– Ну, она... э-э-э... зеленей обычного. Зеленей, чем надо. Вы понимаете?
Мистер Монк внимательно посмотрел на траву возле кустарника, а потом сопоставил ее с прочей травой, росшей поблизости.
– Это точно так?
Глаза его округлились от ярости, когда он уставился на клочок травы, столь дерзко нарушающий общий порядок.
Джонатан пошел по аллее с нарочитой небрежностью и свернул за первый же угол. Приближаясь к дому, он ускорил шаг. Вдогонку ему несся голос мистера Монка из лабиринта:
– У-у, сорняки хреновы! Вечно все напортят! То совсем черные и грязные, то, видите ли, слишком зеленые! Вот я вас вразумлю!
Хрясь!
* * *
Джонатан ехал на станцию по дороге, обсаженной деревьями. Скорее всего, по доброй лонг-айлендской традиции поезд запоздает, но на всякий случай на станции надо было появиться вовремя – не заставлять же Джемайму ждать! Автомобиль Джонатана – "аванти" класса люкс, сделанный по особому заказу – вполне соответствовал гедонистическому образу жизни хозяина. Машина была в скверном состоянии – Джонатан гонял ее нещадно и совсем не уделял внимания ремонту. Однако элегантные формы "аванти" нравились ему чрезвычайно. Джонатан намеревался, когда авто окончательно выйдет из строя, поставить его на лужайке перед домом и, по возможности, использовать в качестве сеялки.
Он остановился впритык к платформе, коснувшись бампером ее серой, видавшей виды обшивки. Солнце нагрело землю, и из леса несло креозотом. Было воскресенье, поэтому и на платформе, и на автостоянке было пусто. Джонатан откинул сиденье и начал ждать, подремывая. Он и не подумал бы ждать поезда, стоя на платформе, потому что...
...Анри Бака прирезали прямо на цементной платформе вокзала Сен-Лазар. Джонатану потом часто вспоминался пар и лязг этого огромного вокзала, увенчанного стальным куполом. И еще чудовищный ухмыляющийся клоун.
Анри был застигнут врасплох. Задание было только что выполнено, он впервые в жизни собирался в отпуск без жены и детей. Джонатан обещал проводить его, но застрял в автомобильной пробке на Пляс-дель-Юроп.
Он увидел Анри, они помахали друг другу над головами толпы. Должно быть, именно в этот момент убийца и воткнул нож в живот Анри. В шипении пара и грохоте багажных вагонов монотонно и неразборчиво гудел голос диспетчера. Когда Джонатан, протолкавшись сквозь людской поток, приблизился к Анри, тот стоял, навалившись на огромный плакат Зимнего Цирка.
– Что с тобой? – спросил Джонатан.
Опущенные баскские глаза Анри были беспредельно печальны. Одной рукой он сжимал пиджак на животе, упершись в него кулаком. Он глупо улыбнулся и покачал головой, на лице его было выражение крайнего удивления. Потом улыбка сменилась гримасой боли, Анри сполз вниз по плакату и сел, вытянув перед собой прямые ноги, как ребенок.
Когда Джонатан, после безуспешной попытки прощупать пульс на шее Анри, выпрямился, на него в упор безумно скалился с плаката громадный клоун.
Мари Бак не плакала. Она поблагодарила Джонатана за то, что пришел и рассказал ей все. Она собрала детей в соседней комнате для разговора. Они вышли с красными и припухшими глазами, но никто из них уже не плакал. Старший сын – тоже Анри – взял на себя роль хозяина и предложил Джонатану аперитив. Тот не отказался, а потом повел всю семью в кафе через улицу поужинать. Самый младший, который совсем не понимал, что произошло, поел с отменным аппетитом, чего нельзя было сказать об остальных. Один раз старшая дочь, потеряв самообладание, всхлипнула и тотчас умчалась в дамский туалет.
