Виктор покачал головой. Неужели его пожилой учитель на самом деле дал пациентке его адрес на острове? Он не мог в это поверить. Ван Друйзен прекрасно знал, что Виктор не в состоянии лечить. И уж точно не на Паркуме. Это выяснится позже. Сейчас надо выдворить за дверь эту странную женщину и успокоиться.
- Я еще раз настоятельно прошу вас уйти. Вы теряете здесь время.
Никакой реакции.
Виктор чувствовал, что страх уступил место усталости. Он уже предвидел самое худшее: ему не удастся собраться с силами. Даже на Паркуме духи не оставят его в покое. Ни мертвые, ни живые.
- Доктор Ларенц, я знаю, что вам нельзя мешать. Мне уже все рассказал сегодня утром на рыболовном катере некий Патрик Хальберштром.
- Его зовут Хальберштадт. Это бургомистр.
- Конечно, самый важный человек на острове. После вас. Это он тоже ясно дал мне понять. Я последую его совету и "поскорее унесу мою милую попку подальше от Паркума", как только поговорю с вами.
- Он прямо так сказал?
- Да. Я так и сделаю, если вы уделите мне пять минут, а потом сами честно скажете.
- Что скажу?
- Что не хотите меня лечить.
- У меня нет времени на лечение, - не очень убедительно произнес он. - Пожалуйста, уходите.
- Хорошо. Обещаю. Но я хочу рассказать вам одну историю. Мою историю. Поверьте, всего пять минут. Вы не будете жалеть.
Виктор колебался. Любопытство пересиливало все прочие эмоции. Кроме того, покой его все равно нарушен, и у него не осталось сил для дальнейших препирательств.
- Я не кусаюсь, доктор Ларенц, - улыбнулась женщина.
Паркет заскрипел, когда она подошла к нему. Теперь он узнал духи. "Опиум".
- Только пять минут?
- Честное слово!
Он пожал плечами. После всего случившегося лишние пять минут не играли никакой роли. А если ее выставить за дверь, то она может еще долго бегать вокруг дома, и тогда весь день пойдет насмарку.
- Хорошо. - Он демонстративно посмотрел на часы. - Пять минут.
Глава 4
Виктор шагнул к камину, где на подставке со свечкой грелся мейсенский чайник. Заметив, что женщина не сводит с него внимательного взгляда, он заставил себя собраться и вспомнить о хороших манерах.
- Не хотите ли чаю? Я как раз собирался заварить новый.
Она с усмешкой покачала головой:
- Нет, спасибо. Я предпочла бы не терять ни минуты.
- Как хотите, тогда снимайте пальто и садитесь.
Он убрал с кожаного кресла пачку газет. Кресло было от старого гарнитура - еще отец Виктора поставил его так, чтобы из окна были видны и огонь в камине, и море.
Виктор сел у стола, изучая посетительницу. Она так и не сняла пальто.
Некоторое время царило молчание, они услышали, как на берег плеснула большая волна и, шипя, откатилась.
Виктор вновь посмотрел на часы.
- Итак, уважаемая… э-э-э… как вас, кстати, зовут?
- Меня зовут Анна Роткив, я писательница.
- Полагаете, я должен вас знать?
- Да, если вам от шести до тринадцати лет или вы любите детские книги. У вас есть дети?
- Да. То есть… - Его пронзила боль. Увидев, что она ищет взглядом семейные фотографии, Виктор поспешно задал встречный вопрос: - Я не слышу у вас никакого диалекта. Где вы живете?
- В Берлине. Урожденная берлинка, если угодно. Но мои книги более известны не здесь, а за границей, главным образом в Японии. Хотя это в прошлом.
- Почему?
- Потому что я уже несколько лет ничего не пишу.
Виктор не заметил, как их беседа превратилась в типичную игру "вопрос-ответ", как обычно и проходили ранее его сеансы с пациентами.
- Как долго вы не печатаетесь?
- Примерно пять лет. Последняя моя работа была тоже книгой для детей, притом моей лучшей книгой, как мне казалось. Я понимала это с каждой новой написанной строчкой. Однако мне не удалось написать больше двух первых глав.
- Почему?
- Мое состояние вдруг резко ухудшилось, и мне пришлось лечь в больницу.
- В чем было дело?
- Полагаю, врачи в Далеме до сих пор об этом гадают.
- В Далеме? Вы хотите сказать, что лежали в Парковой клинике?
Виктор изумленно уставился на пациентку. На такой поворот дела он не рассчитывал. Во-первых, он понял, что перед ним сидит очень состоятельная писательница, раз ей по карману такое дорогое лечение. Во-вторых, у женщины действительно серьезные проблемы, поскольку в частной далемской клинике не занимались банальными проблемами знаменитых людей вроде алкоголизма или наркомании. Там лечили тяжелые психические отклонения. Раньше, до кризиса, его самого неоднократно приглашали туда в качестве независимого эксперта, и Виктор был очень высокого мнения о больнице. В берлинской клинике собрались ведущие специалисты со всей страны и применялись новейшие методы лечения, так что она могла гордиться важными и новаторскими достижениями. Однако Виктор не встречал еще ни одного пациента, который после пребывания в клинике находился бы в столь здравом состоянии рассудка, как Анна.
- Сколько времени вы там провели?
- Сорок семь месяцев.
У Виктора пропал дар речи. Так долго? Или она врет не краснея, или очень серьезно больна. Возможно, и то и другое.
