- Жить не умеешь, мальчик. Ничего, бог даст, я тебя обучу. А пока…
Жалуясь на свое скудное существование, Малявкин не очень кривил душой, хотя немножко и прибеднялся. Жили они, Борис и мать с дочкой Костюковы, не богато, но, в общем-то, по военному времени вполне сносно. Чекисты снабдили Малявкина продовольственными карточками - не садиться же было тому на шею Костюковым, - изредка подбрасывали продукты: крупу, консервы, ту же снискавшую известность свиную тушенку, образно именовавшуюся "второй фронт". Но давали Малявкину продукты редко. И у Костюковых было не густо: две рабочих карточки, и все. Вот еще огород. Под Москвой, у самой Пресненской заставы. Но урожая надо было еще ждать.
Уселись за стол. Выпили. Попетляли вокруг да около и приступили к деловому разговору. Начал Осетров. Борис выжидал, присматривался к собеседнику. Впрочем, и тот не спешил, то и дело посматривая на Малявкина изучающим, оценивающим взглядом.
Осетров снова вернулся к обстоятельствам задержания Гитаева и Малявкина на продскладе. На этот раз он вел разговор иначе, чем накануне: придирчиво расспрашивал, требовал уточнений, деталей. Кто задержал? Патруль? Ах, начальник склада с прокурором? Так, так. Откуда же на продовольственном складе взялся прокурор? Что, "Быстрому" это неизвестно? Ну да, да, понятно. Действительно, откуда ему знать. А потом, потом? Что случилось в прокуратуре? Как удалось "Быстрому" бежать?..
Борис сначала подробно отвечал на вопросы, потом разозлился:
- Ты что, допрашивать меня явился? Тебе мало того, что уже сказано? Так я могу и послать подальше. Вопросов у меня и у самого хватит…
На Осетрова, однако, эта вспышка произвела мало впечатления.
- А ты не ершись, - сказал он миролюбиво. - Гонор свой оставь при себе. Мое дело - спрашивать, твое - отвечать. Вот и весь сказ. Усвоил?
Малявкин взорвался:
- Тоже мне, следователь нашелся! Его дело, видите ли, спрашивать. Ловко! Да тебе что? Тебе легко спрашивать да выпытывать: ты сегодня приехал - завтра смотался обратно. А мне каково? Три месяца здесь торчу, со дня на день ожидая чего угодно. И, спрашивается, зачем? Для чего? Одному богу известно. Ну, был "Музыкант", так тот хоть знал, что делать, а я? Для чего я здесь? Нет, ты как хочешь, а я с тобой возвращаюсь. Хватит. Сыт по горло.
Осетров, слушая истерические выкрики "Быстрого", иронически щурился:
- Ого, какой ты храбрый. "Возвращаюсь"! Да кто тебе разрешит вернуться вот так, по своей воле, не выполнив задания? Попробуй вернись, немцы знаешь что с тобой сделают?
- А что? Что? - никак не хотел угомониться "Быстрый". - Чего ты меня пугаешь? Что я, виноват, что ли? "Не выполнил задания"! А какое, к черту, задание? Да ты пойми, садовая голова, что нет у меня никаких заданий. Рация есть, а заданий нет. Нету. Понимаешь? Ну и что - немцы? Думаешь, если "Смерш" схватит, легче будет? Так и так конец…
Малявкин махнул рукой и, заморгав, отвернулся.
- Уж так сразу и "Смерш"!.. - осклабился Осетров, хотя невольно и вздрогнул.
Малявкин не отвечал; он умолк, хотя, говоря по правде, унылый вид давался ему с трудом. Он, в общем-то, был доволен собой. Все шло хоть и не совсем по намеченному плану, но шло хорошо. Если Осетров и испытывал к нему недоверие, то теперь это недоверие заметно уменьшилось. Во всяком случае, свои надоедливые расспросы представитель абвера прекратил. Казалось, он был несколько растерян.
- Знаешь, ты это дело брось, - сказал Осетров просительно. - Чего надумал: возвращаться! Это, брат, не нам с тобой решать. Попробуй вернуться - тебе, повторяю, не жить. Да и мне головы не сносить.
