- Что вы! Вообще о его существовании я знаю совершенно случайно.
- Как же вы о нем узнали?
- Однажды я совсем случайно видела записку, посланную на имя Курта Мейера. Она была подписана этим шифром.
- А почерк вы могли бы узнать?
- Нет. Я ведь эту записку видела только мельком в руках самого Мейера. Заметив, что я гляжу, он быстро спрятал ее в стол.
- А что вам еще известно о Т-А-87?
- Больше ничего. Этот агент очень хорошо замаскирован…
- Размаскируем! - сказал Воронцов и, пожав руку Стремянному, проводил его до порога комнаты.
Стремянной шагал по снежной улице обратно к штабу и думал:
"А ведь она права. В ящике должно быть второе дно… Но как проникнуть в это потайное нижнее отделение?.."
Теперь он точно вспомнил один давний, казалось бы, совсем незначительный разговор с Соколовым.
Он, Стремянной, предложил заменить громоздкий кованый сундук обычной несгораемой шкатулкой. Соколов решительно отказался.
- Зачем это? - сказал он. - Все у нас в финчасти привыкли к этому сундуку. Вы только посмотрите, какая работа. Искусство, можно сказать! А насчет прочности, уж я за него ручаюсь! Из любого огня цел выйдет. Обратите внимание, какой толщины у него дно. Шлак, товарищ начальник, и отличное железо, чуть ли не в палец толщиной!
В самом деле, дно было какое-то необыкновенно толстое. В нем вполне могло поместиться секретное отделение.
Теперь понятно, почему Соколов так не хотел заменить этот трофейный сундук обыкновенным денежным ящиком… Может быть, он нарочно испортил старый ящик, когда узнал, что захвачен сундук, в котором есть секретное устройство.
Да, но все-таки, как же его открыть?! Может, просто подорвать? Но тогда, само собой, пропадут все материалы…
Он вернулся к себе в штаб и первым делом зашел к Ястребову.
Ястребов, не перебивая, выслушал его.
- Вот что, Стремянной, - сказал он, - надо во что бы то ни стало открыть сундук. Поговори с нашими инженерами. Подумайте, посоветуйтесь. Авось, сладите как-нибудь. Не такие крепости брали.
Глава шестнадцатая. Неожиданная находка
Зеленый дом, который еще недавно принадлежал бургомистру, был виден издалека. Двухэтажный деревянный, но оштукатуренный снаружи, он казался каменным. Высокие, закругленные наверху окна, массивная дубовая дверь, балкон, лепной карниз… Словом, дом был просторный и даже богатый. От калитки в высоком железном заборе вглубь большого сада вела дорожка. Бургомистр любил прогуливаться по ней, вернувшись вечерком из городской управы. Он любил также стоять на верхней ступеньке крыльца, заложив руки за спину. Затем он неторопливо открывал тяжелую дверь, входил в дом, и дверь наглухо закрывалась. Всего в доме было десять комнат - шесть внизу и четыре наверху, не считая кухонь, которых было две, и других подсобных помещений.
Бывший бургомистр свез к себе со всего города все, что только нашлось ценного и что не успел взять Мейер. Поэтому дом несколько напоминал мебельный магазин. В некоторых комнатах стояло по два громоздких кожаных дивана, в других - по нескольку столов красного дерева. Столы были расставлены по углам, скорее для симметрии, чем для удобства. Очевидно, рано или поздно, все это предполагалось перевезти в Германию.
Конечно, когда в доме поселились ребята, многое пришлось перестроить, переделать, переставить. Музейные вещи отправили в музей, несколько письменных столов и диванов увезли в горсовет и другие учреждения, в которых пока не было ничего, кроме стен. Зато в доме появилось много кроватей, шкафиков, тумбочек, которых прежде здесь не было, - одни были перенесены из тех домов, где ребята жили прежде, другие удалось разыскать в покинутых квартирах и в разрушенных домах.
Часть мебели, собранной бургомистром, Клавдия Федоровна решила оставить в детском доме. Ее разместили в столовой, в комнате отдыха, в библиотеке. Получилось очень хорошо, уютно, красиво.
Однако устроиться как следует было не так-то легко.
Вот уже прошло несколько дней с тех пор, как Клавдия Федоровна с ребятами расположилась в доме бургомистра, а работе не видно было конца-края.
Но это была веселая и приятная работа. С шумом, со смехом, со спорами перетаскивали ребята с места на место столы, шкафы и диваны, перебирали посуду на полках, развешивали занавески.
Каждому хотелось придумать что-нибудь такое, чтобы другие удивились и похвалили.
И только двое ребят почти не принимали участия в общей работе. Это были Коля Охотников и Витя Нестеренко.
