– Посмотрите туда, – сказал майор, указывая карандашом.
Допрашиваемый резко повернулся на стуле и замер, ошеломленный. Рот его приоткрылся, как у боксера, которому нанесли боковой удар в челюсть. Подводный аппарат, очищенный от песка, тщательно вытертый, блестел черным лаком приборной панели, анодированными крышками герметических устройств, никелем трубок и латунью, как новенький. Словно никто к нему не прикасался и злым миражем было плавание в ледяной глубине, совершенное на нем. Майор, продолжая держать в руке шариковый карандаш, подошел к аппарату. Ткнув в места для пловцов, спросил жестко:
– Здесь были вы! А тут кто?
Удар, к которому не готов, всегда очень болезнен. Допрашиваемый уперся взглядом в пол. Майор кивнул сержанту. Тот перешел к окну, загородив его. Наступил момент, вероятность которого была предусмотрена, – задержанный мог рвануться к окну.
Но ничего такого не произошло. Человек, опустив голову, посидел, подумал, потом хлопнул ладонями по коленям и решительно выдохнул:
– Да... Я обманул. Нас было двое... Те, кто организовал нашу переброску, предупредили меня: если будешь от всего отказываться, получишь срок только за себя, а проболтаешься, что вас было двое, – получишь и за себя и за второго, даже если он убежит. И точно, на что я могу рассчитывать сейчас?
– Мы можем гарантировать вам все права, всю защиту, предусмотренные Уголовно-процессуальным кодексом Латвийской ССР, – сухо сказал майор.
– А это не так мало, – добавил полковник Бондаренко. – Надо только выкладывать правду.
– Хорошо. Деваться мне некуда. Буду говорить правду. Хотя половину я уже сказал прошлой ночью... Сначала все было так, как вы знаете: и увольнение с работы, и знакомство с евангелистом, и подводные тренировки... Но в самом конце тренировок в клуб на "пикапе" привезли вот этот аппарат, двухместный. Инструктор сказал, что второе место – тренерское, то есть его: он сам пойдет со мной под воду, проверить, как я управляюсь в разные трудные моменты.
Все так и было, как он сказал. Нас на баркасе вывезли в море, так, миль на пять от острова, команда на судовой лебедке спустила аппарат к воде, мы с инструктором заняли места, я – головное, он – у меня в ногах, пошли на среднюю глубину. Сигналы были такие: два толчка в мою ногу – "заглох передний мотор", три толчка – "впереди, на поперечном курсе – неизвестный предмет", один толчок – "внимание, подходим к месту высадки". Я все выполнил правильно: когда заглох мотор, включил дублирующее зажигание, перед поперечным предметом ушел в глубину, а на подходе к месту выключил двигатели.
Думал я, что с аппаратом, на котором сдавал экзамен, больше не встречусь. И, прямо скажу, очень удивился, когда недели через две увидел его на палубе рыбачьей шхуны, которая, как я знал, везла меня в море уже для броска. Помнится, вышел я на палубу в гидрокостюме, но еще без маски и, конечно, без ласт. Вижу, команда спускает вот этот самый аппарат в воду. Тут же был и евангелист. Я к нему: что эта картина означает? Он спокойно объяснил: ничего страшного, вы пойдете не один. Я глаза вытаращил – неужели с инструктором, пропади он пропадом?
"Нет, – говорит, – с вами пойдет наш человек. У вас свое задание, у него свое". Протестую, говорю, не выйдет, так мы не уговаривались. Неизвестно, что за человек, может, настоящий шпион? Попадется, еще стрелять начнет, и я через него погибну.
Евангелист успокаивает: не волнуйтесь, он даже не видел вас в лицо. Он ничего о вас не знает, так же, как и вы о нем. Просто вы – два пассажира одного поезда, и ничего больше.
И тут как раз на палубу выходит второй аквалангист. Я сразу натянул свою вязаную шапочку на самый нос; не знает, и не надо ему знать. Но он и сам поспешил отвернуться от меня и тут же шмыгнул в каюту... Вот так мы и поехали.
