11
Было совсем темно, когда Обловацкий подошел к спрятавшемуся в зелени трехэтажному особняку. Поднявшись по деревянной лестнице одноэтажной пристройки с надписью "Бюро пропусков", он позвонил по телефону и спросил Чиверадзе. Через несколько минут он был в большом просторном кабинете начальника оперативной группы ГПУ республики. Высокого роста, полный, лет тридцати пяти, с правильными чертами лица, в военной форме, Чиверадзе встретил Обловацкого в дверях кабинета.
- Я ждал вас. Как устроились?
Сергей Яковлевич ответил, что он со Строговым остановился в гостинице "Рица", и доложил о встрече в пути. Чиверадзе оживился:
- Они, конечно, они! Видите, как быстро передвигаются. Шестого были у Маджарки, да что тут у Маджарки, под Ткварчелами, а одиннадцатого уже на Бзыби. Запомнили их лица?
- Конечно!
Чиверадзе подошел к сейфу, достал небольшой альбом и передал его Обловацкому:
- Он?
На него смотрел горец, только более молодой.
- Он! - уверенно подтвердил Сергей Яковлевич. - Постарел немного, но он. Какого года фото?
- Точно не скажу, наверно, двадцать шестого - двадцать восьмого. Смотрите дальше!
Обловацкий перевернул страницу альбома.
На лужайке, под большим раскидистым дубом за длинным столом, уставленным бутылками и тарелками с едой, сидели люди. Видимо, фотограф опоздал, и гости успели выпить. В середине, в центре стола, Обловацкий увидел "милиционера". Повернув голову, он смотрел в сторону. Вся его фигура, натянутая и напряженная, говорила с постоянной, никогда не покидающей тревоге, ожидании опасности. Да, так и есть, - у ноги стояла прижатая к груди винтовка. Он и за столом не выпускал ее из рук. Так вот какой он, этот человек, с которым ему предстояло бороться, с которым столкнула судьба в первый же день его приезда. Тот же резко очерченный большой нос, пухлые губы с тонкой ниткой подбритых усов и глаза - блестящие, выпуклые и настороженные. И надпись под фотографией: "Б. князь Хута Эмухвари", "Шакал". Действительно, шакал, зверь!
И другого видел он, того что стоял с противоположной стороны автомобиля, старше по возрасту, с серебряной проседью в волосах, немного грузного, с той же напряженностью смотревшего на Обловацкого. Потом пошли фотографии их жертв. У дома, у дороги, под деревом. В разных позах, в разные годы. Коммунисты, комсомольцы. Глядя на них, Обловацкий чувствовал, как волна гнева подкатила к горлу, сжала его.
Чиверадзе прошелся по комнате.
- Дробышева обстреляли. Эту машину задержали, кого-то искали. Строгов сказал, что он из Павлова-Посада, и его не тронули. Значит, их интересовал человек из Москвы. Да! Так чья же это работа? Кто предатель? Но ладно. Если у Вас нет ко мне каких-либо вопросов, перейдем к делу.
- Вопросы есть. Как Дробышев?
- Лечащий врач заверил меня, что ручается за его жизнь. Два дня назад я сообщил Москве, что это была банда Эмухвари. Жена Минасяна на допросе подтвердила наши предположения. Не установлен еще неизвестный в башлыке. Я сообщил Березовскому, что шестого февраля, ночью постами наблюдения в районе Маджарки была замечена подводная лодка.
Чиверадзе опять прошелся по комнате.
- Седьмого вечером милиционер Маргания на территории свиносовхоза (это в районе селения Тамыш, в 40 километрах на юг от Сухума) увидел трех неизвестных в бурках. На предложение остановиться они открыли огонь и, ранив милиционера, ушли в сторону селения Джали, держа направление на Квезань, но только для видимости.
Говоря это, он передвигал по карте разноцветные флажки.
- Условимся, что красные флажки это установленные места посещений, а голубые - вероятные. Наши люди видели их в Джали, но в Квезань они не пришли. Раненый не мог их преследовать и они исчезли.
- Вы не думаете, что появление подводной лодки у Маджарки шестого связано с ночевкой Эмухвари в Бак-Марани? - спросил Обловацкий.
