Шатров тоже не спал в воскресенье: двое суток он мотался по Закарпатью. Он был чуть ли не вдвое старше Зубавина, но на его лице не прибавилось морщин, щеки были чисто выбриты и глаза не выражали усталости. Он спокойно улыбался, глядя на своего мрачного собеседника.
- Уже умаялись, Евгений Николаевич? Уже нервничаете? А ведь мы только у самого истока длинного и долгого пути.
Зубавин покраснел, как мальчишка, пробормотал:
- Как же не нервничать, товарищ полковник! Такая неудача…
- Пока не вижу неудачи. Наоборот, события развиваются вполне нормально, в нашу пользу.
- Какая же здесь нормальность, если враг действует под самым нашим носом, среди бела дня и безнаказанно скрывается?
- Временно он скрылся, не тужите. Еще появится перед нами во весь свой рост. Власюк!… Агроном!… Турист!… Все это липа, конечно. Кто он такой в самом деле? Откуда взялся в Яворе? Старый агент, воспользовавшийся фальшивым паспортом? Нарушитель, незамеченно прорвавшийся через границу? Или прибыл на специальные гастроли откуда-нибудь из тыловых областей? Отвечайте, майор.
- Думаю, что он здешний.
- Какие у вас основания для этого?
- Хорошо знает местность. Мраморные скалы - наиболее подходящий район для работы тайной радиостанции: безлюдный, глухой, высокогорный, имеет один вход и три выхода.
- Это зыбкое основание. Радист мог быть ориентирован сообщником или выбрал район по карте. Это во-первых. Во-вторых, если он местный, если он давно имеет радиопередатчик, почему до сих пор молчал? В нем так нуждался разведцентр, а он упорно отмалчивался. Нет. Евгений Николаевич, Власюк не местный. Он недавно появился в наших краях. Вполне возможно, что прорвался через кордон и его не засекли пограничники, проворонили.
- Не может быть. Пограничники фиксируют даже след зайца.
- Все может быть. "Бизон", зная, с кем имеет дело, мог применить самое новейшее ухищрение, которое наши пограничники еще не разгадали. Я склонен даже полагать, что этот агроном, турист Власюк и шофер Ступак действуют по единому плану, что они оба - звенья одной цепи, конец которой находится в руках шефа разведцентра "Юг". Рано или поздно они обязательно установят контакт. Но мы не должны надеяться на то, что нам удастся зафиксировать физическую встречу Власюка и Ступака. Этого может и не случиться вплоть до самого их ареста. Возможно, они встретятся только в кабинете следователя. А пока могут координировать свои действия, не встречаясь, на расстоянии, через третье лицо. Значит, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы установить это третье лицо.
- Товарищ полковник, я подозреваю, что вы знаете об этой операции "Горная весна" гораздо больше меня.
- Столько же, сколько и вы.
- Не похоже. Я вот терзаюсь тем, что от нас ускользнуло "второе лицо", а вас это не беспокоит, и вы уже думаете о каком-то "третьем лице", хотя нет еще никаких признаков его присутствия на нашей земле.
- Есть, Евгений Николаевич! Проанализируйте поведение шофера Ступака с тех пор, как он прорвался к нам. Вам известно, что лазутчик полезет только в тот город, где ему обеспечен надежный прием его сообщниками. Ступак без оглядки полез прямо во Львов. После кратковременного пребывания в чужом, враждебном ему городе он устраивается на работу, получает грузовик, командировку и смело направляется в Явор. Смог бы он все это так быстро, уверенно проделать, если бы ему кто-то не помогал? Нет! У Ступака есть влиятельный сообщник, и он находится во Львове. Завтра первым утренним поездом я выеду во Львов и постараюсь выяснить, как оформлялся на работу шофер Ступак, кто содействовал ему в этом. - Шатров вздохнул. - По моим догадкам и предчувствиям, во Львове мне предстоит большая и трудная работа. Так что я должен покинуть Явор на длительное время.
- Жаль, товарищ полковник. Я, признаться, думал, что мы с вами до конца размотаем бизоновский клубок.
