Едва в воздухе смолкли последние такты увертюры, как началась настоящая демонстрация. Занавес поднялся, открывая сцену с хором тевтонских рыцарей X века, стоящих на берегах древней реки Антверп, и тут же в верхнем ярусе началась суматоха. В какофонии свистков, улюлюканья и редких хлопков сразу восемь или девять мужчин вскочили на ноги. Волна возмущения прокатилась по партеру к верхним ярусам, столкнувшись с новыми взрывами протеста. Протестующие принялись скандировать слово, которое Леони сперва не смогла разобрать. Когда звук голосов поднялся до крещендо, слово прозвучало совершенно отчетливо:
- Бош! Бош!
Крики достигли ушей певцов. Леони видела, как переглядывались певцы хора и главные исполнители, как отразилась на их лицах тревога и нерешительность.
- Бош! Бош! Бош!
Как ни хотелось Леони спокойно послушать оперу, происходящее казалось ей увлекательным. Она лично присутствовала при событии, о каких обычно лишь читала на страницах "Фигаро" брата.
По правде сказать, Леони скучала в строгих рамках обычного распорядка жизни: унылые прогулки с маман, пустые вечера в обветшалых особнячках дальних родственниц и бывших товарищей ее отца. Натужный светский разговор с нынешним другом матери, старым воякой, обходившимся с Леони как с маленькой девочкой.
Будет что рассказать Анатолю!
Однако настроение протестующих изменилось.
Исполнители, побледневшие под толстым слоем сценического грима, продолжали петь. Они не дрогнули до тех пор, пока на сцену не бросили первый снаряд - бутылка на волосок пролетела мимо баса, выступавшего в роли короля Генриха.
На миг показалось, что теперь оркестр непременно прервет игру, такой глубокой и напряженной стала тишина. Весь зал затаил дыхание, когда бутылка медленно взлетела, сверкнула в луче прожектора яркими зелеными бликами, потом с глухим стуком ударилась в полотняную декорацию и откатилась назад, в оркестр.
И сразу вернулся реальный мир. На сцене и в зале словно черти вырвались из ада. Тут же вторая бутылка просвистела над головами ошеломленных зрителей и разбилась на сцене. Женщина в первом ряду взвизгнула и зажала ладонью рот: гнусная вонь крови, гнилых овощей и грязных переулков распространилась до кресел.
- Бош! Бош! Бош!
Улыбка на лице Леони погасла, уступив место тревоге. В животе словно бабочка трепетала крылышками. Это было отвратительно, страшно и уже совсем не походило на приключение. Ее затошнило.
Четверка, сидевшая слева, вскочила на ноги как один человек и забила в ладоши, сперва медленно, и заревела по-звериному, захрюкала, замычала, заблеяла. На их лицах было жестокое злорадство. Они подхватили антипрусские лозунги, звучавшие уже во всех концах зала.
- Ради Бога, сядьте!
Бородатый мужчина в очках, судя по землистой коже, проводивший все время над чернильницей и бумагами, похлопал одного из них программкой по спине.
- Здесь не время и не место! Садитесь!
- Верно, - поддержал его спутник. - Сядьте!
Протестующий обернулся и нанес резкий скользящий удар своей палкой по костяшкам пальцев человека, сделавшего ему замечание. Леони ахнула. Человек, застигнутый врасплох быстротой и жестокостью отпора, вскрикнул и выронил программку. Его спутник вскочил на ноги, когда на разбитых костяшках выступили бусины крови. Он попытался перехватить оружие демонстранта, разглядев уже, что наконечник был усилен стальным острием, но грубая рука оттолкнула его, и он упал.
Дирижер пытался вести оркестр, но музыканты боязливо оглядывались по сторонам, и ритм становился рваным, неровным, где слишком быстрым, где слишком медленным. За сценой кто-то уже принял решение. Рабочие сцены, одетые в черное, с закатанными по локоть рукавами, внезапно показались из-за кулис и принялись выталкивать певцов с линии огня.
Дирекция попыталась опустить занавес. Противовесы загремели, слишком быстро взлетая вверх. Тяжелая ткань развернулась в воздухе, зацепилась за декорацию и застряла.