В это утро Коля и Витя поднялись еще затемно. Тихо ступая, чтобы никого не разбудить, прошли в столовую и сели за стол. Они старались спорить негромко, но оба все больше и больше горячились.
- Нет, - говорил Витя, слегка заикаясь от волнения. - Н-нет, н-никуда я б больше не пойду. Достаточно позавчерашней истории… Ты что, в самом деле, хочешь, чтобы нас выгнали?
- Никто нас не выгонит, - сердито отвечал Коля. - Это она просто так говорит. Не за что нас выгонять. Ничего мы такого не сделали.
В глубине же души Коля сам считал себя виноватым. Ребята уже знали, что Курт Мейер успел застрелиться. И больше всего Колю мучило то, что он не догадался кликнуть патруль. Подумать только, - если бы ему пришло в голову послать Витьку вниз, в город, - они бы взяли Курта Мейера живьем. Он не успел бы застрелиться, другими словами - не ушел бы от расплаты и не унес с собой денные сведения, какие от него можно было получить.
Всю ночь Коля ворочался с боку на бок, мысленно споря с Клавдией Федоровной, представляя себе, как бы они принесли в комендатуру раненого Курта Мейера, если бы все было сделано, как надо, и он бы не застрелился. К утру в голове у него созрел новый план. Они с Витькой в полной тайне будут продолжать поиски и докажут… Что докажут - он не договаривал даже себе. Но, кажется, больше всего ему хотелось доказать, что они вовсе не дети, могут довести начатое до конца и при этом поступать продуманно, толково, по-мужски. В городе еще немало закоулков. Даже здесь, рядом…
Конечно, все это рискованно. Но если они найдут картины, то никто не скажет им ни слова. Больше того - и вчерашнее забудется…
Предстоящий поход он решил назвать "операция КВ". Название это получилось от соединения начальных букв двух имен "Коля - Виктор". Правда, правильнее было бы сказать "НВ", но в спешке Коля как-то упустил из виду, что по-настоящему его зовут Николай.
После того как операция получила собственное название, ему стало даже весело, вчерашнее показалось пустяками и ужасно захотелось поскорее все начать. Улизнуть незаметно из дома и - айда!..
И вдруг все планы рушатся… Да еще из-за чего? Из-за рассудительного, скучного, благоразумного Витьки! Из-за его лени и трусости!
Коля просто задыхался от злости. Он бранился, спорил, убеждал, уговаривал, но все было напрасно. Витька упрямо стоял на своем:
- Сказал, что не пойду, и не пойду!
Кончилось тем, что Коля крикнул:
- Ну и оставайся! - накинул на плечи ватник и, хлопнув дверью, выбежал во двор.
Витя минут десять молча сидел за столом. Пока они с Колей спорили, за окном уже совсем рассвело. Ночной сумрак понемногу растворился в солнечном морозном сиянии.
А дом между тем просыпался. За стеной смеялись девочки. В сенях плескалась вода. Кто-то, топоча ногами, пробежал по коридору.
"До завтрака еще добрых полчаса, а то и час, - подумал Витя. - Пойти, что ли, посмотреть - может, он не ушел? Все-таки одному идти на такое дело страшно…"
Он надел свое пальтишко и вышел на крыльцо.
Утро было тихое, безветренное. На перилах крыльца лежала полоска снега, такого нежного, пушистого, легкого, что хотелось его потрогать и было жалко.
Витя медленно спустился по заснеженным ступеням. Под ногами похрустывало. Дышалось как-то удивительно глубоко и спокойно.
Пройдя несколько шагов, Витя остановился, близоруко оглядываясь. Где же Колька? Неужели все-таки ушел? Он успел заметить, как в приоткрытую дверь высунулась голова Маи и тут же исчезла.
И вдруг он услышал откуда-то из-за погреба голос товарища:
- Витька, а Витька!.. Иди-ка сюда!..
Голос был несердитый, в нем слышались только нетерпение и озабоченность.
Почти счастливый от того, что Коля здесь, во дворе, и никуда не ушел, Витя безропотно пересек двор.
Он нашел своего друга в укромном углу, между погребом и сараем, на гребне высокого сугроба.
Коля стоял, держась за остроконечные пики забора, и смотрел в соседний сад, туда, где совсем еще недавно среди старых лип и густых кустарников прятался страшный дом гестапо.
- Вот что, Виктор, - сказал он деловито, - необходимо осмотреть пожарите.
- Чего же там осматривать? - робко спросил Витя. - Все же сгорело.
- А может, не все?
- Все равно нельзя. Говорю тебе - я не пойду со двора.
Коля пожал плечами:
- Так ведь это же и есть двор!
Витя помотал головой:
- Не наш.