- Ага, - не удержался "Быстрый", - вон она где собака зарыта: так бы сразу сказал, что за свою шкуру боишься? Оно и видно!
- Боюсь, а ты что думал? - не смутился Осетров. - Как же иначе? Если бы не боялся… Впрочем, что об этом говорить. Насчет указаний зря беспокоишься: указания ты скоро получишь. Это я тебе официально говорю. Какие, когда будет надо, узнаешь. Кое-что и я тебе скажу. Только не сейчас, попозже. Со временем, так сказать. Сейчас у нас забота другая: надо передать шефам, что я здесь, что мы встретились и все обстоит нормально. У тебя рация где? Далеко?
- Близко ли, далеко - это мое дело. Тебе про это знать незачем. - В глазах Малявкина мелькнуло выражение торжества.
- Как это незачем? - впервые растерялся представитель абвера. - Мне поручено проверить, как ты хранишь рацию, насколько надежно укрытие. А ты - "знать незачем". Ты это дело брось!
- Тебе поручено? - спокойно сказал Борис. - Мне про это ничего неизвестно. Место хранения рации знал только "Музыкант", больше никто. Ему я был подчинен. А тебе… Тоже мне начальник выискался!
"Как же быть?" Осетров был обескуражен. Инициатива ускользала из его рук. Чего он стоил без рации, без связи?
Тут "Быстрый" пришел ему на помощь:
- Чего проще: давай составим донесение, я его передам. Сам передам. Пожалуйста. Это я могу. Заодно запрошу, показывать тебе рацию или нет. Как прикажут, так и сделаю. Только учти - питание у меня совсем село. Ты доставил?
- Питание есть, - сказал Осетров. - Для чего же я сюда прибыл? Завтра могу тебе вручить, а то и сегодня. Вечерком, если хочешь.
- Вот и хорошо. Ты тащи питание, а я передам донесение. Что будем дальше делать?
- Дальше? - мрачно сказал Осетров. - Дальше - допьем водку. А там видно будет.
Нельзя сказать, чтобы Малявкина очень устраивало такое предложение - он никогда не был любителем выпить, тут даже Гитаев его не смог "перевоспитать", - но выхода не было, и "Быстрый" потянулся к стакану. Водку они допили тут же. Лишь изредка перебрасывались отдельными фразами. Было заметно, что собутыльники не особенно довольны друг другом. Беседа не клеилась.
- Что с жильем? - спросил Осетров. - Говорил с хозяйкой?
- Говорил. Согласна. Только два условия: первое - ненадолго; второе - надо бы ей подкинуть хоть что-нибудь. Сам понимаешь.
- За этим дело не станет, - самоуверенно заявил представитель абвера. - Чего-чего, а денег у меня хватает. Снабдили.
- Деньги? - пожал плечами Борис. - А зачем ей деньги? Нашел чем хвастать! Все равно без карточек так просто ничего не купишь. Не бегать же ей по базарам. Нет, нужна натура: соль, сахар, крупа, консервы.
- С деньгами-то все достать можно. И продовольственные карточки у меня есть. Только вот по магазинам да рынкам самому не хотелось бы мотаться.
- Понимаю, - согласился "Быстрый". - Только как быть? Придется. Любишь кататься, люби и саночки возить. Уж попасись по рынкам…
Осетров стал собираться.
- Раз о жилье договорились, - сказал он, - чего тянуть? Буду двигаться. Схожу в общежитие за вещичками и питание к рации доставлю. (Оно, по словам Осетрова, было укрыто в надежном месте, в пригороде.)
Борис, как только ушел Осетров, еле удержался, чтобы не кинуться на улицу, к ближайшему телефону - позвонить Горюнову. Но он остался дома. Ему строго-настрого было приказано соблюдать всяческую осторожность. Связываться с Горюновым только тогда, когда будет полная гарантия безопасности, иначе говоря, при таких условиях, когда самая возможность наблюдения за ним Осетрова будет исключена. А сейчас? Кто знал, где сейчас немецкий разведчик? Не схоронился ли где поблизости, наблюдая за домом, поджидая, не выйдет ли "Быстрый"? Нет, на улицу выходить нельзя: выдержка и еще раз выдержка.
