Они повернули обратно. У вагона стоял Майсурадзе, беседуя с Константиниди. Увидев Елену Николаевну, он сконфузился, скомкал разговор и заторопился.
- Не узнаю Майсурадзе. Всегда такой лихой, а сейчас - мокрая курица, - удивленно заметил Константиниди. - Погода, что ли, на него подействовала?
Елена Николаевна пожала плечами. Поезд уже прошел станцию и громыхал на стрелках, когда в вагон вошел Жирухин.
- А где обещанные малосольные огурчики? - встретил его Константиниди.
Александр Семенович заулыбался и развел руками:
- Я сам едва успел поесть в буфете, потом был на почте. И все бегом, бегом.
- И даже с незнакомкой не успели как следует поговорить? - с иронией сказала Русанова.
Жирухин вздрогнул.
- Какая незнакомка? Вы с кем-то спутали меня!
- Конечно, Елена Николаевна спутала, - смеясь, подтвердил Обловацкий. - Ох, женщины, женщины, всегда им мерещаться соперницы! - И, повернувшись к Константиниди, предложил: - Продолжайте свой рассказ. Не будь Вас, я так бы никогда ничего и не узнал. - И заметив его недоверчивый взгляд, добавил: - Нет, серьезно, ну кто из бывавших на побережье знает эту поэтическую историю? Кто? - спросил он. И сам ответил: - Никто! Мы и свой-то край порой толком не знаем!
В купе было тепло и тихо. На верхней полке, закрывшись с головой, спал Майсурадзе. Елена Николаевна забралась с ногами на диван и забилась в угол.
- В пятнадцатом веке под ударами турок погибла Византия, - вдохновенно продолжал Константиниди. - Разрушив ее колонии на черноморском побережье, в Абхазию пришли турки. И снова кровь и гнет, худший, чем прежде. Религия - оружие завоевателей. Христианских проповедников сменил ислам. Пустели города, гибла торговля, уничтожались памятники старины. Тысячами вывозились в неволю свободолюбивые абхазцы. Мужчины - на работу, женщины - в гарем. Абхазки особенно ценились сластолюбивыми османскими вельможами… Нет Триглита и Хакари - есть Бала-Даг, нет Диоскурии и римского Севастополиса - есть Сухум-Кале. Но сколько можно терпеть гнет? И снова восстала Абхазия. Восстание растет, сухумская крепость в руках абхазцев. Но снова распри, и победа уходит из рук народа.
В начале девятнадцатого века Восточная и Западная Грузия присоединяются к России. На Черном море - русский флот, он контролирует побережье. Но Абхазия еще в руках турецких захватчиков. В тысяча восемьсот десятом году русские военные корабли штурмуют крепость. Владетель Абхазии Сефер-бей Чачба заключает договор и передает свою страну в наследственное владение России. Приходит мир на эту прекрасную, многострадальную, обильно политую кровью землю. Возникли и новые имена старых городов и селений - Гагра, Пицунда, Псырцха.
Сколько жадных и жестоких врагов здесь побывало? Что сохранило нам время от прошлого? Остатки крепости царя Митридата, обломки замка римского императора Траяна, следы соединительных каналов, белоснежные колонны Диоскурии на дне Сухумской бухты, венецианский мост, замок Баграта с подъемными мостами и подземными ходами. Сколько эпох и стилей, сколько образцов высокой древней культуры!
Он остановился, глаза его блестели:
- Вы не устали, Елена Николаевна?
- Нет, нисколько.
- Вы очень хорошо знаете историческое прошлое своего края, - сказал Обловацкий, не скрывая восхищения.
Константиниди застенчиво улыбнулся.
- Я увлекаюсь историей. Она любима и понятна мне, как музыка. Смотрите, кто только из древних не писал об этой маленькой стране, - продолжал он: - Страбон и Геродот, Птоломей и Плиний. Даже русский летописец Нестор. А сколько источников позднейших лет!
Еще дважды здесь побывали турки. Наконец ушли навсегда.
Война четырнадцатого года ставит Абхазию под пушки немецких и турецких кораблей. Германская подводная лодка обстреливает город.