Джонатан просидел всю ночь с Мари за кофе. Они обсуждали практические и финансовые вопросы, стол был покрыт клеенкой, от которой во многих местах оставалась только тряпичная основа – дети, забывшись в мечтаниях, имели обыкновение отколупывать кусочки с ее пластиковой поверхности. Потом говорить стало не о чем, и они довольно долго сидели молча. Незадолго до рассвета Мари поднялась с глубоким вздохом, чуть похожим на всхлип.
– Надо продолжать жить, Джонатан. Ради маленьких. Пойдем. Пойдем со мной в постель.
Нет ничего столь жизнеутверждающего, как акт любви – недаром те, кто замыслил самоубийство, почти никогда не бывают способны к плотской любви. Две недели Джонатан жил у Баков, и каждую ночь Мари принимала его, как принимают лекарство. Однажды вечером она спокойно сказала:
– Теперь уходи, Джонатан. Мне кажется, теперь я справлюсь без тебя. А если мы будем продолжать после того, как самая острая необходимость отпала, это уже будет совсем другое.
Он кивнул.
Когда самый младший сын услышал, что Джонатан уходит, он очень расстроился – он собирался попросить Джонатана сводить его в Зимний Цирк.
Через несколько недель Джонатан узнал, что убийство организовал Майлз Меллаф. Поскольку одновременно с этим Майлз ушел со службы в ЦИРе, Джонатан так и не смог определить, какая сторона приказала убрать Анри.
* * *
– Хорошо же вы встречаете поезд! – сказала Джемайма, заглядывая в окошечко у переднего пассажирского сиденья.
Он вздрогнул.
– Извините. Я не заметил, как пришел поезд.
Не успев сказать, он понял, насколько неестественно звучит этот довод – на платформе было тихо и безлюдно, и не заметить поезд было невозможно.
По пути к его дому она выставила ладонь из окна, по-детски ловя ветер. Он подумал, насколько элегантно и молодо она выглядит в белом льняном платье с высоким, в китайском стиле, воротником. Она сидела, глубоко вжавшись в кресло – то ли отдыхала, то ли демонстрировала свою полнейшую индифферентность.
– Вы никаких нарядов, кроме того, что на вас, не привезли? – спросил он, повернувшись к ней, но глазами продолжая следить за дорогой.
– Нет, конечно. Держу пари, что вы ожидали увидеть у меня в руках коричневый бумажный мешок с парадным ночным бельишком.
– Мешок мог бы быть любого цвета. Это для меня несущественно.
Он притормозил и свернул на боковую дорогу, потом снова вырулил на магистраль, но уже в обратном направлении.
– Забыли что-нибудь?
– Нет. Мы возвращаемся в поселок. Купить вам одежду.
– А эта вам не по вкусу?
– Более чем. Но для работы она не годится.
– Работы?
– Конечно. Вы что же, решили, что приехали отдыхать?
– Какая работа? – настороженно спросила она.
– Я подумал, может быть, вы были бы не прочь помочь мне покрасить лодку.
– Поэксплуатировать меня решили?
Джонатан задумчиво кивнул.
Они остановились возле единственного в поселке магазина, который работал по воскресеньям. Это был домик в стиле "ложный Кейп-Код", украшенный рыбачьими сетями и стеклянными шариками, рассчитанными на то, чтобы привести в восторг воскресных туристов из города. Владелец магазина явно не принадлежал к породе сдержанных новоанглийских рыбаков. Это был весьма эксцентричный полноватый мужчина за сорок, одетый в явно узкий для него костюм а-ля принц Эдуард, дополненный широченным голубовато-серым галстуком. При разговоре он выбрасывал вперед нижнюю челюсть и с явным удовольствием произносил все гласные в нос.
Пока Джемайма выбирала себе шорты, рубашку и пару парусиновых туфель, Джонатан прикупил еще кое-что, пользуясь рекомендациями магазинщика при определении размера. Советы давались не очень дружелюбно, в интонациях ощущалось какое-то сварливое недовольство.
– Примерно десятый, по-моему, – сказал хозяин, а потом сжал губы и отвел глаза. – Конечно, все поменяется, когда она нарожает парочку детей. С этими бабами всегда так.
Его брови пребывали в постоянном движении, причем независимо друг от друга.
