"Проклятый янки! – подумал Стив. – Он пьет, как лошадь… И вряд ли снова заговорит о Ларкине. Но я уже знаю, что мне делать. Завтра утром дам поручение Ялмару. Мне просто необходимо посмотреть "зеленым фуражкам" в лицо, встретиться с ними глаза в глаза…"
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Еще из Таллинна Николай Колмаков позвонил в Ленинград и сообщил товарищам по отделу, что вылетает самолетом, миссию в столице Эстонии он выполнил.
На аэродром его проводил майор Рудольф Пунге, с которым они успели подружиться, пока работали вместе. Рудольф занимался в свое время делом тринадцати и ввел Николая в ту часть следственного и оперативного материала, которая касалась непосредственно Рауни Пенсаса. Вместе опрашивали на "Вишере" членов экипажа.
Не успел Николай освоиться в самолете, прикинуть в голове, как выстроит доклад начальству, зажглась надпись "Пристегнуть ремни!", и стюардесса прошлась мимо кресел, проверяя: все ли пассажиры предприняли меры безопасности.
У трапа Колмакова встречал сам Митрошенко.
– Чему обязан такой честью, товарищ полковник? – спросил, улыбаясь, Николай, когда они сели в черную "Волгу" и помчались из Пулково на Литейный проспект.
– Тебя с нетерпением ждет генерал, Николай Иванович, – ответил Митрошенко. – С корабля, так сказать, на бал… Вот я и подумал, что по дороге ты мне все расскажешь, вместе обмозгуем детали. Опять же чуткость к подчиненному проявляю, лично встретил. Ну, рассказывай… Вроде как репетиция у тебя будет.
Генерал Третьяков слушал Колмакова не перебивая, а когда тот закончил рассказ о преступной деятельности Рауни Пенсаса в Таллинне, задумчиво сказал.
– Так… Значит, прямых доказательств связи Пенсаса с западными спецслужбами по Таллинну мы не имеем. Скупка заграничного барахла, крутился возле финских туристов, иностранных моряков, покупал, продавал, менял… Обычная картина. Если и были контакты, замаскированные под коммерческие сделки, только теперь этого не установишь. Но пока вы ездили в Эстонию, Николай Иванович, у нас тут кое-что проклюнуло. Вот, взгляните.
Третьяков протянул Колмакову листок бумаги. Это было объяснение офицера милиции Валерия Гукова, который сообщал, что видел, как человек, похожий на того, кто изображен на предъявленной ему фотографии, садился в машину, выехавшую из иностранного консульства.
"Я шел в это время на дежурство, – писал младший лейтенант Гуков, – и находился метрах в четырехстах от здания консульства. Оттуда выехала машина марки БМВ, проехала мимо и свернула в переулок. Поскольку я был на углу, то повернулся и увидел, что машина остановилась у будки с телефоном-автоматом. Оттуда быстро вышел человек и сел в машину. Он был похож на этого…"
– Показание младшего лейтенанта только подтверждает нашу догадку: поступок Пенсаса – не его самодеятельность, – сказал Митрошенко. – Но практической пользы здесь маловато.
– Не скажите, Анатолий Станиславович, – возразил Третьяков. – Польза уже в том, что мы убедились в нелояльности дипломата, который сидел за рулем БМВ. А это уже много…
– В этом смысле, конечно, – согласился полковник. – Ниточка потянулась…
– Теперь по поводу "Вишеры", – сказал генерал. – Мне представляется крайне интересным тот факт, что у четвертого штурмана, который ведает судовой документацией, исчезли паспорта моряков заграничного плавания, выданные на имя второго штурмана Давыдова, судового врача Кунина и четвертого механика Борзуновича.
– Четвертый штурман Владимир Дорошенко утверждает, что все документы на момент выхода "Вишеры" в море были на месте, – сказал Колмаков.
– Естественно, – заметил Митрошенко. – Иначе их не выпустили бы из порта. Где он хранил эти паспорта?
– У себя в каюте, в сейфе… Но в этот раз штурман не сразу положил их туда. В шестнадцать ноль-ноль заступил на вахту. Паспорта в особом ящичке оставил на письменном столе. В двадцать часов Дорошенко сдал вахту, поужинал, вернулся к себе в каюту и положил ящичек в сейф. Пропажи он хватился уже в Таллинне, когда на "Вишеру" прибыли власти.
