справиться с тоской моей, лихоманкой. - Он обмяк в кресле и захрапел.
Александр знал по опыту, что пытаться расшевелить его в таком состоянии бесполезно. И хотя у него осталось еще множество вопросов, но, видимо, придется отложить их до завтра, когда мэр проспится и придет в себя. Вот только главный вопрос, - захочет ли он завтра разговаривать на эту тему? О львах, львицах и прочих хищниках. Судя по его словам, он довольно близко был знаком с покойной Алиной. Вот это новость! Просто суперновость! Но почему он раньше не сказал ему об этом? Боялся засветиться? Но ему-то он бы мог признаться. Неужели не доверял? Боялся? Хотел что-то скрыть? И только случайно, выпив лишнего, выболтал эту тайну, забыв, что находится не один. А он-то сам тоже хорош, даже не подозревал об этом. Впрочем, он же не ясновидящий и не может знать обо всем на свете. Да, но что касается своего лучшего друга, мог бы и знать. Недаром ему показалось, что, узнав о смерти Вайзман, Загоруйко как-то странно отреагировал. И пил беспробудно три дня подряд. Но тогда он никак не связал это пьянство с…
- Привет! Хорошо сидим? - Он слегка вздрогнул, впрочем, совершенно не заметно со стороны, услышав за спиной мягкие шаги и капризный знакомый голосок.
Обернувшись, он увидел перед собой Эльвиру, дочку мэра. Хорошенькая черноволосая кошечка или пантера? Тонкая и гибкая, в неприлично короткой юбчонке, позволяющей видеть ее смуглые стройные ноги во всей своей красе, ядовито-розовая кофточка, туго обтягивающая небольшую упругую грудь, яркий макияж, делающий еще детское милое личико взрослее и вульгарнее. Ярко накрашенный рот, большие черные глаза на оливково-смуглом лице, кокетливый и одновременно вызывающий взгляд из-под густо накрашенных ресниц. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.
- Привет! Сидим неплохо. А вообще-то не очень прилично входить без стука, когда дверь закрыта, - спокойно ответил он.
- Подумаешь, - она презрительно фыркнула и скривила в усмешке кроваво-красный рот. - Я у себя дома. Делаю что хочу.
- Но это не твоя комната. Это кабинет отца.
- Ну и что с того? Я всегда вхожу к нему без стука, когда хочу. Он никогда не ругается. Наоборот, всегда радуется, когда меня видит. На других орет, на меня никогда. И вообще, что такого я могла здесь увидеть? Не занимались ли вы с моим папочкой гомосексуальными ласками?
- Что ты несешь?!
- А что? - Она широко раскрыла свои миндалевидные глаза. - Сейчас это модно. Все пробуют. Конечно, мой папочка несколько староват для таких игр, да и я не замечала за ним подобных пристрастий, но кто знает…
В этом момент спящий мэр весьма выразительно промычал что-то нечленораздельное, затем недовольно заворочался в кресле.
- Да, похоже, я ошиблась, ему не понравилось мое предположение, - с деланным огорчением вздохнула девушка.
- Мне, кстати, тоже.
- Простите меня, беру свои слова обратно, я очень дурная и порочная девица.
- Это я уже давно понял, - поддержал ее Александр.
- Каюсь, обещаю исправиться. Стать мягкой, пушистой и чистой, как свежевыстиранная простыня. - Она сложила руки домиком и, склонив набок голову, лукаво посмотрела на него.
Он не смог удержаться от усмешки, глядя на нее. Ах, лукавая бестия! Избалованная и нахальная девчонка, но чертовски привлекательная, этого нельзя не признать.
- Вы меня простили? - Она присела на подлокотник его кресла, и он почувствовал пряный запах ее духов и волос. - Или вынесете свой приговор, господин прокурор?
- Пожалуй, вынесу, - он принял игру. - Сейчас подумаю немного - и решу, как же мне вас наказать, милая леди.
- Только, пожалуйста, не слишком сурово. Я же обещала исправиться. Будьте снисходительны к бедной глупой девочке, о мудрейший и справедливейший! - Она прижала руки к груди и скорчила уморительную гримасу.
- Постараюсь. Но боюсь, что не получится. Слишком вы хитры, моя милая леди, хотя и притворяетесь невинной. Я назначаю вам наказание розгами, десять ударов, на первый раз. Я снисходителен, поверьте, обычно наказание бывает более суровым.