- Несомненно. Мы считали, что банда сейчас не уйдет в горы, а будет крутиться у побережья - у нее мало патронов, предполагали, что движение ее в сторону Джали, вероятно обманное. Вы встретили их у Бзыби - значит, мы ошиблись.
- У кого они были в Джали?
- Пока не установлено.
- Я прошу вас ознакомить меня с ходом работы за последние дни.
- Пройдем в отдел.
Они спустились на первый этаж и, пройдя по длинному коридору, в конце которого была видна стеклянная веранда, вошли в кабинет. Находившиеся в комнате сотрудники встали.
- Познакомьтесь, это товарищ Обловацкий, Сергей Яковлевич, из Москвы, послан нам в помощь.
Высокий, ширококостный юноша с крупными чертами лица, в форме, но без знаков различия, четким шагом подошел к Обловацкому.
- Это Миша Чиковани, наш самый молодой член коллектива, - представил его Чиверадзе. Сергей Яковлевич пожал большую, чуть влажную руку юноши.
- Чочуа, - отрекомендовался смуглый невысокий человек на вид лет тридцати пяти, с близорукими добрыми глазами, похожий на сельского учителя.
- А это наш лингвист Хангулов. - Чиверадзе показал на невысокого, плотного юношу. Его красивое лицо немного портили большой мясистый нос и глаза навыкате.
- Незаменим в условиях работы в многонациональном районе, - сказал Чиверадзе. - Говорит по-грузински, как тифлисец, понимает абхазский (а это трудно для человека, не выросшего здесь) и греческий. Ну и, конечно, прекрасно знает свой родной - армянский.
Хангулов, пожимая руку Обловацкого, пробормотал несколько слов о том, что его познания не столь уж велики, и Сергей Яковлевич заметил, что он чуть-чуть заикается.
- А где Пурцеладзе? - спросил Чиверадзе.
- Сейчас придет, - ответил Чиковани.
- С товарищем Обловацким приехал в Сухум еще сотрудник центра - товарищ Строгов, Николай Павлович. Жить они будут в "Рице", бывать у нас им придется, по некоторым соображениям, только по вечерам. Введите их в курс дела, информируйте о всех новостях и изменениях, прислушивайтесь к их замечаниям. Ежедневно докладывайте мне о ходе работы. Ну, желаю успеха!
Не прощаясь, Чиверадзе вышел.
Обловацкого усадили в большое кресло.
- Когда Вы приехали? - спросил Чиковани. Он сидел на кончике дивана, и вся его поза говорила о неуемном желании вскочить, куда-то бежать, что-то делать, одним словом, действовать, и диван под ним казался чем-то вроде трамплина для прыжка. Молодость и живость блестели в его глазах, неотрывно глядевших на Обловацкого. Наверняка этот юноша хотел скорее стать старше: всего двадцать лет и отсутствие усов, вероятно, причиняли ему страдание.
- Сегодня, - улыбнулся Обловацкий, - часа два назад. - Он отыскал глазами Хангулова, который застенчиво выглядывал из-за большой настольной лампы. Вряд ли он был старше Чиковани, но те несколько лет, которые их разделяли, уже придали ему какую-то долю мужской солидности и умения владеть собой. "Юнцы, совсем юнцы, - подумал Обловацкий. - Кроме Чочуа".
Перешли к деловому разговору. Спокойно и неторопливо Чочуа рассказал все известное о банде. Он вскользь отметил, что почти беспрерывное передвижение создает ей относительную безопасность. Это выглядело парадоксально, и Обловацкий не вытерпел.
- Мне кажется, - сказал он, - что ее частое передвижение должно помогать нам. Банда становится широко известной населению, а значит, и вам. Эмухвари легче опознать, много народу знает их в лицо.
Чочуа усмехнулся.
- По логике должно выходить так, а на деле… Во-первых, они передвигаются по ночам, тропами, хорошо известными им. Во-вторых, и это главное, они используют обычай старины, неписаный закон гор, обязывающий давать путнику кров. И не только не выдавать гостя, но и, в случае нужды, защищать его. Ну, потом в горах остались еще и почтение к "амыста" - дворянину, и кровное братство, и… кровная месть.