- А я тоже так думал. И продолжаю думать. - Шатров дружески стиснул руку майора. - Разматывайте, Евгений Николаевич, бизоновский клубок с яворской стороны, а я со львовской. До скорой встречи! Буду звонить вам ежедневно в двадцать два ноль-ноль.
- Один вопрос, товарищ полковник.
- Пожалуйста.
- Так вы, значит, полагаете, что существует посредник, "третье лицо", между Ступаком и неизвестным радистом, и оно находится во Львове?
- Пока только предполагаю. Также предполагаю, что это "третье лицо", пользуясь своим служебным положением, часто бывает в командировке здесь, в Яворе, и тем самым имеет возможность координировать действия Ступака и Власюка. Значит, вам надо денно и нощно наблюдать за шофером, фиксировать все его встречи с яворянами и особенно с не яворянами.
Зубавин перевел взгляд на фотографию шофера.
- Сколько ни ходили вокруг да около, а все-таки опять пришли к Ступаку.
- Без него не обойдешься. Он - пока единственная реальная ниточка, ведущая к "Горной весне". Все остальное - предположения, прогнозы, надежды и гаданье. - Шатров заглянул в свою записную книжку. - Вернемся к Власюку. Его радиопочерк вам не знаком?
- Радиопочерк? Я еще не советовался со специалистами.
- Посоветуйтесь. Это очень важно. Кто знает, может быть, радиопочерк окажется знакомым по прежним радиоперехватам. Ну, а как вы думаете, о чем радировал своим хозяевам Власюк?
- Об этом можно только приблизительно догадываться, товарищ полковник.
- Догадывайтесь!
- Сообщал о своем благополучном прибытии в Явор.
- Нет. Он это сделал раньше и в другом месте.
- Передавал очередную информацию? - сказал Зубавин и сейчас же себе возразил: - Нет, это тоже исключается. Ради этого он не стал бы так рисковать. Очевидно, передавал что-то исключительно важное.
- Правильно, я тоже так думаю. На мой взгляд, эта передача имеет прямое отношение к операции "Горная весна". Какое же именно? Сигнал ли это о начале действия? Просьба о помощи? Рапорт о том, что уже сделано? Ваше мнение, Евгений Николаевич?
- Товарищ полковник, у вас рождается столько вопросов, что я не нахожу сразу ответа. Дайте подумать,
- Думайте!
Зубавин после непродолжительной паузы сказал:
- Радист сигнализировал разведцентру о том, что он и его сообщники готовы действовать.
- Согласен! Вот и договорились. - Шатров посмотрел на часы, усмехнулся: - Три часа мудро, вдохновенно рассуждали, и может случиться, что все попусту. Это вам не точная наука, а раз-вед-ка. Разведывай и разведывай, где глазами, где ушами, где мыслью, авось до чего-нибудь путного и докопаешься. - Он поднялся, вскинул над головой руки, с удовольствием потянулся и широко, что называется сладко, зевнул. Эх, поспать бы теперь!… Пойдем, Евгений Николаевич, освежим свои затуманенные головы.
Передав шифровку, Файн быстро, в течение одной минуты, свернул рацию, приладил ее на спине в сумке и ринулся напрямик, по еле заметной тропе, к северному выходу из урочища Мраморные скалы. Ориентируясь по компасу и карте, он продрался сквозь глухой горный лес и вышел на одну из дорог, ведущую в Явор со стороны карпатских перевалов.
Файн не сомневался в том, что работа его рации зафиксирована и что органы безопасности всполошились. Пройдет еще час, другой, и район Мраморных скал захлестнет петля блокады.
Файн шел по дороге, любуясь, как и полагалось туристу, весенними горами и пожаром вечерней зари. В его руках была добротная палка, вырезанная из благородного тисса. Глаза прикрыты темными очками, как бы защищающими от солнца.
За ближайшим поворотом дороги Файн увидел грузовую машину. Она стояла на обочине перед огромным замшелым камнем, из-под которого вытекала тоненькая прозрачная струя. Шофер сидел у подножия минерального источника, ел хлеб с салом и запивал ледяной "квасной" водой. Темная кудрявая его голова была мокрой - тоже, наверное, угощалась закарпатским нарзаном.