- Нет, наш. Тут теперь пустырь. Никто не живет. Мы даже можем попросить, чтобы забор сняли… Ну что - идешь?..
"Надо ему хоть в чем-нибудь уступить, - подумал Витя. - Он же все-таки не ушел со двора, а ведь ему так хотелось!"
Он вздохнул и сказал нехотя:
- Ну ладно, пойдем, пожалуй.
- Кругом, что ли, или прямо через забор?
- Прямо.
Они быстро перелезли через забор и, спрыгнув, увязли по колено в глубоком снегу. Вблизи пожарище казалось еще страшнее и непригляднее, чем издали. От дома сохранился только каменный фундамент. На нем беспорядочной грудой лежали обгорелые балки, куски штукатурки, лопнувшие от жара кирпичи. Мальчики обошли фундамент кругом и остановились. Перед ними были заваленные кирпичом ступеньки, ведущие в подвал, и низкая, обитая железом дверь с толстым незадвинутым засовом.
Дверь была приоткрыта.
- Войдем? - спросил Коля.
- Лучше не надо, - нерешительно ответил Витя, - сам понимаешь…
Коля вдруг рассердился.
- Что я понимаю? Ну, что я понимаю? - закричал он. - Вот что я тебе скажу, Виктор: если бы эта несчастная Майка не увязалась вчера за нами, все было бы по-другому. Ведь это она первая полезла вниз, а я бы сообразил, что надо позвать патруль…
- Как же! Сообразил бы ты!..
- Говорю тебе - сообразил бы… И ты бы сообразил, только у нас не было времени думать. Она полезла, и нам пришлось лезть. Не оставлять же было ее одну… Ух, попадись она мне теперь, я ей так дам!..
- Ну, ладно, ладно, пойдем лучше посмотрим, что там есть, пока Клавдия Федоровна из дому не вышла.
Они потянули к себе тяжелую дверь, она медленно, но плавно отворилась, и мальчики оказались в узком каменном коридоре. Должно быть, он разрезал подвал на две части по всей длине дома, но сейчас им удалось пройти по этому коридору всего пять или шесть шагов. Дальше коридор был завален битым кирпичом, железом, осыпью штукатурки. Только одна дверь налево - ближайшая к входу - уцелела, хоть никакой надобности в ней уже не было. Рядом зиял пролом, вдвое более широкий, чем эта тюремная, низкая, обитая железом, страшная дверь. Мальчики молча осмотрели ее, пощупали, заглянули в окошечко. Им обоим было не по себе.
- Уж если попадешься за такую дверь, так не выбраться, - тихо сказал Витя.
- Бывает, и выбираются, - ответил Коля.
Они пролезли в пролом и теперь стояли посреди камеры с серыми бетонными стенами и полом из больших каменных плит. Два узких, закрытых решеткой окошка почти не подымались над уровнем земли. Но в камере было совершенно светло. Бело-голубой зимний свет щедро лился сквозь разрушенный потолок.
- Как ты думаешь, здесь расстреливали? - шепотом спросил Витя.
- Нет, наверно. Уводили куда-нибудь, - так же тихо ответил Коля. - Представляешь себе: ночь, люди спят вот на этих нарах. Вдруг открывается дверь, кричат "выходи" и ведут убивать. Ой, смотри, что это?
- Где? Где? Ничего не вижу…
- Да вот, на стене! Над самыми нарами… Смотри, написано…
- Верно.
Мальчики взобрались на нары и стали внимательно разглядывать неровные, выцарапанные каким-нибудь гвоздем или осколком стекла неуклюжие буквы.
"Федя, молчи!" - приказывал кто-то кому-то.
"Валечка, меня убили 27 окт. Вырасти детей" - и подпись. Только никак нельзя ее разобрать…
- Знаешь что, Витька, - сказал Коля, - надо позвать Клавдию Федоровну, может она прочтет. Это надо передать.
- Угу, - сказал Витя. - А вон там, выше, смотри, какая длинная надпись. Давай-ка прочитаем.
И мальчики, привстав на цыпочки, принялись читать.
Прошло добрых десять минут, пока они разобрались в этих неверных линиях, царапинах, щербинах, покрывающих бетон.
"Товарищи, мы умираем, - было выведено на стене. - Осталось жить три часа. Боритесь, работайте, живите. Мы держались до конца". И пять фамилий: "Шубин, Фомичев, Коробов, Самохин, Кондратенко".