Наконец революция! Как ждали ее лучшие сыны Абхазии. И вот она пришла. Но в первые месяцы власть захватили меньшевики. Пришел Октябрь, опять вспыхнуло восстание - в Абхазии установилась Советская власть.
Недолго была она у нас - полтора месяца. И снова - меньшевики. Почти три года продолжался разгул реакции, террор. Наступил март двадцать первого года. Войска Красной Армии в Сухуме. Абхазия становится Советской! Теперь уже навсегда.
Что оставило нам далекое прошлое? Развалины замков и крепостей! Что дала царская Россия? "Голодное" шоссе, построенное голодными, среди которых был чернорабочий Пешков, наш Горький! Вы помните его "Рождение человека"?
Елена Николаевна кивнула головой.
- "Над кустами, влево от меня, качаются темные головы: в шуме волн моря и ропоте реки чуть слышно звучат человеческие голоса - это "голодающие" идут на работу в Очемчиры из Сухума, где они строили шоссе", - закрыв глаза, на память процитировал Константиниди… - И замечательные слова: "Превосходная должность - быть на земле человеком, столько видишь чудесного, как мучительно сладко волнуется сердце в тихом восхищении перед красотою"… Подождите немного, и вы не узнаете Абхазии. Уже сейчас она другая, вся в стройках. Кто-то из древних сказал: "Кто напился воды в Келасури - тот вернется в Абхазию, страну Души"! Вы тоже, побывав, вернетесь!
- Вы хорошо рассказываете и любите свой край! - снова заметил Обловацкий.
- Как же можно не любить свою землю? - ответил Константиниди, подняв на него глаза.
- Простите, Вы абхазец?
- Нет, я грек. Я здесь родился, здесь прошли мое детство, юность. Здесь мне лучше, чем грекам, живущим в Греции. И я люблю Абхазию - край, где живут абхазцы и грузины, греки и армяне, эстонцы, русские и сваны, и даже негры. И все это на двухстах километрах побережья.
- Негры? - удивился Обловацкий.
- Да, негры! Попробуйте спросить у них, откуда они пришли, - это вызовет обиду. Абхазия - их родина. Вы разрешите? - спросил он у Елены Николаевны, доставая портсигар. Она кивнула головой. - А наша природа, - продолжал он, - вечное лето! Круглый год цветут розы, а земля и море дают человеку все. И день и ночь неумолчно шумит ночной прибой.
- Кто это так патетически говорит о море?
В дверях купе стоял Жирухин, за ним незнакомый человек, которого Елена Николаевна мельком видела в вагоне.
С верхней полки свесилась голова Майсурадзе:
- Одиссей! Ты говоришь как твой отец Гомер. Он засмеялся.
- О чем же все таки вам говорил Констанзтиниди? - спросил Жирухин. Он сел и потянул за рукав незнакомца.
- О, я узнала историю Абхазии! - ответила Елена Николаевна.
- И это Вам поможет в вашей служебной командировке? - с иронией спросил Майсурадзе. - Кстати, Вы, конечно, шутили, говоря о деловой поездке?
- Нет, я еду по личному делу, мой… - она на мгновение запнулась, но взяла себя в руки и уже тведо сказала: - Мой муж ранен в Сухуме..
Все посмотрели на нее. Увидев удивление на их лицах, она повернулась к Константиниди:
- Да, ранен. Вот видите, что бывает в этом земном раю!
- Как это могло случится? - спросил стоявший в дверях незнакомый ей человек.
- Кто он, ваш муж?
Майсурадзе спрыгнул с полки и сел рядом с ней.
- Чекист и ранен при выполнении служебного задания. Я… - она хотела что-то сказать, но опустила голову и заплакала.
- Э, это не годится! - Майсурадзе наклонился к ней.
- Успокойтесь, ну, успокойтесь, пожалуйста! - заговорили все сразу.
- Он жив? - допытывался Майсурадзе.
- Не знаю, - не поднимая головы, прошептала она.
- Конечно, жив! - уверенно решил Константиниди.
Желая нарушить тягостное молчание, Майсурадзе вспомнил, что надо бы поесть и предложил пойти в вагон-ресторан. Все ухватились за это предложение. Позвали и Русанову, но она отказалась.