– Значит, вся остальная часть ваших первых показаний остается без изменений? – спросил майор Савин.
– А чего в ней менять, там все правда.
– И насчет открыток тоже?
Допрашиваемый явно растерялся.
– Я уточняю вопрос. Имеют ли найденные при вас открытки с видами городов Риги и Вильнюса какое-нибудь отношение к заданию, полученному от так называемого "евангелиста"?
– Это опознавательный знак, – пробормотал Бергманис, опустив голову.
8
На Бергманиса было возбуждено уголовное дело.
Оперативной группе, которую возглавил майор Савин, была дана задача установить личность второго нарушителя границы. Сроки для выполнения задачи давались минимальные.
Единственным источником сведений по-прежнему оставался Бергманис.
Находясь под стражей, он начал волноваться: почему, после того, как сделано такое важное признание, раскрыто значение цветных открыток, им вдруг перестали интересоваться, забыли на целых два дня?
Но эта "внезапная утеря интереса" была умным психологическим ходом следователя. Опыт подсказал майору Савину, что нарушитель границы Бергманис не относится к той категории отлично управляющих своими эмоциями, прошедших всестороннюю подготовку диверсантов, на обучение которых западные разведки тратят немалые средства. Сырьем для тех "кадров" являлись либо молодые люди с авантюристическими наклонностями, к которым разведка присматривалась еще в колледже, либо отпетые уголовники, ради денег готовые на все.
В последнее время, правда, сюда прибавились и отщепенцы, люто ненавидящие свою недавнюю родину и готовые напакостить ей всеми средствами. Формально к этим последним можно было отнести и Бергманиса, если бы не один момент, не укладывающийся в рамки сложившихся представлений.
Бергманис, как уже было известно майору, действительно в позапрошлом году приезжал к своей сестре. Она уважаемый человек в колхозе. Долгие годы заведовала молочной фермой. Награждена орденом. Сейчас на пенсии. О брате отзывается исключительно тепло. Сказала, что в колхозе брату очень понравилось и что он всерьез делился с ней планами о возвращении на родину отцов.
О том, что Бергманис вернулся и каким образом, сестра, естественно, не знала.
Вторым сомнением в пользу Бергманиса была та его поистине шоковая реакция на внезапное появление акватандема, которую наблюдали все присутствующие в кабинете начальника погранотряда полковника Бондаренко.
Скептик возразил бы, что опытный, выдрессированный диверсант может разыграть еще и не такую реакцию.
Для возражения скептику в запасе оставался аргумент, связанный с пачкой денег, которая была спрятана в лесу.
К встрече с Бергманисом, от которой зависело очень многое, майор Савин готовился очень обстоятельно и даже не спеша. Это могло показаться удивительным в условиях, когда дорога каждая минута.
Майор пошел обедать домой. До дома было недалеко, пятнадцать минут ходьбы. Оказалось, что эти пятнадцать минут могут стать очень приятными, если ты всем существом своим, всей кожей чувствуешь: идет весна!
Пообедали вдвоем с сыном-десятиклассником. Мать заведовала заводским парткабинетом в соседнем большом портовом городе, с работы возвращалась под вечер. После обеда майор прилег на диван с газетой в руках. Старался не думать о предстоящем допросе. Это было необходимо – думать о чем угодно, только не о главном. Нужно было снять напряжение.
Так расслабляется бегун перед стартом, солдат перед атакой, хирург перед тем, как лицо его закроют стерильной повязкой и натянут на руки тонкие резиновые перчатки...
Когда арестованного ввели в комнату для допросов, он увидел, что человек, в чьи руки, как можно было догадаться, передана его, Зигурда Бергманиса, судьба, сидел за столиком и улыбался.
Кивком головы отпустив конвоира, майор обратился к Бергманису.
– Садитесь... Вы удивлены, что я улыбаюсь?
– Да, – промямлил Бергманис, с опаской усаживаясь на приготовленный стул.
