Варламова заговорила. И теперь, наконец-то, она говорила правду. Да, она знала, что Гитаев и Малявкин - немецкие шпионы. Знала. Гитаев ей сам сказал, во всем открылся. Он требовал от нее помощи, требовал, чтобы она добыла данные о работе мужа, его расчеты, записи. Это, однако, было ей не под силу: как ни хорошо к ней относился профессор, о своих научных трудах он никогда ей не говорил, ничем не делился. (Да и вряд ли она смогла бы что-нибудь понять.) А теперь, когда появились Гитаев с Малявкиным, и вовсе…
Убедившись, что в этих делах Ева Евгеньевна ему не помощница, Гитаев дал ей новое поручение: послал на явку, к зубному врачу. Больше он ей ничего не поручал. Возможно, не успел. Ведь полностью он все рассказал не сразу, лишь незадолго перед своим провалом, да и то только кое-что.
Малявкин? Малявкин был помощником Гитаева, самостоятельной роли не играл. Гитаев ему не все говорил. И "деловых" разговоров при нем с ней не вел. Ничего нового, однако, что не было бы известно Скворецкому, Ева Евгеньевна пока не сообщила.
- Одну минуточку, - прервал Варламову майор. - Вернемся несколько назад. Попрошу уточнить: с какой целью, с каким заданием посылал вас Гитаев на явку, к зубному врачу? Зачем?
- Задание было не из сложных: я должна была встретить в приемной врача человека (как его узнать, Гитаев мне сказал, назвал и пароль) и передать ему о прибытии "Музыканта" и "Быстрого".
- Кому предназначалось это сообщение?
- Кому? Я над этим не задумывалась. Очевидно, тому человеку, с которым я встретилась.
- Кто этот человек? Имя? Фамилия?
- Не знаю. Прошу мне верить. Кроме примет, по которым я должна была его узнать, и пароля, Гитаев мне ничего не сказал. О, он-то знал правила конспирации.
- Ну, а кличку, кличку этого человека вам Гитаев назвал?
Ева Евгеньевна растерянно моргала:
- Кличку? Какую кличку? Никакой клички Гитаев мне не назвал, ничего не сказал.
- Ну, а приметы этого человека?
- Приметы?
Ева Евгеньевна нахмурила брови, на минуту задумалась и довольно точно описала приметы Бугрова. Все становилось на свое место.
Скворецкий продолжал допрос:
- Кроме человека, с которым вы имели встречу на Покровке, были у Гитаева в Москве сообщники?
- Да, были.
- Кто?
- Был еще один человек, старый агент германской разведки. Очень крупный агент.
- Крупный агент? - насторожился Скворецкий. - Крупный?.. Откуда вам это известно?
- От Гитаева. Крупный. Так он сказал. Гитаев с ним встречался неоднократно.
- Кто такой? Что вы о нем знаете?
- Фамилия его - Колосков. Мирон Иванович Колосков. Он инженер или конструктор. Работает в каком-то особом бюро. Живет на улице Кирова, невдалеке от Красных ворот. (Варламова назвала точный адрес.)
Кирилл Петрович весь внутренне подобрался, мысль его работала с лихорадочной быстротой: "Зеро"? Неужели? Вот это удача! Он испытал даже нечто похожее на разочарование: сколько потрачено сил, сколько трудов, а ответ - вот он. До чего просто! Колосков! Ну, держись, Мирон Иванович!..
Однако Скворецкий тут же взял себя в руки: стой! Не торопись. Ведь пока еще никак не доказано, что Колосков и есть таинственный "Зеро". И все же…
- Скажите, - осторожно спросил он, - а кличку этого человека, Колоскова, его кличку Гитаев вам назвал?
Кирилл Петрович внезапно ощутил, как кровь прихлынула к его лицу, волнение перехватило горло. "Сейчас, - думал он, - вот сейчас, сию минуту Варламова назовет кличку, и тогда… И - все…"
Ева Евгеньевна не спешила с ответом: она мучительно силилась вспомнить. Чуть сгорбившись, потирая пальцем переносицу, она думала.
- Н-нет, - наконец произнесла Варламова. Голос ее звучал неуверенно. - Не припоминаю. Кажется, клички Гитаев не говорил. - С минуту она помолчала, подумала и уже тверже сказала: - Нет, клички он мне не называл.
"Итак: "Зеро"? Не "Зеро"? Спокойно, Кирилл! Спокойно. Все выяснится. Такие ребусы в одночасье не разгадываются. А начало есть, и какое начало!.." Скворецкий возобновил допрос:
- Знаете, мне что-то не верится: Гитаев, такой опытный конспиратор, как вы говорите, и вдруг называет вам имя тайного агента абвера? Крупного, ценного агента? С какой стати? Почему вдруг такая откровенность?