Джонатан и Джем отъехали на некоторое расстояние, и тогда она сказала:
– К расовым предрассудкам мне не привыкать, но с таким я сталкиваюсь впервые.
– Я знал многих женщин и был от них в восторге, – произнес Джонатан, точно копируя голос магазинщика. – Некоторые из лучших моих друзей – женщины.
– Но вы же не хотите, чтобы ваш брат женился на одной из них? – подхватила игру Джемайма.
– И к тому же вы прекрасно знаете, как падают цены на землю, если по соседству поселится женщина.
Тени деревьев, высаженных вдоль дороги, ритмично проносились над капотом машины, и солнечный свет то вспыхивал, то угасал в уголках глаз Джемаймы и Джонатана.
Она пощупала один из свертков.
– Эй, это что такое?
– Увы, там не нашлось коричневого бумажного мешка.
Она секунду помолчала.
– Понятно.
Машина свернула в подъездную аллею и объехала строй платанов, закрывающих вид на церковь. Он раскрыл дверь и пропустил ее в дом первой. Она остановилась посреди корабля и осмотрелась, стараясь ничего не упустить.
– Это не дом, Джонатан. Это голливудская декорация.
* * *
Он обошел лодку, желая посмотреть, как у нее движется работа. Почти придав носом к дощатой поверхности, с сосредоточенно высунутым и зажатым между зубами языком, она старательно возила кистью по площади примерно в один квадратный фут, что и составляло все ее достижения.
– Этот фрагмент вам очень удался, – сказал он, – но о лодке в целом этого не скажешь.
– Молчите. Переходите на свою сторону и красьте себе.
– Уже сделано.
Она хмыкнула.
– Кое-как, шаляй-валяй, представляю себе.
– Есть шанс, что вы к зиме справитесь?
– За меня, человече, не беспокойтесь. Для меня важен результат. Не брошу, пока не закончу. Ничто не заставит меня сойти с достойного и честного трудового пути.
– А я-то собирался предложить отобедать.
– Продано.
Она бросила кисть в банку с растворителем и вытерла руки тряпкой.
Приняв ванну и переодевшись, она присоединилась к нему у стоечки выпить мартини перед обедом.
– Ванна у вас потрясающая.
– Весьма польщен.
Они проехали через весь остров и пообедали в "Местечке Получше", где подавали дары моря и шампанское. В заведении было почти пусто, тенисто и прохладно. Они беседовали о детстве, о том, где джаз лучше – в Чикаго или в Сан-Франциско, о "подпольном" кино, о том, что на десерт они оба очень любят мороженые канталупки.
Они лежали бок о бок на теплом песке под небом, которое уже не было безоблачно-синим, а слегка подернулось высокой дымкой, за которой с севера неумолимо надвигалась стена тяжелых серых облаков. Вернувшись, они переоделись было в рабочую одежду, но к работе так и не приступили.
– Мне уже хватило и солнца, и песка в избытке, сэр, – сказала наконец Джемайма и, оттолкнувшись от песка, села. – А попасть под грозу я не очень жажду. Я, пожалуй, встану и поброжу по дому, ладно?
Он сонно согласился.
– Ничего, если я позвоню? Надо же известить авиакомпанию, где я нахожусь.
Он не открыл глаза, боясь нарушить блаженную полудрему.
– Больше трех минут не говорить, – сказал он, еле раскрывая рот.
Она поцеловала его в сонные губы.
– Ладно, – сказал он. – Не больше четырех.
Домой он вернулся под вечер, когда тучи заволокли все небо, от горизонта до горизонта. Джемайму он застал в библиотеке, в глубоком кресле, за папкой с эстампами Хокусаи. Некоторое время он смотрел ей через плечо, потом продефилировал к бару.
– Холодает. Хересу не угодно ли? – Голос его эхом разносился по всему нефу.
– Угодно. Хотя мне ине нравится ваш бар.
– Да?
Она прошлась с ним до перил алтаря.
– Он какой-то очень уж выпендронистый, если хотите.
– То есть инфантильный?