Крики стали еще громче.
Исход начался с частных лож. Трепеща перьями, шелками и золотом, буржуазные дамы устремились к выходу. Их желание вырваться отсюда передалось рядам партера, где разместились многие демонстранты, а оттуда - креслам и ярусам. Ряды за спиной у Леони пустели один за другим, публика изливалась в проход. По всему залу хлопали откидные сиденья. У выходов звенели медные кольца отодвигаемых бархатных занавесей.
Но протестующие не удовлетворились тем, что прервали представление. Новые снаряды обрушились на сцену. Бутылки, камни и кирпичи, гнилые фрукты. Оркестр покидал яму, спасая драгоценные ноты, смычки и ящики с инструментами, спотыкаясь о стулья и пюпитры на пути к выходу под сцену.
Наконец из-под полуопущенного занавеса появился директор театра, призывая к спокойствию. Он утирал вспотевшее лицо серым платком.
- Мадам, мсье, пожалуйста… Будьте добры…
Это был крупный человек, но его голосу и манерам недоставало властности. Леони видела отчаяние в его распахнутых от ужаса глазах, когда он, всплеснув руками, пытался восстановить подобие порядка в нарастающем хаосе.
Слишком слабо, слишком поздно.
Просвистел еще один снаряд - на сей раз не бутылка и не случайно подхваченный предмет, а деревяшка, утыканная гвоздями. Директора ударило в бровь. Он отшатнулся, прижав ладонь к лицу. Кровь из раны брызнула сквозь пальцы, и он завалился набок, осев на пол сцены, как детская тряпичная кукла.
Увидев это, Леони утратила последние остатки мужества.
Надо выбираться!
Перепуганная, в ужасе, она отчаянно огляделась. Нет, толпа плотно зажала ее с обеих сторон, а впереди разыгрывались самые жестокие сцены. Она оперлась на спинку кресла, в надежде спастись, перепрыгивая через ряды, но тут же почувствовала, что подол платья зацепился за болт под креслом. Пальцы отказывались слушаться, но она нагнулась, потянула, дернула, пытаясь высвободиться. По залу распространился новый крик:
- Вниз! Вниз!
Она подняла голову. Что еще? Крики неслись со всех сторон.
- Вниз! На приступ!
Словно осаждающие замок крестоносцы, демонстранты ринулись вперед, размахивая тростями и дубинками. Леони содрогнулась. Ей стало ясно, что abonne намерены взять штурмом сцену, а она стоит прямо у них на пути.
Маска приличия лопнула и слетела с парижской публики. Тех, кто еще не вырвался из ловушки, охватила паника. Адвокаты и журналисты, художники и ученые, банкиры и чиновники, кокотки и добропорядочные жены - все рвались к дверям, топча друг друга в отчаянной попытке избежать насилия.
Спасайся, кто может! Каждый за себя.
Националисты выбрались на сцену. Они с военной слаженностью сходились из всех концов зала, опрокидывая сиденья и перила, заполонили оркестровую яму, вскарабкались на подмостки. Леони все сильнее и сильнее дергала платье, пока материя не затрещала и не подалась.
- Боши! Эльзас - французам! Лотарингию - французам!
Демонстранты срывали задники, топтали ногами декорации. Нарисованные деревья и воды, камни и скалы, сказочные воины X века уничтожались самыми настоящими варварами века девятнадцатого. Сцену покрывали обломки дерева, обрывки холста и пыль - мир "Лоэнгрина" проиграл сражение.
Наконец наметилось сопротивление. Когорта юных идеалистов и ветеранов прошлых кампаний каким-то образом собралась в партере и следом за националистами выбралась на сцену. Перегородки, разделявшие зал и кулисы, были снесены. Люди прорвались за сцену и объединились с рабочими театра Опера, двигавшимися на националистов со стороны костюмерных.
Леони замерла. Зрелище пугало и завораживало ее. Красивый мужчина, почти мальчик, во взятом на вечер, слишком просторном для него костюме и с напомаженными усиками, бросился на главаря демонстрантов. Он схватил его за горло и попытался сбить с ног, но сам оказался на земле и вскрикнул от боли, когда сапог со стальным носком ударил его в живот.