– Каюту он, как это принято на судах в море, конечно же не запер, – утвердительным тоном произнес Третьяков.
Колмаков молча развел руками.
– Но почему паспорта именно этих людей? – спросил Митрошенко. – Один из них, Борзунович, погиб, и смерть его была запланирована, по крайней мере, предполагалась, если на катере заранее решили таранить беззащитную шлюпку. Кунина в последний раз видели, когда он входил в рубку бандитского корабля. Давыдов пропал без вести во время гибели шлюпки. После удара спасшиеся матросы не видели его больше…
– Сначала прикинем: кто взял документы, – сказал Третьяков. – Оставим пока в стороне – кому они понадобились. Борзунович отпадает, в карманах его одежды ничего не нашли. Матросы тоже… Остаются штурман и судовой врач. Кто?
– Я прохронометрировал события, товарищ генерал… Когда беседовал с экипажем на "Вишере". К счастью, вахтенный матрос Савельев оказался толковым парнем, он был на мостике вместе со вторым штурманом с момента обнаружения в море сигналов бедствия. Савельев категорически утверждает, что Давыдов мостика не покидал.
– Это ничего не означает, – возразил полковник. – Он мог похитить паспорта до заступления на вахту.
– Да, документы взяли раньше, до того, как Дорошенко убрал их в сейф, – сказал Третьяков. – И взял кто-то из них двоих. Очень не нравится мне эта история…
– Чего уж может быть хуже, – согласился Митрошенко. – Дополнительно к тому, что привез с "Вишеры" Николай Иванович, мы приготовили самые тщательные разработки на этих людей. Посмотрите, Лев Михайлович?
– Давайте, – сказал генерал.
II
Бывший лоцман Бенгт Ландстрём, а ныне совладелец посудины, очищающей гавань от мусора, он же сменный капитан на ней, жил в небольшом отдельном домике на окраине Ухгуилласуна, в южной его части.
Когда Бенгт вместе с дочерью выслушали невероятный рассказ Олега, так неожиданно оказавшегося на борту мусоросборщика, опытный, вдоволь хлебнувший лиха моряк остановил импульсивное намерение, возникшее у его дочери и поддержанное русским штурманом, – мчаться сию минуту в полицию и немедленно сообщить там о случившемся
– Не стоит так спешить, дети мои, – сказал Бенгт.
Теперь они говорили между собой на английском языке, поскольку моряки знали его профессионально, Хельга же изучила еще в гимназии, а в Стокгольме подрабатывала в качестве гида, показывая туристам-англосаксам достопримечательности шведской столицы.
– Я не уверен в том, что эти бандиты не связаны с полицией, – сказал Ландстрём. – Ведь он живой свидетель преступления. А потом, дело пахнет крупным скандалом, который вовсе не нужен нашему правительству. Ведь пираты, напавшие на русскую шлюпку, пришли не куда-нибудь, а к нам в Ухгуилласун. Значит, здесь их база. Значит, ответственность за дела этих негодяев несет наше правительство. Известно ему об этом или нет – другой вопрос. Обращением в полицию, которая наверняка предупреждена, мы испортим дело. Действовать надо иначе.
– Но мы живем в свободной стране, отец! – воскликнула Хельга – Надо обратиться к нашему депутату риксдага, избранному от портовиков, ведь ты лично его знаешь, пойти в редакции газет, в конце концов! Надо действовать! Схватить преступников, разоблачить тех, кто стоит за ними…
– Стоп! – сказал Бенгт Ландстрём. – Убавь парусов, Хельга, и не трави понапрасну пар… Не в конце концов, а в начале нам нужна помощь журналистов. Одного журналиста…
– Гуннар Пальм?!
– Именно Гуннар Пальм, Хельга, – сказал отец. – Сейчас мы отведем нашего "Тролля Ареда" к причалам гавани Сандвик, там можно незаметно высадиться на берег, и доставим гостя в наш дом. Я вернусь на работу – незачем даже вынужденным бездельем привлекать внимание, а ты разыщешь Гуннара Пальма. Поехали, дети мои!