- Ах, господин прокурор, и вам не жалко нежное и хрупкое девичье тело, схожее с лепестком розы? Такое красивое и стройное! - Она придвинулась к нему совсем близко, так, что острые холмики ее грудей коснулись его, а ее юное лицо с нежным румянцем оказалось совсем рядом.
Но он попытался продолжить игру, делая вид, что ничего не происходит. Слегка отклонился в сторону.
- Жалко, но что поделаешь. - Он развел руками. - Вы заслужили наказание, мисс.
Она вдруг проворно вскочила, и он не успел опомниться, как она быстрым движением расстегнула молнию на юбке и, скинув ее на пол, осталась в крошечных кружевных трусиках, едва прикрывающих ее прелести. Он даже подскочил от неожиданности:
- Что ты делаешь?
- Как что? - Она изобразила невинное удивление. - Исполняю вашу волю, господин прокурор. Готовлюсь к наказанию розгами, назначенному вами.
И она собиралась уже снять с себя трусики, но он успел быстро вскочить и перехватить ее руку:
- Прекрати немедленно!
- Я что-то не так сделала? Господин прокурор недоволен? - Она невинно захлопала ресницами.
- Прекрати паясничать! - Он отпустил ее руку, нагнулся и, подняв с пола упавшую юбку, подал ей.
Она не взяла ее, молча смотрела на него, и ее лицо выражало обиду и досаду.
- Ты не хочешь меня? - вдруг спросила она.
- Ты сошла с ума?
- Почему? Если женщине нравится мужчина, значит, она сумасшедшая?
- Ты не женщина.
- Да? А кто же я, по-твоему? - ее атласные брови недоуменно и сердито сдвинулись на переносице. - Мужик, что ли?
- Ты девчонка, капризная, избалованная, взбалмошная девчонка. Которой очень хочется казаться взрослой и опытной соблазнительницей. Вот и все. Но в душе ты еще ребенок. Одевай свою юбку!
Он отвернулся и сел в кресло спиной к ней, но слышал сзади ее обиженное сопение. Мэр заворочался в своем кресле. Вот будет пассаж, если он сейчас проснется и увидит свою милую дочку в одних трусиках. Что он подумает, интересно? Как отреагирует? Может, он был несколько резок с ней, но это для ее же пользы. Девчонка слишком отбилась от рук и воображает о себе бог весть что. Он уже давно заметил, что она кокетничает и заигрывает с ним, но не подозревал, что это зайдет так далеко. Самонадеянная глупышка!
- Я что, совсем тебе не нравлюсь? Я некрасивая? - наконец подала она голос.
- Не в этом дело, - отозвался он.
- А в чем, в чем дело? В твоей жене? В разнице в возрасте? В моем папочке? - она обошла кресло и встала перед ним.
Она так и не сочла нужным надеть юбку. Стояла, отставив стройную ножку в сторону, и смотрела на него в упор, с вызовом.
- И в этом тоже, - спокойно ответил он, глядя в ее блестящие глаза.
- Почему ты не смотришь на мои ноги, почему ты смотришь мне в лицо? Боишься возбудиться, боишься не выдержать? - ее голос звенел от напряжения и сдерживаемой ярости.
- Я уже давно ничего и никого не боюсь, девочка, - он снисходительно усмехнулся.
Это замечание окончательно вывело ее из себя.
- Не смей называть меня девочкой, слышишь?! - Она сжала смуглые кулачки. - Господи, да ты слепой, что ли?! Перед тобой стоит молодая, красивая, наполовину раздетая девушка, готовая раздеться окончательно, а ты строишь из себя благородного отца семейства и непроницаемого стоика. Мужчина ты, в конце концов, или нет? - Последнее слово она почти прокричала срывающимся от злости голосом.
- Я мужчина, именно поэтому я и не набрасываюсь на тебя. Я мужчина, а не самец. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - она яростно замотала головой так, что ее густые волосы, собранные на затылке в импровизированный пучок и заколотые модной заколкой в виде бабочки, растрепались и рассыпались по хрупким плечам. - Я ни черта не понимаю! Я сама предлагаю тебе свое тело, а ты ведешь себя как последний дурак. Ты мне нравишься, я хочу тебя, я схожу с ума, когда вижу тебя, а ты делаешь вид, что ни черта не понимаешь и продолжаешь относиться ко мне, как к маленькой глупой девочке. Но я не девочка, слышишь? Я уже взрослая, я женщина, и я не хочу, чтобы ко мне относились как к милой глупышке. Как это делает отец и все остальные! - она сердито покосилась на мирно храпящего в кресле отца.