- Да здравствует Франция! Вперед!
Жажда крови прорвалась наружу. Леони видела, как в глазах толпы разгорались возбуждение, ярость, как нарастало насилие. Щеки лихорадочно горели.
- Пропустите, пожалуйста! - отчаянно вскричала она, но никто ее не услышал, и выхода по-прежнему не было.
Леони отшатнулась, когда со сцены сбросили еще одного из рабочих. Тело, перевернувшись, рухнуло в опустевшую оркестровую яму и попало прямо на медные перильца. Руки и плечи упавшего обвисли, неестественно вывернутые, как у калеки. Глаза остались открытыми.
"Надо пробираться назад. Назад".
Но казалось уже, мир утонул в крови, сломанные кости, поверженные тела. Вокруг себя она видела только искаженные ненавистью лица мужчин. Не более чем в пяти футах от приросшей к месту Леони полз на четвереньках человек в разорванном жилете и смокинге. На дощатом полу сцены оставались кровавые отпечатки его ладоней.
За его спиной взметнулось оружие.
- Нет!
Леони хотела крикнуть, предостеречь, но ужас лишил ее голоса. Оружие опустилось. Удар. Человек поскользнулся, тяжело опрокинулся на бок. Он поднял лицо к нападающему, увидел нож и вскинул руку, защищаясь от опускавшегося клинка. Металл рассек пальцы. Человек взвыл, когда нож взлетел и опустился снова, глубоко войдя в грудь.
Тело задергалось, изогнулось, как марионетка в балагане на Елисейских Полях, руки и ноги дернулись и застыли.
Леони с удивлением заметила, что плачет. Потом с новой силой в ней взметнулся страх.
- Пожалуйста! - закричала она. - Пропустите!
Она попробовала расталкивать толпу плечами, но была слишком маленькой, слишком легкой. Людская масса отгораживала ее от выхода, а центральный проход был уже завален красными подушками сидений. Газовая горелка под сценой рассыпала искры, падавшие на листы забытых, рассыпанных по полу нот. Рыжие язычки, шипение желтых огоньков, потом внезапная вспышка - занялись нижние доски сцены.
- Горим! Горим!
Новая волна паники накрыла зал. Все помнили о пожаре в Комической опере, погубившем пять лет назад восемьдесят человек.
- Пропустите, - кричала Леони. - Умоляю!
Никто ее не слушал. Пол под ногами был усеян программками, перьями с головных уборов, лорнетами и театральными биноклями, крошившимися под ногами, как сухие кости в древней гробнице. Леони ничего не видела, кроме локтей и затылков, и все-таки продвигалась вперед, мучительно, дюйм за дюймом, удаляясь от самой жестокой драки.
Рядом с ней споткнулась и стала падать пожилая дама.
Ее затопчут!
Леони вскинула руку и подхватила женщину под локоть. Под накрахмаленной материей ощутила тонкую хрупкую руку.
- Я только хотела послушать музыку, - плакала женщина. - Немец, француз, мне все равно. Подумать только, увидеть такое в наше время. Опять то же самое!
Леони пробиралась вперед, поддерживая обмякшую старушку. Та, казалось, с каждым шагом становилась тяжелее. Она была на грани обморока.
- Еще совсем немножко! - кричала Леони. - Пожалуйста, постарайтесь, прошу вас. - Все, что угодно, лишь бы женщина удержалась на ногах. - Мы почти у двери. Почти выбрались.
Наконец она заметила знакомую ливрею служителя оперы.
- Помогите, ради Бога! - пронзительно прокричала она. - Скорее сюда!
Служитель мгновенно повиновался. Он молча освободил Леони от ее подопечной, подхватил старую даму на руки и вынес в фойе.
У Леони подгибались ноги, но она заставила себя идти дальше. Еще несколько шагов.
Вдруг чья-то рука схватила ее за запястье.
- Нет! - крикнула она. - Нет!
Она не даст затянуть себя в пожар, в толпу на баррикадах. Леони ударила наугад, но удар ушел в воздух.