Когда сборщик мусора переползал из одной гавани в другую, Олег спросил Хельгу.
– Кто такой Гуннар Пальм?
– Это друг отца, – ответила девушка. – Редактор рабочей газеты, принадлежащей Союзу моряков. Он дальний родственник Августа Пальма, одного из основателей социал-демократической партии Швеции. Гуннар надежный человек. Кстати, он бывший штурман…
"Наверно, Бенгт и Хельга правы, – подумал Олег. – Я попал в очень грязную историю. Самому не выбраться. Выйти на советских представителей самостоятельно не смогу. Посольство охраняется полицией, которая меня и близко не подпустит. И потом посольство в Стокгольме, а я в Ухгуилласуне".
– Он знает английский язык? – спросил Олег.
– Кто? – осведомилась Хельга
– Ну, этот ваш Гуннар Пальм…
– Конечно, – улыбнулась девушка. – Он ведь бывший моряк… И еще окончил наш университет, филологический факультет. Специалист по творчеству Джозефа Конрада.
– А почему так странно твой отец называет свое судно?
– "Тролль Аред"? Это злой и жадный волшебник из народной баллады, назван он по имени библейского Иареда, такого же скряги. Тролль Аред захватил вместе с другими троллями гору Хорнелен на атлантическом берегу Норвегии и обосновался там, угрожая людям. Потом козни троллей надоели рыжебородому королю Олуфу. Он на ладье "Зубр" причалил к горе Хорнелен и расправился с Аредом.
"Как все просто в сказках, – с горечью подумал штурман. – Справедливость торжествует, добро побеждает зло… Отомщу ли я за тех ребят, что были со мной в шлюпке? Видимо, они погибли… И сам я жив лишь благодаря заступничеству доктора. Только кто он на самом деле?"
– Спроси его, – обратился к дочери Бенгт Ландстрём по-шведски, – не оставил ли он в Ленинграде молодую жену?
Услышав знакомое слово "Ленинград", Олег вопросительно глянул на девушку.
– Отец спрашивает, – смутилась Хельга, – женат ли ты…
Теперь покраснел Давыдов.
– Нет, – сказал он, – не довелось еще…
Бенгт Ландстрём оглушительно захохотал.
– Умереть можно от смеха, ребята, – вытирая выступившие слезы тыльной стороной ладони, проговорил, наконец, капитан "Ареда". – На всем Балтийском побережье, от Мальме до Стокгольма, мне же никто не поверит, что, вылавливая всякую дрянь в вонючих водах Ухгуилласуна, я выудил такого доброго викинга в женихи для моей Хельги!
III
Артем Логинов любил вставать рано. Как ни поздно лег бы спать, в шесть утра всегда был на ногах. Тихонько, чтобы не разбудить Настю – она вставала на полчаса попозже, – выбирался из спальни, надевал в прихожей спортивный костюм и кеды, спускался по лестнице и отправлялся бегать в парк.
Вот и сегодня он возвращался после пробежки освеженный, полный сил и энергии. У подъезда увидел зеленый "уазик" со знакомым номером. Это была машина Федора Николаевича Завалишина.
"Сам пожаловал… В такую рань?" – удивился Логинов, подходя к автомобилю.
Водителя на месте не было.
Еще больше удивившись, подполковник легко вбежал на четвертый этаж, вошел к себе в квартиру, снял кеды и в носках прошел на кухню
Навстречу ему из-за стола поднялся ефрейтор Мешавкин, вот уже второй год возивший начальника отряда. Перед ним дымился наполовину опорожненный стакан с чаем, стояла тарелка с пирожками и блюдечко с вареньем. От плиты повернулась к Артему уже причесанная, грустно улыбающаяся, улыбка никогда не была у нее веселой, но такая красивая его Настя.
– Товарищ подполковник! – вытянулся Мешавкин и начал докладывать во весь голос. – По приказу товарища…
– Тихо-тихо, Виталий, Аленку разбудишь, – сказал Логинов. – Садись… Пей чай и спокойно растолкуй мне, отчего ты примчался к нам в такую рань.