Попутчики ушли. Она осталась одна, и к ней сразу вернулось тоскливое чувство одиночества и страх перед неизвестным будущим. Она легла, повернулась к стене, задумалась и не услышала, как отворилась дверь. Кто-то сел рядом.
- Кто это? - вздрогнула она, резко обернулась и удивилась, увидев незнакомца, приходившего с Жирухиным.
- Я слышал, что Вы едете к раненому мужу, - не торопясь, сказал незнакомец. - Послушайте моего совета! Не говорите о таких вещах незнакомым вам людям. Вы сказали, что он чекист. Положение мужа обязывает вас ко многому, а к осторожности - особенно!
- Но кто вы? - спросила она, пораженная этим советом.
- Если это представляет для вас интерес, - инженер Строгов, из Москвы, еду отдыхать в Сухум. Сейчас ваш сосед и попутчик. И будет очень хорошо, если Вы забудете о нашем разговоре. Не хандрите. Все обойдется, все будет хорошо. Простите!
Он поклонился, вышел из купе и закрыл за собой дверь. Елена Николаевна, ошеломленная, смотрела ему вслед.
8
Ночью приехали в Ростов.
Сергей Яковлевич торопливо оделся и пошел на станцию. Выходя из вагона, он увидел стоявшего рядом с проводником Строгова.
- Сколько стоит поезд? - проходя мимо, спросил он проводника.
- Сорок минут, - ответил тот.
Обловацкий направился к вокзалу. Строгов пошел за ним.
- Так это Дробышева? - спросил Строгов, когда они шли по перону. Обловацкий утвердительно кивнул.
- А не напрасно ли она едет к Федору? Что ворошить прошлое? Ты согласен со мной? - Строгов посмотрел на Сергея Яковлевича.
- Нет! Как знать, быть может, если успеет приехать, она и будет тем средством, которое его поднимет?
- А если он не захочет ее видеть? Ведь два года? Я бы не простил.
- Ну так это ты! - посмотрев на него, иронически улыбнулся Обловацкий. - А у тебя уходила жена?
- Острите, товарищ? - обиделся Строгов. И назидательно сказал: - Поверь, когда женюсь, не уйдет - слово такое знаю.
Они неторопливо шли мимо большого, ярко освещенного здания вокзала.
- Как бы узнать, жив он или нет? - заметил Строгов.
- Потерпи до послезавтра. Приедем - узнаем, - ответил Сергея Яковлевич. - Да, кстати, приходи завтра к нам в купе играть в шахматы. Нам надо "подружиться" до Сухума, а там возьмем один номер в гостинице.
- Добро! Между прочим, я разговаривал с ней, когда вы уходили в ресторан, и посоветовал не особенно откровенничать с неизвестными ей людьми - черт знает, кто они такие, - сказал Строгов.
- Коля, не проявляй чрезмерного внимания к одинокой плачущей женщине, даже если она жена твоего товарища.
В голосе Обловацкого открыто звучала издевка.
- Как твои попутчики? - желая перевести разговор, спросил Строгов.
- Знакомимся, вживаемся в среду. А у тебя?
- Думаю, ничего интересного. Вот только в седьмом купе едет швед из Индо-Европейского телеграфа - его участок Сочи - Адлер. Неглупый парень и хорошо говорит по-русски. Мы с ним сыграли в шахматы - силен! Кстати, он похвалился, что женат на русской.
Вернувшись к вагону, они покурили и разошлись по своим купе.
* * *
Проснувшись утром, Елена Николаевна увидела горы. Они казались издали невысокими, но когда поезд втянулся в их цепь, они, приближаясь, становились все выше и лес был серо-синим, но в отдалении становился темным и таинственным. На влажной и рыхлой земле и в помине не было снега. Поднимаясь к перевалу, поезд шел медленно, часто стоял на разъездах.
Все изумляло Елену Николаевну. Никогда не видела она гор, такого дикого, девственного леса, такого безлюдья. Ей не хотелось уходить от окна. Но Константиниди уговорил ее позавтракать вместе со всеми.
Днем в купе зашел Строгов с шахматами и предложил Обловацкому сыграть. Жирухин подсел к ним посмотреть игру. К нему присоединилась Елена Николаевна с тайным желанием, если удастся, поговорить со Строговым. Она внимательно смотрела на него, пытаясь понять причину вчерашнего предупреждения. Жирухин следил за игрой, изредка высказывая свои соображения по поводу отдельных ходов, и явно поддерживал Сергея Яковлевича.