- К тому же б-благородство горца, сочувствие с-сла-бому, - добавил Хангулов.
- Разве горец не понимает, что это враги! - воскликнул Обловацкий.
- Понимает. Вернее, начинает понимать, - так же спокойно продолжал объяснять Чочуа. - Но не забывайте, что обычаи и традиции создавались веками. Да что там веками! Тысячелетиями! А Советская власть пришла в эти горы несколько лет назад.
- Горец уже рас-скусил этих людей, - медленно добавил Хангулов.
Притихший Миша, по-ребячьи приоткрыв рот, внимательно слушал разговор.
- Уж очень долго он в них разбирается, - вырвалось у него. Все взглянули на Мишу, и он покраснел.
- Дай Мише власть, он в неделю всех перевоспитает и лик-квидирует банду, - с легкой усмешкой сказал Хангулов.
- Даур, скажи, чтобы Виктор не острил, - вспыхнув еще больше, обратился Миша к Чочуа.
Тот укоризненно вглянул на Хангулова, но ничего не сказал ему, потом достал из сейфа папку и протянул ее Обловацкому.
- Вот сведения за последнюю неделю.
Пока Обловацкий читал, в коридоре послышалось шарканье. Кто-то дважды постучал в дверь. Чиковани соскочил с дивана и быстро открыл ее. Вошел высокий черноволосый человек. В обеих руках у него были тарелки с бутербродами, под мышкой - бутылка лимонада, подбородком он придерживал несколько коробок с папиросами. Это, как догадался Обловацкий, был Пурцеладзе, явившийся из буфета.
- Разгружай скорей! - невнятно пробурчал он Мише.
Они сложили все принесенное на стол. Тут Пурцеладзе обратил внимание на гостя. - Кто такой? - тихо спросил он у Миши, стрельнув глазами в Обловацкого.
- Из Москвы, - шепнул Миша.
- Володя Пурцеладзе, - поспешил сказать Чочуа. - А это, познакомься, Володя, товарищ Обловацкий, Сергей Яковлевич? - спросил он, проверяя себя, и взглянул на Обловацкого. Тот кивнул головой. - Старший оперативный уполномоченный из Москвы. Приехал к нам в помощь.
Это Пурцеладзе уже и сам понял.
Сергей Яковлевич поднялся и протянул руку.
Володя понравился ему. Плотный, крепкий, на вид лет двадцати пяти, смотрит прямо, на лбу волевая складка, небольшие, тщательно пробритые усики идут к его лицу.
Снова опустившись в кресло, Обловацкий углубился в документы. Все дружно принялись за бутерброды, он же от предложения принять участие в ужине отказался. "Что ж, - думал он о своих новых товарищах, листая папку, - не так уж их мало, молодые, задористые, полны желания работать, знают местные условия. Опыта у них, видимо, мало. Ну, да это придет со временем…"
- Значит, теперь вся группа в сборе? - спросил он, подняв голову.
- Нет, есть еще Сандро, - жуя бутерброд, ответил за всех Даур Чочуа. - Но мы его почти не видим. - И, встретив удивленный взгляд Сергея Яковлевича, он добавил: - Сандро выполняет специальные задания Ивана Александровича, здесь не бывает, да и в городе его не видно.
Уже поздней ночью Обловацкий возвратился в гостиницу. Строгов спал чутко и, когда Сергей Яковлевич стал раздеваться, проснулся. Обловацкий поделился с ним своими впечатлениями. Заснули они уже под утро.
12
В городе не хватало света. Изношенные двигатели маленькой городской электростанции систематически выбывали из строя, и тогда приходилось выключать целые районы. Электроэнергия давалась бесперебойно только промышленным предприятиям, порту да набережной. Редкие уличные фонари, укрытые в густой листве деревьев, привлекали тучи мошкары и комаров, круживших вокруг них. Трудно было ходить по темным, заросшим травой улочкам с многочисленными неогороженными канавами, на дне которых тихо журчала вода. В темноте слышались негромкие разговоры прохожих, да порой вспыхивали огоньки папирос. Но вечерние прогулки по набережной, мимо освещенных гостиниц "Рица" и "Ткварчели", всегда оживленной парикмахерской, гордости сухумчан - магазина фруктовых вод Лагидзе и многочисленных кофеен с вынесенными на тротуар столиками стали традицией.