Из слов Виталия Мешавкина выходило, что полковник Завалишин только что уехал из Кронборга в Ленинград, поехал на парадной "Волге" с прапорщиком Бугровым. А его, Мешавкина, отправил на рабочей машине к товарищу подполковнику на предмет, чтобы тот выехал на участок коменданта Зеленского. Там уже ждут. Снова происшествие на первой заставе…
Услыхав слова "первая застава", Анастасия Михайловна бросила тревожный взгляд на мужа.
– Понятно, – сказал Логинов. – Далась им эта первая застава… Хоть линию Маннергейма на ней возводи… Ладно, Виталий. Ты давай ешь пирожки, а я быстро умоюсь и поедем.
Сборы Артема были недолги. Завтракать он отказался, сказал, что перекусит на заставе, лишний повод сделать приятное старшему прапорщику Колову.
– Привет им там всем от меня, – шепнула Настя, прощаясь с Артемом в прихожей. – И ему тоже…
Она говорила о Петре Игнатенко.
– Хорошо, Настенька, – сказал Артем.
Он поцеловал жену и ощутил на губах соленый вкус слез.
– Ты плачешь? – спросил Логинов. – Но почему?
– Уезжаешь на границу, – сказала Настя, и голос у нее зазвучал глухо, – а там всякое бывает.
Она всхлипнула.
– Ну что ты, что ты, родненькая, – забормотал Артем. – Ведь я сегодня же вернусь… Настя!
– Ты удивился тому, что плачу, – стараясь овладеть собой, заговорила Настя. – Я ведь каждый раз провожаю тебя будто на войну! Извечная наша доля: проводить и ждать, заливаясь горючими слезами. Прости меня, Артем, за слабость и, если будет возможность, позвони мне. Ладно?
Он еще раз поцеловал жену и, не вызывая лифта, помчался по лестнице вниз, прыгая по-мальчишески через ступеньку.
Когда Виталий Мешавкин рванул с места "уазик", Артем подумал: "Почему говорится: горючими слезами? У женщин слезы соленые… На вкус соленые. А по существу горькие. От слов горе, горечь. Но как уберечь наших женщин от слез?"
На душе было муторно. И грустное расставание с женой, и размышление о некоем роке, который навис над заставой имени Петра Игнатенко. Хотя, конечно же, рок тут ни при чем. Просто некто выбрал именно эту заставу для сомнительных экспериментов, а кто за этим стоит и какие преследует цели, разобраться предстоит как раз ему, это по его особой епархии.
"Плачет, – вдруг прорезалась мысль, – она плачет! От того, что боится за меня… Значит, меня она тоже любит?!"
Подполковнику Логинову стало неловко от присутствия рядом сидящего водителя, будто тот мог прочитать его мысли.
"Еду на границу, а душою Бог весть о чем, – смущенно укорил себя Артем – Но по делу сейчас нечего прикидывать, мне ведь неизвестно, что там произошло".
Он приказал себе переключиться и стал вспоминать дочитанный только вчера роман Достоевского "Преступление и наказание". Артем любил творчество Федора Михайловича, собирал любое печатное слово о нем, часто возвращался к его произведениям, особенно выделяя "Страсти по Раскольникову", "Записки из Мертвого дома", "Братьев Карамазовых" и роман "Бесы". И, разумеется, его гениальный "Дневник писателя", который спустя сто с лишним лет сызнова стал актуальным.
"Какая поучительная история! – размышлял теперь Артем, вспоминая судьбу запутавшегося студента. – Эту книгу необходимо включить в программу юридических вузов и пограничных училищ. Федор Михайлович намного опередил время, уже тогда разработав психологическую основу для новейших следственных и судебных методов. А как он настаивает на том, что никто не имеет права подвергать кого бы то ни было той неслыханной жестокости, которую заключает в себе ожидание наказания. Заставлять ждать исполнения смертного приговора, по Достоевскому, еще большая жестокость, чем убийство. А как быть с теми извергами, у которых руки по локоть в крови соотечественников? Когда-то они, надев мундир, стреляли в советских людей, а потом десятилетиями прятались, сами обрекая себя на мучительное ожидание смертного приговора, который рано или поздно должен быть им вынесен. По таким преступлениям не может быть срока давности, не может быть прощения… Федор Михайлович согласился бы сегодня с этим!"