Малявкин не ошибся: Осетров действительно спрятался в укромном месте, которое присмотрел заранее, и наблюдал за квартирой Костюковых час и другой. Только удостоверившись, что "Быстрый" никуда не выходит, разведчик отправился по своим делам. Не в общежитие, конечно, и ни в какой не пригород, а на Солянку, к Шкурину. Там он пробыл до вечера. Когда уже смеркалось, Осетров вышел с небольшим чемоданчиком в руках и проехал прямо к Малявкину. Питание для рации, как оказалось, было в чемоданчике, среди прочих вещей.
Следующим утром Осетров с Малявкиным вышли от Костюковых почти одновременно, друг за другом: Осетров отправился "отовариваться" (мать и дочь Костюковы вели свою роль безукоризненно: они потребовали, чтобы новый жилец хоть какую-нибудь часть "платы" внес немедленно), а Борис - в подмосковный совхоз, к месту захоронения рации.
В лесу, в густом кустарнике, Малявкина уже ждал Горюнов, которому Борис позвонил с дороги по телефону. Доложив Виктору о событиях минувших суток и получив указания на дальнейшее, "Быстрый" вышел в эфир. Он сообщил руководству абвера о прибытии Осетрова и запрашивал инструкций: как быть с рацией, показывать ли Осетрову ее месторасположение. Ответ был короткий: Осетрову подчиняться полностью, он - старший, рацию ему предоставить.
Глава 24
Ната была удивлена и обижена. Что все это значит? Как понимать Кирилла Петровича, чекистов? Как теперь им верить? А до чего все шло последнее время хорошо, как ладно складывалась жизнь! И дядя, Петр Андреевич Варламов, вернулся. Правда, в городе он почти не показывается, сидит на какой-то там специальной даче. Бывают у него только директор института, Миклашев, ну и, конечно, она, Ната. Больше о его возвращении никто не знает. "Так надо", - коротко объяснил Нате Скворецкий. Дядя, кажется, доволен. С головой ушел в работу: часами просиживает с Миклашевым, считает, считает, считает. Там, на даче, ему устроили что-то вроде лаборатории. О Еве Евгеньевне он не вспоминает, не хочет вспоминать. Молчит, во всяком случае.
И у нее, Наты, все получается как нельзя лучше: по рекомендации Скворецкого райком комсомола внял ее мольбам и направил девушку в фельдшерское училище. Несколько месяцев учебы - и фронт! Все бы хорошо, так на тебе!..
Хотя что, собственно говоря, произошло? Когда Ната это обнаружила? Пожалуй, что-то около недели тому назад. Точно - неделю. День был погожий, на улицах сравнительно людно. Ната шла в магазин за продуктами, беспечно помахивая пустой сумкой. Внезапно ее охватило чувство какой-то смутной тревоги. Она не могла понять почему, но тревога не исчезала. Ната испытывала какое-то странное, непривычное чувство. Внезапно она поняла: за ней следят. Кто-то смотрит на нее цепким, изучающим взглядом. Она стремительно обернулась: в толпе пешеходов мелькнуло какое-то лицо, глаза ее на мгновение уловили чей-то пронзительный взгляд, и все. Больше она ничего не успела заметить. Как она потом ни осматривалась, никого не было, но неприятное чувство осталось.
То же повторилось и на следующий день, и еще день спустя, только теперь, как Ната ни глядела по сторонам, ей ничего не удалось обнаружить. Ната нервничала все больше и больше, и было до чертиков обидно: для чего понадобилось майору, чекистам организовывать за ней наблюдение? Это же… Нет, этому нет названия!