– Я думаю о странностях человеческой судьбы. Конкретно о вас... Ведь вы, если вы верующий, должны благодарить бога за то, что попали в руки пограничников, теперь вашей жизни ничто не угрожает... А если бы не пограничники, если бы все прошло гладко, как было задумано, без отклонений от плана, разработанного там, за советской границей, вы не остались бы в живых.
– Почему? – с недоумением протянул Бергманис.
– А потому, что вы – пешка в большой игре. И по правилам этой жестокой игры вас после отведенной роли надлежало уничтожить... Сколько денег было в пачке? – вдруг изменив тон, быстро спросил майор.
– Два... Двадцать тысяч рублей, – по-прежнему растерянно ответил Бергманис.
– Вы их видели? Считали?
– Нет. Эту пачку мне дали уже в чехле, расписанном под бересту... Правда, было сказано, если я попаду не в березовый, а в сосновый лес, нужно, вытащив на время деньги из чехла, вывернуть его наизнанку: обратная сторона разделана под сосновую кору.
– Та-ак, – пропустив мимо ушей пояснение насчет сосновой коры, сказал майор. – Значит, вы денег и не видели и не считали.
– Не видел и не считал.
– Сколько там было ваших?
– Десять тысяч.
– А вторая половина?
– Ее надо было отдать тому, кто объявится... Это связано с открытками, – вдруг заторопился Бергманис, обрадовавшись, что у него наконец-то появилась возможность сказать что-то от себя. – Я про открытки изложу все подробно-подробно.
– Пока не нужно, – остановил майор. – Пока продолжим с деньгами... Интересно, каким образом вы смогли бы истратить эти деньги? – Майор выдвинул ящик письменного стола, вынул знакомый Бергманису туго наполненный чехол, приоткрытый с одной стороны, бросил его на стол.
– Вот, берите свою половину.
Бергманис машинально протянул руку к чехлу, с трудом извлек оттуда толстую пачку денег, упакованную по банковским правилам шнурком с печатью. Осмотрел. Сверху и снизу были знаки по сто рублей.
– Попробуйте вытянуть сотню, – сказал майор. – Нет, дайте я сначала разрежу шнурок.
Маленькими ножницами майор разрезал шнурок, опять бросил пачку на стол. Она слегка подпрыгнула, оставаясь по-прежнему единым целым.
– Вы еще не догадываетесь?
– Н-нет.
– Это самая обычная вульгарная "кукла".
Все еще не веря, Бергманис попытался было отнять от пачки хотя бы одну из верхних сотенных. Ничего не получилось. Купюра была приклеена. Он попробовал ногтями разделить пачку на части. И это сделать не удалось.
– Ничего не выйдет. Я уже пробовал. Эта "кукла" с удивительной правдоподобностью отлита из пластмассы. Что же касается верхнего и нижнего денежных знаков, это тоже "липа". Понимаете, что вы заранее, еще там, на острове, были обречены. Потому что фактически вам не дали ни копейки, и "представитель угнетенной религиозной общины", который должен был прийти за деньгами, тоже "липа"! Но для чего же все это затевалось? А для того, чтобы прикрыть Бергманисом другое действующее лицо. Прошу точно и тщательно описать внешность вашего спутника, второго аквалангиста.
– Ах, господи, да я бы с радостью, – встрепенулся Бергманис, – с большой бы радостью, но ведь это подлинная правда – я его почти не видел, что же теперь делать-то? Я бы с радостью!
– Почти не видел, – повторил майор. – Значит, что-то все же видел. Говорите.
– Сейчас, сейчас, – опять заволновался Бергманис. – Это значит, когда он, второй то есть, вышел на палубу без маски и, увидев меня, сразу шмыгнул обратно в каюту, вот тут только я его и разглядел... Меньше полминуты.
– Его возраст?
– Да нестарый еще человек, моложе меня... Мордастый. Смуглый, вернее, загорелый. Небритый. Рост повыше среднего. Крепкий. Юркий: увидел меня, повернулся – и нет. А вход в каюту низкий.
– Это все, что вы знаете о нем?