- Не троньте меня! - завопила она. - Пустите!
Глава 3
- Леони, это я, Леони!
Мужской голос, знакомый и успокаивающий. И запах сандалового масла для волос и турецкого табака.
"Анатоль? Здесь?"
Сильные руки уже обхватили ее за пояс и выдернули из толпы.
Леони открыла глаза.
- Анатоль! - воскликнула она, обнимая его за шею. - Где ты был? Как ты мог? - Она уже не обнимала его, а нападала, в ярости колотила в грудь кулачками. - Я ждала, ждала, а ты не пришел. Как ты мог меня оставить…
- Знаю, - торопливо ответил он. - И ты вправе меня бранить, но не теперь.
Гнев ее отступил так же быстро, как и нахлынул. Она в изнеможении опустила голову на широкую грудь брата.
- Я видела…
- Я знаю, малышка, - тихо сказал он, гладя ладонью ее растрепанные волосы, - но снаружи уже солдаты. Надо выходить, пока не попали под огонь.
- Какая ненависть на их лицах, Анатоль! Они все крушили. Ты видел? Видел? - Леони чувствовала, как в ней поднимается истерика, подступает из живота к груди, к горлу. - Голыми руками, они…
- Потом расскажешь, - резко оборвал он, - а теперь надо выбираться отсюда. Пойдем!
Леони сразу опомнилась. Глубоко вздохнула.
- Вот и умница, - похвалил он, увидев ее решительный взгляд. - А теперь скорее!
Высокий и сильный Анатоль прокладывал путь сквозь массу людей, спасающихся из зала. Они миновали бархатный занавес и очутились среди хаоса. Держась за руки, пробежали вдоль балкона к главной лестнице. На мраморном полу валялись бутылки шампанского, перевернутые ведерки для льда и программки, под ногами хрустели льдинки. Они не раз поскользнулись, но не упали и наконец выбрались за стеклянную дверь на площадь Оперы.
И тут же за их спинами зазвенело разбитое стекло.
- Сюда, Леони!
Если то, что она видела в зале, казалось невероятным, то на улице было еще хуже. Демонстранты-националисты заполонили и ступени Пале Гарнье. Они стояли в три ряда, вооруженные палками, бутылками и ножами, ждали, ждали и скандировали. Внизу, на площади перед зданием Оперы, шеренга солдат в коротких красных мундирах и золотых касках, припав на колено, целилась из ружей в протестующих, надеясь на команду стрелять в воздух.
- Их слишком много, - крикнула она.
Анатоль не отвечал, увлекая ее сквозь толпу перед барочным фасадом Пале Гарнье. Добравшись до угла, он резко завернул на улицу Скриб, уходя с прямой линии огня. Их уносило людским потоком, пальцы их сцепились так крепко, что не разорвать. Почти целый квартал их вертело и бросало, как щепки в быстрой реке.
Но теперь Леони чувствовала себя в безопасности. С ней был Анатоль.
Потом раздался одиночный выстрел. На мгновение людской поток замер и тут же снова устремился вперед. Леони чувствовала, что туфельки у нее на ногах расстегнулись, потом мужской ботинок наступил на оборванный и волочащийся подол платья. Она с трудом удержала равновесие. Сзади прозвучал залп. Во всем мире казалась надежной только рука Анатоля.
- Не отпускай! - вскрикнула она.
За их спинами воздух вспарывали пули. Мостовая дрожала. Леони развернуло в толпе, и она увидела пыльный, грязный гриб дыма, серый на фоне городского неба, поднимающийся над площадью Оперы. Потом новый залп дрожью отдался в мостовой. Воздух словно затвердел и смялся складками.
- Пушки! Они стреляют!
- Нет, нет, это петарды.
Леони всхлипнула и крепче уцепилась за руку Анатоля. Они спешили вперед и вперед, не понимая, куда идут, не чувствуя времени, гонимые звериным инстинктом, приказывавшим не останавливаться, пока шум, и кровь, и пыль не останутся далеко позади.