Ната хотела прямо спросить Кирилла Петровича, с какой стати он организовал за ней эту унизительную слежку, но, когда разговаривала с ним по телефону, не решилась. Однако то, что произошло сегодня, перешло все границы. Это уж было просто вероломство. Ната ехала к дяде на дачу. Ехала на машине, которую предоставил ей тот же майор. По возникшей у нее за последнее время привычке всюду искать преследователей, она нет-нет да посматривала в заднее стекло машины. (Ната поместилась на заднем сиденье.) И, как оказалось, не зря. Не будь она так насторожена, Ната, вероятно, ничего бы и не заметила. Но в последние дни нервы ее были настолько напряжены, все чувства так обострены, что среди мелькавших сзади, то появлявшихся, то исчезавших, машин Ната заметила зеленовато-бурую, густо закамуфлированную легковую машину, каких немало сновало тогда по дорогам Подмосковья. Машина то исчезала из поля зрения, то возникала вновь, неизменно в отдалении, ни разу не приближаясь к машине, в которой ехала Ната, но и не отставая.
Ната не выдержала: она осторожно тронула за плечо шофера.
- Послушайте, - глотая слезы, сказала девушка, - вас одного мало? Зачем за нами идет еще одна ваша машина?
- Что? - обернулся шофер. - Как - мало? Какая машина?
- А вон, - ткнула Ната пальцем в стекло. - Сзади. Будто вы не знаете!
Шофер сбавил ход, затем увеличил скорость, пристально вглядываясь в смотровое зеркальце. С Натой он больше не разговаривал, но машину погнал с бешеной скоростью. Их преследователи скрылись из виду. Не было их и на обратном пути - с дачи. Шофер уехал, высадив Нату у ее дома, так и не сказав ни слова.
К чувству обиды, тревоги прибавилась растерянность: Ната не знала, как ей быть, что предпринять. И посоветоваться не с кем. (Дяде она ничего не сказала: зачем его тревожить, он и так достаточно натерпелся.)
Девушка так глубоко задумалась, что не сразу услышала настойчиво повторявшийся звонок в дверь. На пороге стояли Скворецкий и Горюнов. Лица у них были хмурые, встревоженные.
- Что за история произошла у вас в пути? - начал Кирилл Петрович, едва успев поздороваться. - Что за машину вы обнаружили?
- Будто сами не знаете… - Ната внезапно расплакалась.
- Сами? - Скворецкий обменялся с Горюновым недоуменным взглядом. - Ната, голубушка, что произошло? Почему слезы? Ну-ка, возьмите себя в руки! Выкладывайте.
Не в силах сдержаться, всхлипывая, Ната принялась излагать обиды последних дней с того самого момента, когда она впервые обнаружила слежку. По мере того как она рассказывала, Кирилл Петрович мрачнел все больше и больше, Виктор же то и дело вздыхал и ожесточенно теребил свою шевелюру.
- Скажите, - внезапно спросил Скворецкий, - а номер машины вы не приметили?
- Номер? - растерялась Ната. - Но…
- Довольно, - сердито сказал Скворецкий. - Выпороть вас мало! И как вам могла прийти в голову такая ересь, будто наблюдение за вами ведем мы? Туда же, а еще разведчиком собирались стать!
Нага смутилась. Она и в самом деле просилась в такую школу, где "учат на разведчиков", но Кирилл Петрович настоял на своем: в фельдшерскую.
Между тем Скворецкий выговаривал:
- Неужели вы до сих пор не поняли, что дело-то не шуточное. Идет охота, и не за вами, а за Петром Андреевичем, за профессором. Картина ясная. Спасибо, шофер сказал, а то бы мы ничего и не знали. Нет, пороть вас, пороть надо…
Ната молчала, но, как ни странно, чем больше ругал ее Скворецкий, тем радостнее сияли ее глаза: враг? Не свои? Это - главное. А борьбы Ната не страшилась.
- Сделаем так, - подытожил майор. - Будьте начеку, но виду не подавайте. Держите себя спокойно, как ни в чем не бывало. Если что заметите, немедленно свяжитесь с нами.