– Нет, не все, – расхрабрился Бергманис. – Уже в самую последнюю минуту, когда я подошел к трапу, – мы на аппарат с трапа садились, – евангелист вдруг занервничал да как рявкнет: "А где же Арвид? В чем дело?" Вот тут я узнал, как зовут второго. В ответ на нервные крики он вышел из каюты не спеша, важный, полностью одетый. Разлапистый, круглоглазый, как здоровенная черная лягушка.
Майор записывал. Вскинув голову, спросил:
– Ну, а как вы действовали у места высадки? У советского берега?
Бергманис медленно вспоминал.
– По сигналу Арвида я заглушил мотор... Это было уже недалеко от берега... Аппарат лег на грунт. Арвид подтянулся ко мне, заменил меня на моем месте, даже, помню, локтем толкнул, я раза два гребнул ластами, пошел вверх и, когда надо мной засветлело, медленно высунул голову. Огляделся, вижу – вот он, берег... И вдруг ударил прожектор...
– Дальше мне все известно, – остановил майор. – А теперь насчет метеообстановки. Может быть, что-нибудь знаете? Только не выдумывайте – нет так нет.
– Кое-что могу сообщить, – упрямо мотнул головой Бергманис. – Из гавани мы вышли вслед за штормом, сразу... Это я точно знаю, что вслед, – мы ведь до этого часа три у пирса отстаивались.
– Значит, был шторм?
– Еще какой! Все свистело, ревело, снег, дождь, гавань, как рыжим одеялом накрыта. Помню, у меня живот схватило, я выполз на палубу, направился в гальюн. Тут навстречу мне двое из команды, не разговаривают, а кричат. Один другому показывает на небо. "Началось, – кричит, – по графику, а вот когда кончится?" Второй тоже на крике отвечает: "Как кончится, сразу выйдем. Пойдем вприжимку к шторму, в тихой полосе у него за спиной!" И оба заржали.
Майор помолчал. Встал с места, сделал несколько шагов взад и вперед со своей стороны стола. Взгляд все время держал на Бергманисе, но думал о чем-то другом.
Если верить Бергманису, операция была продумана очень тщательно: на воде – судно с аквалангистами идет сразу вслед за штормом; на берегу – второй аквалангист выходит сразу вслед за первым, все рассчитано до мелочей. И то, что советский сторожевой корабль, занятый борьбой со штормом, на какое-то время отвлекается от нормального несения службы; и то, что пограничники, заметив первого аквалангиста, на какое-то время все внимание обращают на него. Время это – считанные минуты, однако второй нарушитель границы сумел ими воспользоваться.
Второй нарушитель...
– А ну-ка вспомните, Бергманис, что вы можете еще сообщить мне об этом вашем Арвиде? Может, тренер что-нибудь говорил, а может, вы его и на берегу встречали среди тех, кто вас окружал?
Бергманис долго силился вспомнить.
– Нет. Больше ничего не знаю. А вот о куртке с шапкой могу рассказать. Вдруг пригодится.
– Говорите, говорите.
– Все те разы, когда мы уходили в море на тренировку, я переодевался в маленькой каюте на баке. Ну, и в последний раз я тоже, как поднялся на борт, пошел, конечно, в свою каюту. А там так: иллюминатор, под ним маленький столик, принайтовленный к полу, впритык к нему стул. А за стулом по той же стороне койка. Проход узкий. Я вошел, вижу на койке чей-то портфель темно-красный. Мы уже шли в море. Я переоделся, сел на койку, делать было нечего, решил посмотреть, что там, в портфеле. Может, он для меня предназначается. Раскрыл. Сверху – целлофановый пакетик. Маленький, в ладонь. В нем что-то лежит. Я потянул, а оно выпрыгнуло и превратилось в большую пушистую меховую шапку. Я ее сжал, и она вся в ладони уместилась. Сунул я шапку назад в пакетик, вижу: в портфеле черная нейлоновая куртка. Вытащил, развернул. Тоже какая-то непонятная. На подкладке – соска, как у спасательного жилета. Только было я решил ее надуть от нечего делать, как в каюту ворвался тренер. Выхватил у меня куртку, бросил ее в портфель, сунул его под мышку и убежал.