В густой толпе гуляющих слышалось "гамарджоба", "салям-алейкум", "калиспера", "добрый вечер", "бари иригун" - приветствия друзей и знакомых. Скромные пиджаки терялись среди многочисленных черкесок и папах, красных турецких фесок, башлыков и разлапистых бурок. Над набережной стоял глухой гул голосов.
А рядом море яростно билось о каменный парапет зимой, тихо и ласково плескалось летом. Местные жители привыкли и не обращали на него внимания. Только немногие мечтатели сидели на скамейках у самого берега. Серебряная лунная дорожка начиналась прямо перед глазами и уходила за горизонт, к далеким берегам Анатолийской Турции, к Босфору, Дарданеллам, Средиземному морю, откуда раньше, в далеком прошлом, всегда приходили враги. Но много ли мечтателей бредило островами архипелага, египетскими пирамидами и оливковыми рощами Сицилии в эти напряженные годы первой пятилетки? Страна меняла свой облик. Строилась и Абхазия. Росла мощная Сухумская гидроэлектростанция. Создавался Ткварчельский угольный комбинат, под Гаграми кипела работа на Бзыбстрое, расширялись площади посева табака, цитрусовых и эфироносов, ремонтировалось "Голодное" шоссе, изыскатели трудились на трассе будущей черноморской железной дороги, которая напрямую связывала маленькую далекую республику с Москвой… По вечерам сухумцы отдыхали на набережной, сидели в турецких кофейнях и ресторанах или задыхались в двух маленьких душных кинотеатрах.
Советские люди хотели трудиться, жить, радоваться, любить, и все чуждое они отвергали, отталкивали от себя. Еще сильны были пережитки прошлого в быту и во взглядах на жизнь, но новое отношение к труду, к людям вторгалось в общество, изменяло его.
Новые песни вытеснили старые. Правда, в кинотеатрах под звуки расстроенного пианино еще показывали "роскошную жизнь" Запада, и сентиментальные старушки плакали над трагической судьбой Лилиан Гиш и Ричарда Бартельмеса. Но уже шли на экране советские фильмы "Мать", "Его призыв", "Дворец и крепость", "Октябрь".
Однако еще бродили по стране люди, которые, внешне смирившись, мечтали о возвращении к старому. Они заявляли о своей лояльности, даже о своем сочувствии новой власти, но продолжали вредить тайно.
И вот поэтому-то в небольшом трехэтажном особняке на улице Маркса-Энгельса, здесь в Сухуме, как и в других городах страны, за закрытыми шторами, почти без отдыха работали люди, на плечи которых легла защита республики от тайных ее врагов.
Обловацкий и Строгов изучали до мельчайших подробностей все, что относилось к тому делу, ради которого они приехали сюда.
13
У главного врача военного госпиталя Шервашидзе сегодня было хорошее настроение. Идя в угловую палату, он встретил в дверях Этери, сказавшую ему, что Дробышев пришел в себя и попросил пить.
- Сам просил? - радостно переспросил Шервашидзе.
- Сам, батоно!
Он быстро вошел в палату. Дробышев смотрел на него внимательным и осмысленным взглядом.
- Здравствуйте, Федор Михайлович!
Шервашидзе сел на край кровати, и она прогнулась под грузным телом главврача.
- Как себя чувствуете?
- Хорошо. Только вот слабость, - медленно ответил раненый. Помолчав немного, он добавил: - У меня к Вам просьба, доктор, позвоните Чиверадзе, я хочу его видеть.
- Позвонить-то я позвоню, но против встречи, как врач, возражаю категорически.
- Боюсь, что это будет уже навсегда. - Федор невесело улыбнулся.
- Чепуха, дорогой мой! Вообще, не ссорьтесь со мной, а то придет Чиверадзе - пожалуюсь. Таким молодцом держался, когда действительно было плохо, а теперь хандрить начинаете?
- Нет, не хандрю, а просто реально оцениваю.
Дробышев волновался, и это заметил Шервашидзе.