Сергей Прокофьевич Зеленский, комендант участка, в который входила застава № 1, встретил Логинова у развилки, за поселком целлюлозно-бумажного комбината.
– Что там стряслось? – спросил Логинов у коменданта, который пересел в завалишинскую машину.
Зеленский забористо выругался.
– Хулиганят, – сказал он. – Или какой-то иной смысл… Государственный герб сорвали с пограничного столба.
– На каком фланге?
– На правом. Неподалеку от замка Хельяс. Сегодня рано утром это обнаружил пограничный наряд. Подняли заставу в ружье. Обнаружили следы, но к нам они не ведут. Некто, обутый в резиновые сапоги, подошел с той стороны к столбу, поддел монтировкой никелированную пластину с гербом, вырвав шурупы с мясом! И ушел обратно, не позаботившись хоть как-то заделать следы. Нарочито грубая работа. Впрочем, сейчас сами все увидите.
Вскоре они были уже на заставе и отправились к "пострадавшему" столбу в сопровождении старшего лейтенанта Звягина, начальника заставы и проводника служебной собаки сержанта Медяника.
На месте происшествия хорошо были видны следы нарушителя границы. Он пересек ее, потоптался у советского столба, сорвал герб и ушел, но уже в другом направлении.
– Ну что скажешь, Артем Васильевич? – спросил Зеленский.
– Что тут говорить… Явный, факт нарушения границы да еще с причинением нашей стороне материального ущерба. Соседей известили?
– Я пытался связаться с финским погранкомиссаром, мне сказали, что Аксель Маури в служебной командировке. Но к сведению мое сообщение приняли. Сегодня в два часа дня по московскому времени назначили встречу у этого столба. С их стороны сюда явится представитель пограничной охраны.
– Кто именно, не знаете? – спросил Логинов.
– Мне назвали фамилию, только я не разобрал по телефону. Помню, что на конце "маа". И зовут вроде Суло. Кто-то из новеньких.
– Значит, познакомимся сегодня. Ну, а раз мы уже здесь, Сергей Прокофьевич, давайте вместе осмотрим пограничные участки заставы. Как они и чем тут дышат, наши орлы в зеленых фуражках.
– Зачастили вы к нам, товарищ подполковник, – заметил, улыбаясь, Анатолий Звягин.
– А что поделаешь, если у вас казус за казусом. Видно, крепко полюбили где-то заставу номер один.
IV
– В советское посольство мне тоже попасть не так-то просто, – сказал Гуннар Пальм. – Но и терять время нельзя. Сделаем по-другому. В Стокгольме у меня есть знакомый корреспондент из Москвы, ваш соотечественник. Я ему позвоню из редакции и попрошу приехать в Ухгуилласун, не объясняя по телефону сути дела, поскольку нас могут подслушать. Когда он приедет, я расскажу ему вашу историю, Олег, и там уж мой коллега решит, как действовать дальше. Думаю, что ты, Бенгт, не будешь возражать, если мы воспользуемся твоим домом для этой встречи.
– Ради всего святого, Гуннар! – воскликнул Ландстрём. – Я уже полюбил этого славного парня, как родного сына, и сочту за честь помочь ему выпутаться из этой, прямо скажем, не простой истории. Можешь располагать и мной, и моим домом, Гуннар.
– Тогда я выпью чашечку кофе, приготовленного Хельгой, и отправлюсь звонить. – Гуннар ободряюще улыбнулся Олегу. – А вы ждите нас здесь. Надеюсь, общество его дочери вам не наскучит. Она ведь знает русский, и вы можете посвятить это время изучению шведского языка. Кто знает, может быть, он вам пригодится.
Олегу Давыдову начинало везти. Хотя было воскресенье, а все уважающие себя шведы проводили конец недели на лоне природы, Хельга отыскала Гуннара Пальма – он сидел в редакции и писал срочную статью, – привезла его домой. Бенгт тем временем возвратил "Тролля Ареда" туда, где он стоял рано утром. Сначала Ландстрём намеревался весь день собирать в бухте мусор, чтобы создать себе алиби, но вскоре не выдержал – такие дела совершаются без его участия! – и записал в вахтенном журнале выход из строя утилизационного механизма.