– М-да, – буркнул майор Савин. – Ну, что ж. Перейдем тогда к открыткам.
"Открыточная история", рассказанная Бергманисом, хотя и оказалась любопытной, но только усложнила положение дел. Если до этого майор Савин информировал своего начальника в общих чертах, то теперь наступила пора доложить обстоятельно. Нарушение границы было квалифицированным, дерзким, и майор по своему опыту знал, что работа предстоит сложная.
9
Виталий Иннокентьевич Сторожев принадлежал к молодому послевоенному поколению чекистов. Высокообразованные – полковник был кандидатом юридических наук, – воспитанные в традициях кристально честных соратников Дзержинского, наследовавшие опыт Великой Отечественной войны, эти чекисты успешно несли сложную службу по охране государственной безопасности.
Виталию Иннокентьевичу было едва за сорок. Характер он имел спокойный, в обращении с окружающими всегда был ровен, выдержан. Кабинет его был обставлен с той лаконичностью и простотой, которые всегда свидетельствуют о хорошем вкусе.
Майора Савина полковник встретил приветливо.
– Усаживайтесь, Александр Степанович. Вижу, вы прибыли с многообещающей папкой.
– Увы, папка пока только обещающая, – в тон начальнику ответил майор Савин. – Протокол допроса нарушителя границы Бергманиса и вот эти открытки, о которых вы уже знаете.
Полковник взял обе открытки. Сначала, держа их в пальцах, поднес к свету настольной лампы, затем положил на стол перед собой.
– Совершенно безобидные. На одной – новый микрорайон в Вильнюсе, на другой – хорошо знакомый рижанам уголок парка возле памятника Райнису. Вверху – по одному проколу, из чего можно сделать вывод, что открытки уже висели на стене.
– Очень похоже, но это не так. Проколы – элемент конспирации. Докладывайте.
– Как, показал Бергманис, – начал майор Савин, – он в случае удачного перехода границы должен был сразу направиться к сестре и признаться ей во всем. Вернее, не во всем, а только в том, что перешел границу нелегально. Сестра, которая до сих пор пользуется большим авторитетом и в колхозе и в районе, конечно бы, огорчилась и тут же приняла все меры к облегчению участи брата. Предполагалось, на ее хлопоты уйдет два-три дня. За это время Бергманис должен был успеть связаться еще с одним человеком.
– Ишь, как все гладко, – вставил полковник. Он снова взял открытки. – Ну, а что бы стало с этими штуками в случае провала?
– Ничего. Задержанный говорит, что в случае провала вопрос с открытками отпадает сам собой.
– Что-то уж больно просто... Однако, простите, Александр Степанович, что перебил. Продолжайте.
– Человек, с которым должен был связаться Бергманис, – некий Вадим Руйкович, культработник одной из городских здравниц Янтарного, что в тридцати километрах от нас. В показаниях Руйкович характеризуется как пустой, легкомысленный обыватель, падкий на заграничные тряпки. Познакомились они еще в ту пору, когда Бергманис гостил у сестры. Руйкович, прослышав об "иностранце", сам поспешил завести с ним знакомство, – колхоз, как вы знаете, примыкает к городку. Лебезил, допытывался, нет ли продажного магнитофона или приемника. И был страшно обрадован, когда Бергманис продал ему пару заграничного нижнего белья, модного, с кальсонами до колен.
– Забавно, – опять вставил полковник. – Весьма красочная характеристика личности. Каким же образом возник на горизонте этот любитель коротких кальсон?
– Когда Бергманиса готовили к переходу советской границы, его долго и дотошно расспрашивали, нет ли в Янтарном какого-нибудь человека, хорошо знающего жителей городка, кто бы согласился за наличные деньги оказать пустячную услугу. Бергманис назвал Руйковича. Вот тогда-то они и дали открытки.