– Да. Вот именно. – Она приняла из его рук потирс вином и уселась на перила, прихлебывая. Он смотрел на нее с довольством собственника.
– Да, кстати. – Она резко отставила потир. – Вам известно, что в ваших владениях разгуливает сумасшедший?
– Да ну?
– Да. Я его встретила, когда шла сюда. Он рычал, как пес, и рыл яму, до ужаса похожую на могилу.
Джонатан нахмурился.
– Не представляю себе, кто бы это мог быть.
– Он еще бормотал себе под нос.
– Да?
– Нечто очень вульгарное.
Джонатан покачал головой.
– Надо бы этим заняться.
Пока он жарил бифштексы, она приготовила салат. Вернувшись домой, он первым делом положил фрукты в морозильник, и теперь, соприкоснувшись с влажным воздухом сада, пурпурные виноградины подернулись дымкой инея. Ужин был сервирован в саду, за столом из кованого железа, невзирая на вероятность дождя. Джонатан откупорил бутылку вина под названием "пишон-лонгвиль-барон", и они сели за трапезу. Наступающая ночь плавно перевела источник света с вершин деревьев на мерцающие фонарики-"молнии", расставленные на столе. Постепенно огоньки ламп перестали дрожать, воздух сделался плотным и неподвижным, лишь время от времени на севере вспыхивали всполохи зарниц, обозначавшие край грозы. Небо, по которому стремительно неслись тучи, темнело, а небольшие порывы ветра – вестового грозы – заставляли огоньки в лампах дрожать и ерошили серебристо-черную листву вокруг. Потом Джонатан еще долго помнил подобный метеору след от тлеющей сигареты Джемаймы, когда та поднесла ее ко рту.
После длительного молчания он заговорил:
– Пойдемте со мной. Я хочу вам кое-что показать.
Она последовала за ним в дом.
– Знаете, во всем этом есть что-то от фантасмагории, – сказала она, когда он извлек ключ из самой глубины ящика кухонного стола и повел ее вниз по полувинтовым каменным ступеням. – В катакомбы? Может быть, в яму с негашеной известью в подвале? Что я о вас на самом деле знаю? Возможно, мне следовало бы запастись кусочком хлеба и бросать крошки, чтобы потом выйти назад.
Джонатан включил свет и пропустил ее вперед. Она прошла мимо него, притягиваемая источаемой стенами волшебной силой картин.
– Ого! Господи! О, Джонатан!
Он сидел в рабочем кресле и глядел на нее. Она двигалась от полотна к полотну в неровном, пульсирующем ритме: очередная картина притягивала ее, а предыдущая не отпускала от себя. От удовольствия и восторга она даже жужжала – такие звуки издает проголодавшийся ребенок, когда уминает завтрак в одиночку.
Исполненная зрительными впечатлениями, она села на резной фортепианный табурет и некоторое время смотрела вниз, на кашанский ковер.
– Вы неподражаемый человек, Хэмлок.
Он кивнул.
– И все это – вам одному... Этот дом, страдающий манией величия, эти... – Она широко повела рукой, повторяя этот же жест глазами. – И все это вы держите при себе.
– Я исключительный эгоист. Хотите шампанского?
– Нет.
Она вновь опустила глаза и печально покачала головой.
– И это все для вас так важно... Даже важнее, чем убеждал меня мистер Дракон.
– Да, важно, но...
...И оба замолчали на несколько минут. Она не поднимала глаз, а он, после первого ошеломленного взгляда на нее, пытался ослабить свой гнев и замешательство, заставляя себя смотреть только на картины.
Наконец он вздохнул и, оттолкнувшись, встал с кресла.
– Так, мадам, пожалуй, отвезу-ка я вас на станцию. Последний поезд, знаете ли... – Громко начав, он закончил еле слышным шепотом.
Она послушно пошла вслед за ним по каменным ступеням. Пока они были в галерее, наверху разразилась жуткая гроза, которую они даже не слышали. Теперь они поднимались как бы сквозь слои нарастающего, но еще приглушенного шума – дождь металлом стучал о стекло, ветер выл, что-то хлопало, как флаг на ветру, вдалеке басовито ворчал гром.