- Хлеб, соль и вода! - Файн вскинул руку к козырьку кепки, приветливо кивнул шоферу. - Не в Явор направляешься, молодой человек?
- Туда. Если по дороге, садитесь, подвезу.
- Спасибо.
Стемнело, в городе зажглись огни, когда Файн въехал в Явор. Проезжая мимо бывшей городской ратуши, он скользнул взглядом по бронзовому циферблату часов. Десять минут девятого. Не более двух часов понадобилось ему, чтобы опередить своих преследователей.
Для отвода глаз шофера он вышел из грузовика на вокзальной площади и не торопясь, как к себе домой, направился на Гвардейскую. Крыж был дома. Он истомился, ожидая своего шефа.
- Ну, как? - сейчас же спросил он, едва "Черногорец" переступил порог дома.
- Все благополучно, Любомир. У вас, надеюсь, тоже все хорошо? Видели Ступака?
Крыж не ответил. Смертельно бледный, закусив губу, он смотрел остановившимися глазами на входную дверь,
- Что там? - зашептал Файн.
- Кажется, кто-то идет. Слышите?
- Ничего не слышу, но…
Файн вытащил из карманов пистолеты, кивнул на выключатель. Крыж потушил свет и осторожно вышел в коридор, а потом и в сад. Постояв минут пять под густым явором, растущим у порога, он вернулся в дом, включил свет.
- Никого нет. Простите, сэр.
- Нервы у вас не в порядке, Любомир.
- Да, нервами не могу похвастаться. - Крыж вытер со лба пот. - Вы спросили, видел ли я постояльца Дударя. Видел. И говорил. Передал ему все, что было велено. У Ступака все благополучно.
- Отлично! - Файн потер ладонь о ладонь, с шумом потянул воздух через нос. - Слышу запах жареной баранины. Любомир, вы, кажется, хотите угостить меня ужином? Вот молодчина!
Файн отстегнул ремни туристского рюкзака, отодвинул в сторону портрет Тараса Шевченко, толкнул дверцу люка и осторожно опустил рацию в свое тайное убежище.
Проделывая все это, он заметил, что в тайнике кто-то побывал: тонкая, едва приметная метка, сделанная Файном карандашом на стене перед походом в Мраморные скалы, не сходится с обрезом рамы портрета. Кто же лазил в убежище? Конечно же, хозяин. Можно быть абсолютно уверенным, что он хорошо изучил содержимое рюкзака своего гостя. "У, шкура!" - подумал Файн. Мысли не отразились на его лице, когда он обернулся к Любомиру Крыжу, оно беспечно улыбалось.
- Вот, теперь легче, - сказал он, хлопая себя по спине ладонями и блаженно ухмыляясь. - Хорррошо! Вы подумайте, почти сутки на виду у всех таскал на горбу такую страшную улику. Она мне, проклятая, всю спину прожгла, до печенок достала. Любомир, не в службу, а в дружбу помассируйте мою бедную хребтину… Вот так, так!… Хорошо! Чудно! Благодарю. Теперь будем ужинать.
Утолив голод и выпив изрядное количество коньяку, раскрасневшийся, с налитыми кровью глазами, Джон Файн развалился в кресле.
- Ну, Любомир, - закуривая, торжественно объявил он, - поздравьте меня!
- С чем, сэр?
- Я удостоен личной благодарности "Бизона". Он доволен моей работой.
- Поздравляю! - Крыж попытался выдавить на своем лице улыбку, но она вышла неискренней, кривой.
- Почему вы не радуетесь за меня, Любомир? - Файн нагло смотрел прямо в глаза Крыжу и откровенно издевался над ним. - Завидуете мне? Вам не по душе мой успех?
Крыж молчал, кусая губы и хмурясь. Файн подставил кулак под подбородок Крыжа и резким толчком вскинул его голову кверху:
- Почему вы молчите, Любомир?
- Сэр, вы исполнили мою просьбу?
- Какую?
- Я просил вас доложить шефу о моей работе.