Леони чувствовала, как слабеют ноги. Усталость брала свое, но она все бежала и бежала, пока только могла двигаться. Мало-помалу толпа стала редеть, и наконец они оказались на тихой улочке, далеко от сражения, взрывов и ружейных залпов. Ноги у нее подламывались от усталости, кожа пылала в сыром ночном воздухе.
Анатоль остановился и прислонился к стене. Леони повисла на нем, ее медные кудряшки спутанным шелком рассыпались по спине. Она почувствовала, как его руки обхватили ее за плечи, защищая и успокаивая.
Она глотала ночной воздух, стараясь восстановить дыхание. Стянула запачканные перчатки, утратившие цвет от копоти и грязи парижских улиц, и уронила их на мостовую.
Анатоль откинул рукой со лба густые черные волосы. Он тоже дышал с трудом, хоть и проводил по многу часов, тренируясь в фехтовальном зале.
Удивительно, но он улыбался!
Сначала оба молчали, пытаясь отдышаться. Горячее дыхание вырывалось в холодный сентябрьский воздух белыми облачками. Наконец Леони собралась с силами.
- Почему ты опоздал? - воинственно спросила она, как будто ничего больше и не случилось за последние несколько часов.
Анатоль уставился на нее, словно не веря своим глазам, и вдруг начал смеяться, сперва тихо, потом все громче, не в силах заговорить, наполняя тишину своим хохотом.
- Ты меня бранишь, малышка, даже в такой момент?
Леони сурово глянула на него, но тут же почувствовала, что и у нее вздрагивают уголки губ. Из груди вырвался смешок, за ним другой, и вот уже она вся трясется от смеха, и слезы стекают по чумазым хорошеньким щечкам.
Анатоль снял с себя вечерний смокинг и накинул ей на обнаженные плечи.
- Ты и в самом деле изумительное существо, - сказал он. - Просто необыкновенное.
Леони горестно улыбнулась, сравнивая свой растрепанный вид с его элегантностью. Опустила взгляд. Подол зеленого платья волочился за ней как шлейф, а уцелевшие и треснувшие стеклянные бусины висели на ниточках.
Анатоль, так же, как она, сломя голову удиравший из Оперы, выглядел почти безупречно. Рубашка с короткими рукавами осталась белой и хрусткой, накрахмаленные уголки воротничка торчали вверх, на синем нарядном жилете ни пятнышка.
Он отступил назад и поднял голову к табличке на стене.
- Улица Камартин, - прочел он. - Превосходно. Поужинаем? Ты, я думаю, проголодалась?
- Умираю с голоду.
- Я знаю здесь неподалеку одно кафе. Подвальчик известен исполнителями и их поклонниками из кабаре "Ле Гран Пинт", но на первом этаже вполне респектабельные кабинеты. Тебя устраивает?
- Вполне.
Он улыбнулся:
- Тогда решено. Хоть разок погуляю с тобой допоздна, когда хорошим девочкам пора уже спать. - Он усмехнулся. - Не могу же я доставить тебя домой к маман в таком состоянии. Она никогда мне этого не простит.
Глава 4
Маргарита Верньер вышла из фиакра на углу улиц Камбон и Сент-Оноре в обществе генерала Жоржа Дюпона.
Пока ее кавалер платил за проезд, она плотнее завернулась в свой вечерний палантин - к вечеру похолодало - и удовлетворенно улыбнулась. Ресторан был лучший в городе, всем известные окна затянуты, как всегда, бретонским кружевом. То, что Дюпон привел ее сюда, доказывало его возросшее к ней уважение. Они под руку вошли в "Вуасин". Навстречу им звучали сдержанные тихие голоса. Маргарита почувствовала, как генерал расправил грудь и вздернул голову. Он, конечно, знал, что все мужчины в зале смотрят на него с ревнивой завистью. Она пожала ему локоть и почувствовала, как он ответил тем же - жест, напомнивший о том, как они провели последние два часа. Он посмотрел на нее взглядом повелителя. Маргарита подарила ему ласковую улыбку, чуть приоткрыла губы, с удовольствием отметила, как он покраснел от воротничка до кончиков ушей. Именно ослепительная улыбка и полные губы отличали ее от обычной красавицы. В них были и обещание, и призыв.