Кто-то в коридоре вдруг восторженно крикнул:
- Море!
Все бросились к окну, но очередной поворот закрыл горизонт.
Наконец поезд вырвался из ущелья, и море открылось сразу - большое, темно-синее и не такое, каким Русанова его себе мысленно представляла или видела на картинах. Далеко по краю горизонта тянулась продолговатая полоска дымка.
- Пошел на Батум! - сказал кто-то рядом, но Елена Николаевна даже не посмотрела на говорившего.
Перед ее глазами простиралась огромная, спокойная, величавая синяя ширь, от которой нельзя было оторваться.
Горный спуск закончился. Пробежав широкую поляну, поезд подошел к станции. Пассажиры начали открывать окна. Елена Николаевна вдохнула свежий, солоноватый воздух. Она хотела выйти на перрон, но в дверях появился железнодорожник и спросил ее. Она отозвалась. Он протянул ей телеграмму.
"Умоляю вернуться люблю Григорий".
Елена Николаевна ничего не поняла, медленно, стараясь осмыслить написанное, прочла вторично. "Вернуться? Нет, нет, он ничего не понял!" Взглянула на лежавшее перед ней спокойное голубое море. Где-то впереди, в маленьком приморском городке, умирал единственный близкий ей человек, любимый. Она стремилась к нему. Все остальное было мелким и незначительным.
Она разорвала телеграмму и выбросила клочки в окно. Как прошлое.
9
Ударил колокол, заменявший в совхозе часы. Два человека, дремавшие на берегу моря в густых зарослях буксуса, проснулись. Один из них, пожилой, худой и остроносый, одетый в поношенный темный костюм и такую же кепку, взглянул на свои часы:
- Два часа. Лодка должна скоро быть. Ты не спи, Васо.
Другой, молодой, тоже худой, одетый в старую серую черкеску, с башлыком на голове, посмотрел на море. Темная земля сливалась с черной водой, и только на горизонте виднелась светлая полоска. Справа, за одинокими, тускло мерцавшими огнями города через короткие промежутки вспыхивал далекий луч сухумского маяка, и, после очередной вспышки, кругом становилось еще темнее. Ночь была пасмурной. Накрапывал мелкий холодный дождь.
- Ничего не видно, как в прошлый раз, - недовольно пробормотал молодой.
- Смотри лучше, я схожу на дорогу, - предупредил остроносый, поднялся и, раздвинув руками кусты, точно растаял в темноте.
Молодой осмотрелся и, присев на корточки, натянул на себя лежавшую на земле бурку. Сразу стало теплей. "Чертова погода", - подумал он. Уже третий раз за последнюю неделю он с братом Христо приходил сюда и, просидев до утра, уходил ни с чем. Лодка не появлялась.
Васо встал, концом башлыка вытер мокрое от дождя лицо и в эту минуту увидел в море, недалеко от берега, что-то темное. Вынув из кармана маленький круглый фонарь и прикрыв его с боков буркой, он дважды мигнул им, но в море по-прежнему было темно. Васо пожалел, что сейчас с ним не было Христо. Он снова мигнул фонарем и стал ожидать ответного сигнала. Обернулся и услышал злобный шепот старшего брата.
- Ты ослеп, что ли, ишак? Она стоит рядом.
- Почему же они не отвечают? - обидчиво прошептал Васо.
- А ты хочешь, чтобы они устроили иллюминацию?
- Где Хута?
- Ты совсем слепой, Васо, не видишь лодки, не видишь Эмхи. Иди к бухте. У нас мало времени, скоро будет светать.
Пройдя узкой тропинкой через кустарник, Васо вышел к берегу. Темнота стала влажной и плотной. Он скорее почувствовал, чем увидел, что рядом с ним на берегу сидит человек.
- Хута, ты?
- Я, дай сигнал! - тихо ответил Эмухвари.