Варламова заметно смутилась, щеки ее слегка порозовели.
- Право, не знаю, как вам и объяснить. Тут, понимаете ли, целая история. - Она собралась с духом. - Ладно, дело было так…
Как рассказала Ева Евгеньевна, в конце июня она почувствовала, что Гитаев к ней охладел. И поведение его изменилось: он стал чаще исчезать из дома, несколько раз не являлся даже ночью. Почуяв недоброе - изменил, завел другую? - она решилась на отчаянный шаг: отважилась проследить за Гитаевым. Однажды под вечер, когда он, как обычно, без предупреждения ушел из дома, Ева Евгеньевна кинулась за ним. Народу на улицах было мало, и она без труда не выпускала Гитаева из виду. Однако как раз возле Красных ворот Гитаев ее обнаружил и устроил страшный скандал. Но не на такую напал: Ева Евгеньевна сама немедленно перешла в наступление, обвинив его в неверности. Разговор принял такой характер, что прохожие стали обращать на них внимание. Тогда Гитаев ухватил ее за локоть и чуть не силой уволок на бульвар, что напротив Наркомата путей сообщения. Там, сдавленным от бешенства, шипящим голосом он сказал, что ходит сюда, к Красным воротам, по делу, только по делу. Она, однако, не поверила: какое еще у него тут дело? Вот тут-то Гитаев и выложил, что возле Красных ворот проживает немецкий агент, с которым он, Гитаев, и встречается. Все еще продолжая сомневаться, Ева Евгеньевна настояла, чтобы Гитаев назвал ей фамилию и адрес этого агента. Иначе она ни одному его слову не поверит. После длительных препирательств тот уступил и назвал имя Колоскова. Больше того, он подвел ее к подъезду одного из домов, в глубокой нише которого была вывешена черная с белыми буквами доска - номера квартир и фамилии квартиросъемщиков. Там значился и Колосков М. И.
Поверила ли Ева Евгеньевна Гитаеву? И да, и нет. Скорее не совсем поверила и решила проверить. Несколько дней спустя она вновь проследила за Гитаевым, только действовала на этот раз осторожнее, осмотрительнее. Удалось!
Гитаев действительно вошел в этот дом, в этот подъезд, в квартиру Колоскова…
- Именно в его квартиру? - В голосе Скворецкого слышалось недоверие. - Но как вы могли знать, в какую квартиру он вошел, откуда такая уверенность?
- Очень просто: лестницы в этом доме, где живет Колосков, застеклены, и мне с улицы было видно, куда именно, в какую квартиру зашел Гитаев. Это была квартира Колоскова, я потом проверила… Вот и все, - закончила Варламова.
Больше к вопросу о Колоскове они с Гитаевым не возвращались.
Кирилл Петрович задумался: "Зеро"? Так ли? Что-то не очень похоже. Неужели Гитаев мог так легко "продать" резидента? Хотя, с другой стороны, и не такое бывает. Бывает всякое… Ясно одно: Варламова тут говорит правду. Задала она новую задачу. Теперь - Колосков…
- Простите… - робко прервала ход его мыслей Ева Евгеньевна. - Я сказала все, всю правду. Что теперь со мной будет? Что меня ждет?
- А этого я при всем желании не могу вам сказать, - развел руками майор. - Сам не знаю. Следствие-то ведь только начинается. Говорите - всю правду? Посмотрим. Одно скажу: грехов на вашей совести немало.
Глава 21
Между тем не теряли даром времени и специалисты Наркомата государственной безопасности по шифрам: они потрудились на славу. В результате упорных, настойчивых поисков, после целого ряда неудач запись цифр, найденная у Бугрова, была расшифрована. Смысл шифрограммы был таков: "Вам в помощь направлены два проверенных агента с рацией. Имеют подход к "Трефу". Сообщите условия связи".
Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, "Музыканта" и "Быстрого". Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, - май месяц.
Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из "Фауста". И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: "Связь "Быстрым" установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель "Музыканта". Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов "Быстрым" пока воздержаться. Ускорьте операцию "Треф".
Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.
- Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?
- Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.
- Что еще?
- Костюкова, - вздохнул Виктор. - Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: "Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка - третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: "Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку - и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?"
Скворецкий от души смеялся.
- Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?
- Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: "Какие такие дела? Я на фабрику - они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики - обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка - цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…" И что вы думаете, - опять вздохнул Горюнов, - ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть "крышу" меняй.
- Да-а, - протянул Скворецкий. - Это уже серьезно. "Крышу"-то менять нельзя. Особенно сейчас, накануне событий. Надо что-нибудь придумать. Слушай, а что, если ее опередить? Договориться с военкоматом и вызвать ее туда? Как, надежный она человек?