- И только? - огорчилась Ната. - Я бы хотела… Я сама…
- Знаю, чего бы вы хотели, - жестко прервал ее майор. - "Сама"! Вам подай что-нибудь эдакое, героическое. Не выйдет! Мы не в бирюльки играем. То, что я вам сказал, - приказ. И не вздумайте мудрить.
- Хорошо, - вздохнула Ната. - Все сделаю…
Очутившись на улице, Скворецкий и Горюнов обменялись лишь несколькими фразами: настроение у обоих было скверное, говорить не хотелось.
- "Зеро", - не то спрашивая, не то утверждая, сказал Виктор. - Его работа?
- "Зеро"? - задумчиво повторил Кирилл Петрович. - Сомневаюсь. После всего, что произошло, после провала Гитаева, это с его стороны было бы уж слишком большим нахальством.
- Тогда кто же?
- Этого я и сам не знаю. Возможно, кто-нибудь из той же шайки охотится за Варламовым. Кто там еще есть у "Зеро", что за помощники, нам неизвестно.
- И все же я не исключаю, что это сам "Зеро", - упрямо сказал Виктор. - Помощники? Вряд ли у него их много.
- Исключать ничего нельзя, - согласился Кирилл Петрович, - но если наблюдение ведет сам "Зеро", здесь, в Москве, среди бела дня, то… Ладно. Все одно не уйдет…
- Что будем делать? - спросил Горюнов.
- Работать. Работать будем. Что же еще?
Охрана дачи, где вел свои работы профессор Варламов, была усилена. Ната теперь не выходила из дому, не поставив предварительно в известность чекистов, но все было напрасно: обнаружить того, кто преследовал Нату, не удалось. Он исчез, словно сквозь землю провалился. Если бы не сообщение шофера, заметившего преследовавший их автомобиль, Скворецкий готов был бы приписать всю эту историю болезненному воображению Наты, но машина была, это факт, не считаться с которым было нельзя.
Между тем все эти дни майор продолжал изучать Колоскова, готовился к решающему шагу. Чем больше поступало сведений, тем ярче выступала фигура конструктора - хотя ничего принципиально нового и не было - как человека советского, подлинного патриота. Немецкий агент? Того хуже - сам "Зеро"? Чудовищно! Но - Гитаев. Его встречи с Колосковым, слова, сказанные им Варламовой?
Если верить показаниям Евы Евгеньевны, то… А какие, собственно говоря, основания были этим показаниям не верить? Ведь все остальное, что подвергалось проверке, соответствовало истине: Варламова говорила правду. Да-а, задача!..
Шагом, который должен был привести к решению задачи, разрубить стянувшийся вокруг Колоскова узел, был прямой разговор с конструктором. Именно такое решение и было принято. Скворецкий отлично понимал, что многое зависит от него самого, его умения вести разговор, понять скрытые мысли собеседника, разгадать тайные ходы, поймать его, если потребуется. Но майор был в себе уверен. На его стороне была сама правда, он стоял на страже интересов, безопасности своего народа, своей Родины, партии, и в этом был главный источник его силы. Ну, и - мастерство. Не раз майору Скворецкому приходилось встречать врага лицом к лицу, в какую бы маску тот ни рядился, какое бы обличье ни принимал, и редко, очень редко майор проигрывал. Проигрывал сегодня, чтобы выиграть завтра.
Тщательно продумав и обсудив с комиссаром план предстоящего разговора, Кирилл Петрович отправился в конструкторское бюро, где работал Колосков. Беседу было решено провести там, в ОКБ, Колоскова в наркомат до поры до времени не вызывать.
Нельзя сказать, чтобы внешний облик Колоскова, его манера держаться, вести разговор располагали к нему с первого взгляда. Во всех чертах конструктора, в его манерах было что-то жесткое, колючее. Говорил он короткими, рублеными фразами, нисколько не интересуясь впечатлением, которое производит на собеседника. Во взгляде серых, глубоко запавших под бугристыми надбровьями глаз таилась скрытая усмешка, легкое пренебрежение. "Да, - подумал Кирилл Петрович, окинув изучающим взглядом собеседника, - разговор будет не из легких".