- О вашей работе? О вашей работе? О вашей? - Файн презрительно поджал губы и выпустил струю дыма прямо в лицо Крыжа. Он любил унижать людей, особенно тех, над кем бесконтрольно властвовал, кого крепко держал в руках, кто не мог оказать ему сопротивление. - Вы слишком большого о себе мнения, Любомир, - продолжал Файн. - Вы не работаете, а лишь исполняете то, что вам приказываю я. Работаю я! Докладываю шефу я! Награждаю я! И приговоры привожу в исполнение тоже я! И так будет до тех пор, пока я нахожусь в Яворе. Учтите это, мой дорогой, и будьте поскромней.
- Слушаюсь, сэр. - Крыж улыбнулся, пытаясь превратить разговор в шутку.
- Напрасно смеетесь, Любомир. Я совершенно серьезно предупредил вас. И еще одно предупреждение: если вы еще раз попытаетесь рыться в моих вещах…
- Что вы, сэр!
- Да-да! Если вы еще раз устроите обыск в моем убежище, я разложу вас на цементном полу, сорву штаны и беспощадно высеку. Вот, все предупреждения сделаны. Теперь поговорим о том, что вам надлежит делать. Как вы уже знаете, завтра к вам в магазин явится шофер Ступак. Вы ему передадите записку следующего содержания. Берите симпатические чернила, бумагу и пишите… "В ближайшую среду, ночью, в квадрате 19-11, на Сиротской поляне спустится с неба "посылка". Она ждет вас в старой штольне. Подберите ее, замаскируйте дровами и доставьте в Явор, на Гвардейскую".
Крыж перестал писать, поднял голову и умоляющими глазами посмотрел на Файна:
- Сэр, подвергаете себя страшному риску. По следам "посылки" сюда могут прийти пограничники.
- Могут! Если нам с вами не повезет, то мы их встретим как следует. Стреляю я без промаха на расстоянии до пятидесяти метров. Вам же придется воспользоваться гранатой.
- Сэр, есть другой выход.
- Какой?
- Спрятать "посылку" в лесу. И взять ее, когда она понадобится.
- Нельзя, Любомир. Мы должны действовать только по плану, выработанному "Бизоном". Итак, пишите: "Подобрать "посылку" в указанном квадрате и доставить ее в Явор, на Гвардейскую".
Крыж покорно склонился над бумагой.
Глава шестнадцатая
В большом долгу я перед тобой, читатель! Пора, давно пора рассказать тебе о Терезии Симак, вокруг которой в первой части настоящего повествования развернулось столько важных событий.
Нежданный и негаданный приезд Ивана Белограя, ее заочного друга, ошеломил Терезию. Белограй показался ей таким хорошим, так он тронул ее, что она на какое-то мгновение забыла все на свете: и строгую мать, и любивших посудачить соседей, и даже Олексу Сокача, который был для нее больше чем другом. Она давно любила его, и он любил ее. Осенью они собирались пожениться.
К счастью для Терезии, она скоро опомнилась. Правда, это произошло не без помощи старшины Смолярчука. Он разыскал ее на берегу Тиссы. Сейчас же после того, как она рассталась с Иваном Белограем, он пригласил ее к начальнику заставы.
Терезия вошла к капитану Шапошникову, уже порядочно растревоженная вопросами Смолярчука: давно ли она знает своего гостя, Белограя, как и когда познакомилась с ним. Предчувствуя недоброе, с виноватым выражением лица, готовая каждую секунду разрыдаться, она села на краешек стула, скрестила на коленях руки и покорно ожидала страшных вопросов.
Шапошников с первого взгляда понял ее тяжелое состояние и решил быть крайне осторожным.
- Ну как, Терезия, распахали залежные земли над Тиссой?
Она молча кивнула, и губы ее задрожали.
- Значит, у вас в этом году посевная площадь расширится чуть ли не наполовину?
Она опять кивнула и белыми острыми зубами крепко прикусила нижнюю губу.
- А Соняшну гору не собираетесь в этом году приводить в божеский вид? Не мешало бы и левый, каменистый ее бок украсить виноградниками.
Терезия вскинула голову:
- Зачем я вам понадобилась, товарищ начальник? Спрашивайте!