- Человек-то надежный. Потомственная ткачиха. И все же…
- Хорошо, посоветуюсь с комиссаром…
На следующий день Горюнов пришел в наркомат только к ночи. Кирилл Петрович ждал его с нетерпением: это был день, назначенный абвером "Быстрому" для выхода в эфир. И все же как результат сеанса ни волновал майора (ведь прошлый раз немцы молчали), начал он с другого:
- Как Костючиха? Не заела вас с Малявкиным окончательно?
- Представьте себе, нет, - рассмеялся Виктор. - Совсем наоборот. Переменилась наша хозяйка. За какие-нибудь сутки. Вернулась сегодня домой среди дня, раньше обычного, сама не своя и все на Борьку поглядывает, да как-то чудно, с уважением. И ласковая такая: Боренька да Боренька, не хочешь ли того, не хочешь ли сего… Даже со мной стала лучше не надо. Я уж, грешным делом, подумал: не ваша ли работа? Что, вызывали ее в военкомат? Воспитывали?
- Вызывали, - кивнул Кирилл Петрович. - Воспитывали. Видишь - помогло.
- Еще как помогло! Будь здесь военком, что с ней беседовал, расцеловал бы его.
Майор медленно встал из-за стола и, повернувшись к Горюнову вполоборота, ткнул себя указательным пальцем в правую щеку:
- Целуй.
- То есть? - не сообразил Виктор. - Я же сказал - военкома.
- Я и говорю - военкома.
- Вы? - покатился со смеху Горюнов. - Вы?
- Я, - важно сказал Скворецкий. - Я и есть тот самый военком. Целуй, говорю, разбойник!
Кирилл Петрович рассказал Виктору, как прошла беседа. Костюкова все поняла с полуслова. Он ей объяснил, что живущие у нее офицеры выполняют важное, ответственное задание. "Милые, - сказала она, - что бы вам сразу сказать! Неужто мне, старой ткачихе, доверить нельзя? Да я - с дорогой душой. Коли надо, и сама помогу". Вот и вся беседа.
- Теперь, - закончил Скворецкий, - тылы у вас обеспечены. Ну, а ты что сияешь, как медный грош! Неужели абвер? Чего молчишь? Выкладывай!
Да, на этот раз сеанс состоялся, абвер вышел в эфир. Горюнов протянул Скворецкому листок бумаги. Это была расшифровка радиограммы, принятой Малявкиным. Германская разведка ставила "Быстрого" в известность, что в скором времени к нему прибудет связник, доставит питание к рации, передаст инструкции. От "Быстрого" запрашивали явку. Ответ он должен был дать через два дня.
- Явку? - задумался Кирилл Петрович. - Явка - не проблема. Можно где-нибудь на бульваре, в сквере. Скажем, возле Петровских ворот или на Трубной площади. Сообщить дни и часы. И бакенбарды у "Быстрого" свое сыграют. Меня, говоря по совести, волнует другое: как быть, если связник захочет проверить "крышу" "Быстрого", его убежище? Вести к Костюковой?
- Тут двух мнений быть не может, - сказал Горюнов. - Придется вести, никуда не денешься.
- Это-то так, но как быть в таком случае с тобой, вот в чем суть. Оставаться тебе там, выдать себя за сообщника "Быстрого"? Рискованно. Могут заподозрить неладное. Вывести тебя на время, оставить Малявкина одного, с глазу на глаз с представителем абвера? Не слишком ли велик риск? Вдруг "Быстрый" возьмет да опять передумает, продаст?
- А если третий вариант? - возразил Виктор. - Я остаюсь, но не как сообщник, а лишь как приятель "Быстрого", не посвященный в его дела?
Кирилл Петрович отмахнулся:
- Не серьезно. Во-первых, это подозрительно: что за человек возле "Быстрого"? Откуда? Зачем? Германская разведка может заподозрить неладное. Не дураки же там сидят. Во-вторых, такой вариант ровно ничего не дает: при "деловых" разговорах связника с "Быстрым" ты, как человек непосвященный, присутствовать не сможешь. Следовательно, риск и вовсе не оправдывается.
Скворецкий несколько раз прошелся по кабинету, сосредоточенно думая. Виктор сидел молча, хмурясь.
- Слушай, - остановился Кирилл Петрович против Горюнова, - ты уже которые сутки днюешь и ночуешь с Малявкиным, чего доброго, пуд соли с ним съел или около этого. Мог, кажется, за это время узнать его как следует. Как он? Можно на него положиться? Или у тебя осталось прежнее мнение - "гад"?