На кухне она спросила:
– У нас хватит времени на бокал шампанского, который вы мне недавно предлагали?
Он прикрыл свою боль сухим холодом вежливости.
– О, разумеется. В библиотеке?
Он понимал, что и она расстроена, и постарался добить ее, используя в качестве дубинки подчеркнуто искусственную нарочитую светскость. Он весело болтал о нехватке транспортных средств в этой части Лонг-Айленда, об особых трудностях, вызванных грозой. Они сидели в тяжелых кожаных креслах, лицом друг к другу – а дождь под прямым углом лупил по витражам, стены и пол рябили красным, зеленым, голубым. Джемайма вмешалась в поток его речей, направленных лишь на то, чтобы исключить всякую возможность настоящего общения.
– Мне, наверное, не следовало вас так сразу ошарашивать, Джонатан.
– О? А как же вам следовало меня ошарашить, Джемайма?
– Я не могла продолжать... не могла, чтобы мы продолжали... оставляя вас в неведении. А более мягкого способа я найти не могла...
– Могли бы огреть меня кирпичом, Джемайма, – предложил он и рассмеялся. – На меня, наверное, затмение нашло. Что-что, а голову вскружить вы умеете. Мне давно бы следовало понять, что никакого совпадения тут быть не могло. Вы на самолете в Монреале. Вы в такси около конторы Дракона... Как все планировалось, Джемайма? Вы должны были распалить во мне желание, распалить до белого каления, а потом отказывать мне, пока я не соглашусь провести для Дракона эту санкцию? Или вы собирались нашептывать мне в ухо коварные речи, пока я лежал бы расслабленный и блаженный после совокупления?
– Нет, все гораздо примитивнее. Мне было велено украсть деньги, полученные вами за последнюю санкцию.
– М-да, прямо скажем, лобовой подход.
– Я видела – деньги лежат у вас внизу, на столе. Мистер Дракон сказал, что эти деньги вам очень нужны.
– Он прав. Но почему именно вы? Почему не кто-то другой из его холуев?
– Он решил, что я смогу быстро войти к вам в доверие.
– Ясно. И как давно вы работаете на Дракона?
– Фактически я на него не работаю. Я состою в ЦИРе, но не в Спецрозыске и Санкциях. Они выбрали кого-то из другого отдела, чтобы исключить возможность узнавания.
– Разумно. Чем же вы занимаетесь?
– Я курьер. Работа стюардессы – очень подходящее прикрытие для этого.
– И часто вам приходилось выполнять подобные задания? Забираться к кому-то в постель в служебных целях?
Она подумала и все же решила воздержаться от заведомой лжи.
– Пару раз.
Он немного помолчал, потом рассмеялся.
– До чего же мы друг другу под стать! Убийца-эгоцентрик и патриотическая шлюха. Нам бы спариться, да и посмотреть, кого мы породим. Эгоцентричная шлюха – еще куда ни шло, ничего против не имею, но убийца-патриот... Гаже ничего быть не может.
– Джонатан, – она склонилась к нему, неожиданно рассерженная. – Вы хоть представляете себе, насколько важно это задание и почему мистер Дракон так настойчиво добивается вашего согласия?
Он посмотрел на нее молча и без всякого выражения – в его намерения не входило помогать ей вести этот тяжелый и неприятный разговор.
– Я знаю, что он не посвятил вас в детали. Он и не мог этого сделать, пока у него не будет гарантий, что вы согласны. Но если бы вы только знали, что поставлено на карту, вы согласились бы.
– Вот в этом я сомневаюсь.
– Мне бы так хотелось рассказать вам. Но мои инструкции...
– Понимаю.
После паузы она сказала:
– Я старалась от этого отвертеться.
– О? Неужели?
– Днем, когда мы лежали на пляже, я поняла, что было бы гадко так поступить теперь, когда мы с вами...
– Когда мы с вами что? – Он приподнял брови, любопытствуя.
Она поморщилась – одними глазами.