Мигнул красный луч фонаря, и сейчас же послышался осторожный всплеск. Видимо, там спустили резиновую лодку. Шум дождя глушил звуки, но теперь Васо услышал равномерное движение весел. Он подошел к воде, стараясь рассмотреть приближавшуюся к нему лодку, но ничего не видел, хотя чувствовал, что она близко.
- Христо? - услышал он голос из темноты.
- Нет, это я, Васо, брат Христо.
- Хорошо, принимай груз.
В нескольких шагах послышался всплеск, и Васо понял, что человек идет к нему. Вдруг идущий с моря споткнулся, тихо выругался и уперся в Васо. Но лицо его разглядеть было невозможно.
- Васо?
- Я.
- Где Христо?
- Сейчас будет! Привез? - поинтересовался Васо.
- Да.
- Здесь Хута! - услышав шаги сзади, сказал Васо.
Он вошел в воду и, проверяя ногой дно, осторожно двигался вперед, пока не наткнулся на лодку. Сидевший в ней человек молча начал передавать ему большие, плотно упакованные, связанные между собой пакеты.
- Довольно! - сказал Васо, чувствуя, что больше ему не донести, и пошел к берегу.
Он трижды возвращался за ношей, пока, наконец, сидевший в лодке не передал ему последнее - тяжелый продолговатый ящик.
- А это - смотри, осторожно, - предупредил он.
Выйдя на берег, Васо тихо спросил в темноту:
- Хута, готово?
- Сейчас, - ответили из кустов.
Потом все стихло.
- Что ты стоишь, ишак? - это был голос брата. - Давай переносить! - Васо взглянул в сторону лежавших тюков и услышал со стороны Гульрипша три медленных удара совхозного колокола. И сейчас же со стороны мыса захлопали выстрелы. Вспыхивающие огоньки перебегали по берегу, быстро приближаясь к совхозу.
- Собаки! Нет от них покоя! - зло прошептал Христо и заторопил брата: - Скорей, скорей!
Пригибаясь под тяжестью ноши, они начали перетаскивать свертки к глухой чаще буксуса и сбрасывать их в глубокую нишу в густой листве.
Луч полевого прожектора прижал их к земле. Узкая, слепящая полоса света лизнула кустарник и застыла, как бы пытаясь через сетку моросящего дождя что-то рассмотреть.
- Погибли! - с отчаянием шепнул Васо.
- Молчи, ишак! - бросил Христо, вжимаясь в траву… - ищут, потому что не знают!
Постояв на месте, луч, медленно ощупывая берег, пополз вправо и ушел в море.
Христо еще раз проверил, не осталось ли чего-нибудь в траве, заложил нишу ивовым переплетом и толкнул брата.
Короткими перебежками они достигли дороги, но на нее не вышли, а залегли в кустах. Выстрелы прекратились, было тихо. Не переставая шелестел по листьям дождь, да через короткие интервалы сзади бухал прибой. Послушав, они теперь уже смелее молча двинулись дальше. Только когда впереди зачернели коробки домов, Васо спросил:
- А где Эмухвари?
- Ушел! - бросил повеселевший Христо. - Успокоятся зеленоголовые, тогда возьмем груз.
У крайнего, стоящего на сваях, дома они остановились. Христо тихо постучал в темное окно. Дверь отворилась. Там, видимо, их ждали.
10
Последние три часа пути прошли суматошно. Майсурадзе охотно рассказывал о достопримечательных местах, переплетая небылицы с действительностью. Делал он это так искусно, что даже скептически настроенный Жирухин только крякал от удивления. Сочинские и сухумские старожилы укладывали вещи.
В открытые окна врывалось теплое, напоенное солнцем, солоноватое, смешанное с запахом гниющих водорослей, дыхание моря. Поезд медленно шел вдоль берега, как бы желая дать насладиться этим буйным разгулом весны. Белая пена прибоя пузырилась на мелкой гальке. Радостными были и конец пути, и солнце, и море, и зелень, и ветер. Казалось, все будет хорошим и светлым, как этот день.
Во всяком случае, так казалось Елене Николаевне, стоявшей у окна, и она улыбнулась подошедшему к ней Константиниди.
- Как здесь чудесно! - глубоко вздохнула она.
Поезд все больше и больше приближался к Сочи. За Дагомысом он свернул в горы. Море осталось где-то справа. Стало прохладней.