- Слушай-ка, - сказал вдруг Витя, - а ведь Шубин - это, наверно, отец нашей Маи. Помнишь, он был арестован, да так и пропал…
Коля, ничего не отвечая, повернул к Вите голову. Он смотрел на него большими потемневшими глазами. Ему вдруг представился отец Маи, еще молодой, худощавый человек в железнодорожной форме. Наверно, это он и писал. Потому и подпись его стоит первой. Да и написано очень высоко, а он как раз высокий был…
Разыскивая новые надписи, Коля присел на корточки и с трудом стал разбирать почти скрытое тенью от нар слово, смысл которого полностью никак не мог до него дойти, а когда, наконец, дошел, Коля даже вздрогнул и невольно схватился за Витино плечо:
- Витя, смотри, что здесь написано!..
- Что? Что?
- Написано - опасайтесь!.. Видишь?
Виктор взглянул через его плечо, но так ничего и не увидел, кроме каких-то царапин на штукатурке.
- Не вижу, - сказал он, поправляя очки. - Хоть убей, не вижу.
- Да ты посмотри внимательнее… Ну, куда ты смотришь? Вот внизу, у самых нар: "О-па-сай-тесь". Последние буквы совсем вправо, под нары ушли. И дальше что-то написано. Наверно, имя того, кого опасаться надо. Только там темно. Не видать ничего… Где бы нам спички достать?..
- Мальчики, вы тут? - вдруг услышали они сверху голос Маи.
Подняв головы, они увидели в просвете между двумя балками ее раскрасневшееся на морозе лицо.
- Как вы туда забрались - по лестнице или через потолок? Я сейчас тоже к вам спущусь.
- Нет! - не сговариваясь, крикнули Коля и Витя. И, соскочив с нар, стремглав выбежали во двор.
- Куда же вы? - подозрительно спросила Мая. - Нашли небось что-нибудь и прячете…
- Просто там ничего хорошего нет, Мая, - как-то по-новому, мягко и дружески, сказал Коля. - Пойдем лучше отсюда. В других местах поищем. - И он соскочил на землю с кучи битого кирпича.
- Ага! Вот тут кто! - вдруг послышался откуда-то из-за трубы знакомый голос. - И всюду-то они бегают, всюду бегают…
Ребята оглянулись. В нескольких шагах от них, на обгорелой балке, стоял Якушкин, зябко поеживаясь в своем стареньком пальто. В руках он держал неизменную металлическую треногу от фотоаппарата, а сам фотоаппарат в потертом кожаном футляре висел у него на ремне через плечо. Темные выпуклые глаза его смотрели сквозь треснувшие очки удивленно, встревоженно и как будто недовольно.
- Что это вы в подвалах делаете? - ворчливо сказал он, подходя к ним поближе. - Так и хочется вам, видно, на мине подорваться.
- А мы только так - вошли, посмотрели - и сразу назад, - виновато сказал Виктор.
- Назад!.. - усмехнулся Якушкин. - Уж когда мина взорвется, назад не вылезешь!..
- А вы знаете, что мы там видели? - сказал Коля.
- Ну что? Что? - не то покашливая, не то посмеиваясь, спросил Якушкин и поправил сбившиеся на бок очки. - Цепи какие-нибудь страшные?
- И вовсе не цепи, - сказал Виктор, - а стенку с надписями… Там осужденные на смерть свои имена оставили…
Коля оттеснил Витю и взволнованно заговорил:
- И еще там о каком-то предателе написано… На стене, под самыми нарами… Сказано - опасайтесь, а кого опасаться - я не разобрал!.. Там темно. Спички у вас есть?.. Давайте посмотрим!
Мая даже руками всплеснула.
- Ну, не стыдно вам самим все видеть, а мне неправду говорить! - И она бегом бросилась к заваленной кирпичом лесенке.
- Мая!.. Мая!.. Не ходи, - закричал Коля, но девочка уже исчезла за дверью.
- Вот баловники, - покачал головой Якушкин. - Вот баловники! И ничего-то они не боятся!.. Ну ладно, пойду уж и я посмотрю, что там за надписи такие…
Мелкими шажками, чтобы не зацепиться за какой-нибудь камень, он вслед за Маей, кряхтя, стал спускаться в подвал.
Мальчики посмотрели друг на друга и медленно пошли вслед за ним.
Они увидели Маю на нарах. Она стояла, вытянув шею, и читала выцарапанные на бетоне надписи. Ее косынка сбилась на затылок и косички болтались из стороны в сторону, когда она быстро поворачивала голову, выискивая все новые и новые надписи. Лицо у нее было серьезное, а глаза почти не мигали. Она боялась пропустить хотя бы одно слово, которое могла разобрать на этой скорбной стене. "Хорошо, если бы не увидела", - подумал Коля, замирая от жалости и сочувствия. Но Мая уже все увидела, все прочитала и все поняла. Она вдруг схватилась своими худенькими руками за стену, как раз в том месте, где виднелось глубоко и четко выцарапанное в цементе родное ей имя.
- Папа!.. Папа!.. - закричала она, и слезы ручьем потекли по ее лицу.