Горюнов смущенно ухмыльнулся:
- Знаете, Кирилл Петрович, я давно жду такого вопроса. Что вам сказать? Тогда, у комиссара, я, конечно, порол горячку. Человеческая природа - штука сложная,
при разных обстоятельствах она по-разному проявляется, а война - это война. Человек то и дело оказывается в таком переплете… Не всякий выдерживает. Одним словом, так: оправдывать Малявкина в его предательстве я не оправдываю - нет ему оправдания, но… в общем, парень-то Борька не плохой, не пропащий. Присмотрелся я к нему. Мути в нем много, это так, и бесхарактерный он, легко поддается чужому влиянию. Вот и обработал его Гитаев, германская разведка. И при всем при том - да, да, сколь это ни парадоксально! - парень он честный. И нутро у него советское. Свое падение, предательство он мучительно переживает. Готов на все, лишь бы загладить вину. Думаю, не перевернется. Не похоже на то.
Кирилл Петрович скептически смотрел на Виктора:
- А ты, братец, часом, не увлекаешься? Уж больно ловко у тебя получается: то предатель, гад, а теперь- нутро советское. Ишь ты! У фашистского прихвостня, агента абвера, советское нутро! "Готов на все"! "Честен"! Ничего себе честность.
- И этого я ждал, - покраснев, сказал Виктор. - Но мне кажется, Кирилл Петрович, вы слишком прямолинейны…
Продолжать свою мысль он не мог: майор внезапно расхохотался. Горюнов смотрел на него с недоумением. Кирилл Петрович объяснил:
- Вы сговорились, что ли? Второй раз за эти дни слышу обвинение в прямолинейности: сначала она, теперь ты…
- Кто она? - не понял Горюнов. - О ком речь?
- Она? Да боже ты мой, Ева Евгеньевна, конечно! Варламова. "Вы, говорит, слишком прямолинейны!" И ты туда же. Да нет, брат, вовсе я не прямолинеен, но, согласись, уж больно ты из одной крайности в другую шарахаешься. "Советское нутро"! Нам это нутро Малявкина еще проверять и проверять. Делом. Тут, на данном, как говорят, этапе, другое: Малявкин поставлен сейчас в такие условия, когда новая измена означает для него гибель. Окончательную. Комиссар был прав. Изменятся ли эти условия, когда прибудет представитель абвера, вот в чем вопрос.
- Думаю, нет, - твердо сказал Виктор. - Так и так
Малявкин в наших руках. Наоборот: встреча со связником для него серьезная проверка. Он это понимает. А насчет "нутра"… Я не отказываюсь от своих слов. Гитаев, тот по убеждениям был врагом Советской власти, фашистом, а этот запутался, стал фашистским наймитом из малодушия, из-за отсутствия стойкости, но не по убеждению. Вопреки ему, если хотите.
- Вывод? - подвел итог майор. - Оставить "Быстрого" с посланцем абвера с глазу на глаз? Тебя на время вывести? Ты сознаешь, какую берешь на себя ответственность, предлагая такой шаг?
- Сознаю, - спокойно возразил Горюнов. - Но иного выхода не вижу.
- Хорошо, - согласился Скворецкий. - Пошли к комиссару. Без него такой вопрос не решишь…
Комиссар выслушал Горюиова без особого восторга, но все же принял его предложение. Риск большой, говорил комиссар. Сами посудите: Малявкин выводится из-под контроля, будет целиком предоставлен сам себе во время встреч с немецким разведчиком. Но и оставлять там Горюнова тоже нельзя - верный провал. Значит, хочешь не хочешь, надо рисковать. Придется довериться Малявкину. Тут же комиссар строго-настрого предупредил Скворецкого и Горюнова, чтобы были приняты все возможные меры для контроля "Быстрого", не говоря уж о связнике, как только тот появится.
Малявкина Кирилл Петрович инструктировал сам, в присутствии Горюнова. Малявкин заверил майора, что сделает все, что в его силах. День спустя "Быстрый" отстучал радиограмму: явка назначалась у Петровских ворот, у входа на бульвар.
Занимаясь подготовкой встречи представителя абвера, Кирилл Петрович ни на минуту не забывал и о Коло-скове: ему он сейчас уделял главное внимание. "Зеро" это или не "Зеро"?
Данные о Колоскове были таковы, что могли хоть кого поставить в тупик.
Мирон Иванович Колосков являлся одним из ведущих конструкторов Особого конструкторского бюро, работавшего на оборону. Он был способным, даже талантливым человеком, участвовал в создании ряда образцов новейших видов вооружения, получивших самую высокую оценку. Некоторые из них были уже внедрены в производство и широко применялись в действующей армии, другие проходили полевые испытания. На очереди были новые. Короче говоря, служебная деятельность Колоскова была безупречной. И не просто безупречной: Колосков был выдающимся работником, отмеченным не одной правительственной наградой. И вдруг - шпион. Немецкий шпион. Было над чем задуматься.