Голос ее прозвучал сурово. Шапошников улыбнулся:
- Вот теперь могу спрашивать. Теперь вы сможете ответить на все вопросы.
Он спросил о том же, что и Смолярчук: ждала ли она своего сегодняшнего гостя, откуда он прибыл, по ее приглашению или так, сам, давно ли она его знает, как и когда познакомилась.
Терезия ответила. Когда капитан Шапошников узнал что Иван Белограй ее заочный друг, что познакомилась она с ним письменно, он попросил ее принести на заставу все письма Ивана Белограя, полученные ею из Берлина. Терезия принесла. Шапошников спрятал их в несгораемый шкаф и заручился словом Терезии, что она никому не будет рассказывать о своем разговоре с пограничниками. Даже матери. И особенно не должен знать об этом Иван Белограй. Если он еще раз появится в доме Терезии, она и виду не должна подать, что ее отношение к нему изменилось. Пусть пока все остается по-старому.
Терезия вернулась домой. Мать, накинув на плеча платок (с гор тянуло не весенней прохладой), ждала дочь, у калитки.
- Ну, зачем ты понадобилась пограничникам? Винтовки на рогачи хотят поменять да солдатский субботник устроить на твоей Соняшной горе? Так или не так? Говори! Чего молчишь?
- Нет, мама, у пограничников другое дело.
- Какое же?
- Да так… по комсомольской линии.
Опустив голову, Терезия быстро прошла мимо матери, скрылась в доме. Ужинать она отказалась. Легла в постель не раздеваясь.
Мать, умаявшись за длинный весенний день, крепко спала, а Терезия весь поздний вечер и всю ночь проплакала. Стыдно, больно ей было за то, что случилось сегодня, и страшно за день завтрашний. Не зря заинтересовались пограничники ее берлинским другом. Не друг он ее, нет! И не Иван Белограй. И как же она этого сама не увидела? Как позволила себя так опозорить? Явился перед ней кудрявый, с красивыми очами, веселый, бойкий на язык, и она, дура этакая, приняла его за хорошего человека, улыбалась ему, ласкала глазами и даже… Да разве можно перенести такое?
Терезия неистово терла платком пылающий оскверненный рот, скрежетала зубами. Обессилев от ярости, от презрения к себе, опять начинала плакать. Так, в слезах, и заснула.
Утром, увидев дочь, мать всплеснула руками, заохала:
- Господи! Что с тобой, донько? На тебе лица нет. Бледная… Щеки втянуло, как у старухи. Глаза провалились.
- Заболела я, мама, - уклончиво ответила Терезия и направилась к двери.
- Да чем же ты заболела? Вчера вечером была здоровая, а сегодня… Пойдем сейчас же к доктору!
. - Зачем? Не нужен мне доктор!
- Да ты что мелешь, говоруха? Как это так - не нужен тебе доктор?
- Так… он мне не поможет.
- А кто ж тебе поможет? Постой, донько, постой!…
Мать взяла дочь за подбородок, подняла ее низко склоненную голову, пытливо заглянула в глаза. Неужели ее единственная, ненаглядная дочь непоправимо обижена? Неужели ей уже заказана дорога к счастью? Когда же это случилось? Кто этот супостат, обидевший добрую, работящую, честную, доверчивую и красивую дивчину? Где он? Да она ему глаза выцарапает, да она его сердце вырвет и бросит собакам из Цыганской слободки…
О чем только не передумала Мария Васильевна, чего только не перечувствовала, глядя в глубоко ввалившиеся глаза дочери!
- Ганнуся, родная моя, говори правду, ничего не скрывай.
Только в минуту особого материнского волнений, когда любовь к дочери до краев переполняла ее сердце, Мария Васильевна называла Терезию Ганнусей. И первое и второе имена были даны ей давно, со дня рождения. Все новорожденные девочки, дочери прихожан протестантской церкви, как правило, получали двойное имя. Получила его и дочь Марии Васильевны. Ганнусей она звала ее до года, кормя грудью. Позже - Ганко-Терезией, потом просто Терезией. Ганнуся воскресала всегда в тех случаях, когда матери хотелось по-особому нежно приласкать свою доньку.