Он прекратил разговор, проверил пульс больного и ушел. Вернувшись в свой кабинет, он позвонил Чиверадзе и передал ему свою беседу с Дробышевым.
- Можно приехать? - спросил Чиверадзе.
- Что это вы все точно сговорились?
- Очень нужно!
- Быть может, дня через два… - уступая, сказал Шервашидзе.
- А если сейчас? Разговор будет короткий и, думаю, не взволнует его.
- Неужели так необходимо?
- Очень! - твердо сказал Иван Александрович.
- Тогда приезжайте. Только смотрите, ненадолго.
Через четверть часа Чиверадзе уже входил в кабинет главврача.
- Сколько времени вам нужно? - спросил Шервашидзе.
- Хандрит? - не отвечая, спросил Иван Александрович.
- Да, но это нормально. У него есть семья?
- Нет. Но из Москвы приехала его бывшая жена, просит разрешить свидание.
- Бывшая? - удивленно переспросил Шервашидзе. - Бывшая, - повторил он машинально. - Это хуже. Дайте сперва я поговорю с ней сам.
- Хорошо! Я пришлю ее.
- Только не сегодня! - предупредил хирург.
- Согласен! - кивнул Чиверадзе. - А теперь пойдемте.
Увидев Ивана Александровича, Дробышев обрадовался. Он любил этого веселого и энергичного человека, бывшего для него примером лучших чекистских традиций. Еще в Москве, напутствуя Федора, Березовский много говорил о Чиверадзе, и, проработав с ним этот напряженный, тяжелый год, Федор убедился в правоте Василия Николаевича. С Чиверадзе ему работалось легко, и он с радостью видел, что его отношение к начальнику разделяют и остальные работники оперативной группы. Бывали минуты, когда все не ладилось, задача, над которой они бились, казалась неразрешимой, но приходил Чиверадзе и, выслушав все за и против, подсказывал решение. И очень часто, почти всегда, оно было правильным.
Придя в ЧК еще юношей, Чиверадзе учился у своих старших товарищей искусству борьбы с врагом. После установления в Грузии Советской власти, он, по решению Центрального Комитета партии, был направлен в Абхазию, и вот уже десять лет бессменно руководит одним из участков работы.
- Ну, здравствуй, Федор, здравствуй! - Чиверадзе был искренне рад, он не думал увидеть Дробышева живым. - Как ты себя чувствуешь?
От волнения раненый не смог ответить и только, улыбаясь, кивнул головой.
Немного успокоившись, Федор, не отпуская руки Ивана Александровича, спросил:
- Как там дела? Неужели ушли?
- Ушли, брат, ушли, но теперь, думаю, ненадолго. Через несколько дней, когда ты немного окрепнешь, я приду и расскажу все подробно. Сейчас же ответь мне на несколько вопросов.
Он посмотрел на стоявшего рядом Шервашидзе. Тот понял, что мешает, и вышел.
Когда дверь закрылась, Чиверадзе присел на край кровати и негромко спросил.
- Кто приходил к тебе ночью у Квициния? Ты его знаешь?
- Это был человек Зарандия, - медленно ответил Дробышев. - Он сказал, что в Бак-Марани, в доме Минасяна, находится связной из города. Идет в лес, на встречу с Эмухвари.
- Ты не спросил, откуда он это знает?
- Конечно, спросил. Он ответил, что по заданию Зарандия бывает у Минасяна. Зарандия тут же подтвердил это. Придя к Минасяну в этот день, он застал у него незнакомого человека. Ему показалось, что Минасян и незнакомец растерялись. Когда он уходил, хозяин дома проводил его. Во дворе он спросил у Минасяна, кто этот человек. Тот смутился и промолчал. Когда они дошли до тропы, хозяин оглянулся на дом и шепнул, что это связной из города, идет в лес, к Эмухвари. Просил никому не говорить об этом. У тропы они попрощались, Минасян вернулся в дом, а он побежал в селение, чтобы сообщить в Сухум.
На почте ему сказали, что Зарандия здесь, у Квициния. Ну он и пришел к нам. Он посоветовал нам во что бы то ни стало захватить этого связного.
- Зарандия не говорил тебе, кто этот его человек?