- Я провела почти четыре года в одноместной палате, и меня так долго пичкали таблетками, что я уже забыла, кто я и где нахожусь.
- А какой у вас диагноз?
- Ваша специальность, доктор Ларенц. Поэтому я к вам и пришла. Я страдаю шизофренией.
Он откинулся на спинку кресла, приготовившись ее внимательно слушать. Действительно, он специалист в области шизофрении. По крайней мере был когда-то.
- Как вы попали в клинику?
- Я позвонила профессору Мальциусу.
- Что? Вы сами попросили о госпитализации у директора института?
- Ну конечно. Это же известная больница. А в то время мне не у кого было спросить совета. К примеру, вас мне рекомендовали всего пару дней тому назад.
- И кто же вам обо мне рассказал?
- Какой-то молодой врач в больнице. Он отменил мои таблетки, так что я смогла нормально думать. И он же сказал однажды, что для моего случая вы - самый лучший специалист.
- А что вам давали?
- Все, что угодно. Труксал, флуспирилен, чаще всего флупентиксол.
Классические нейролептики, все правильно.
- Они не помогли?
- Нет, симптомы все ухудшались. Когда лекарства наконец отменили, мне потребовалось несколько недель, чтобы встать на ноги. По-моему, это доказывает, что для той особой формы шизофрении, которой я страдаю медикаментозная терапия не годится.
- А что же особенного в вашей форме болезни?
- Я писательница.
- Да-да, вы говорили.
- Попытаюсь рассказать на одном примере. - Впервые Анна перестала смотреть ему в глаза, уставившись в одну точку за его спиной. В былые времена Виктор не пользовался так называемой "кушеткой Фрейда", предпочитая, чтобы пациент сидел напротив него. Так что он хорошо знал такое поведение. Пациенты избегали смотреть прямо в глаза, когда пытались сосредоточиться, чтобы как можно точнее описать важное для них событие. Или когда лгали. - Моей пробой пера был короткий рассказ, который я написала в тринадцать лет для школьного конкурса, устроенного сенатом Берлина. Нам дали тему "Смысл жизни", и у меня получилась история о молодых людях, которые проводят научный эксперимент. Я отдала свою работу, и на следующий день это случилось.
- Что?
- Моя лучшая подруга отмечала день рождения в банкетном зале грюнвальдского отеля "Четыре времени года". Я пошла в туалет. И когда проходила через холл, то внезапно появилась она. Она стояла около стойки регистрации.
- Кто?
- Юлия.
- Кто такая Юлия?
- Та самая Юлия, женщина из моего рассказа. Главное действующее лицо из первой главы.
- Вы хотите сказать, что увидели женщину, похожую на героиню вашего школьного сочинения?
- Нет. - Анна покачала головой. - Не похожую женщину. Это была та самая женщина.
- Как вы догадались?
- Потому что она слово в слово повторила реплику из моего рассказа.
- Что?
Анна вновь посмотрела ему в глаза и тихо произнесла:
- Юлия оперлась о стойку и сказала дежурному: "Слушай, малыш, устрой-ка мне симпатичную комнатку, а я тебя неплохо отблагодарю".
Виктор выдержал ее взгляд:
- Вы не думали, что это могло быть совпадением?
- Я долго об этом думала. Очень долго. Но трудно поверить в совпадение, когда потом Юлия сделала все, что было описано в рассказе.
- Что именно?
- Она засунула в рот пистолет и вышибла себе мозги.
В глазах Виктора мелькнул ужас.
- Но это…
- …Шутка? Увы, нет. Женщина в отеле стала началом того кошмара, что преследует меня уже двадцать лет. То сильнее, то слабее, доктор. Я писательница, и это мое проклятие.
Виктор прекрасно знал, что она сейчас скажет, и даже мог подсказать.
- Все персонажи, о которых я с тех пор писала, оживали. Я их видела, слышала, а иногда говорила с ними. Стоит мне кого-то выдумать, как он появляется в моей жизни. Это и есть моя болезнь, доктор Ларенц. Моя особая форма шизофрении. - Анна подалась к нему. - И поэтому я пришла к вам. Итак?..
Виктор молча смотрел на нее. Слишком много мыслей теснилось в его голове. Слишком много чувств боролось друг с другом.
- И что, доктор Ларенц?
- В каком смысле?
- Вам интересно? Вы будете меня лечить, раз я уже здесь?
Виктор взглянул на часы. Пять минут прошло.
Глава 5
Когда Виктор потом вспоминал эту встречу, то удивлялся собственной слепоте. Если бы он верно истолковал знаки и чуть внимательнее слушал, то раньше заметил бы фальшь. Полную фальшь. И раньше грянула бы катастрофа.
Анне удалось достичь желаемого. Она вторглась к нему домой и застала его врасплох. Ее история действительно его заинтересовала. Она была столь необычна, что он на целых пять минут забыл о себе и собственных проблемах. И хотя он наслаждался состоянием беззаботности, все же отказался лечить Анну. После краткого, но бурного спора она почти против воли согласилась уехать с острова на раннем утреннем пароме и вновь пойти на прием к ван Друйзену в Берлине.
- У меня есть на то причины, - кратко ответил он. - К примеру, я уже четыре года не работал.
- Но мастерство не забывается.
- Дело не в умении.
- Значит, в нежелании…
"Да", - подумал Виктор, однако что-то помешало ему рассказать ей про Жози. Если Анна на самом деле лежала в больнице и ничего не слышала о его трагедии, то и не надо ее в это посвящать.
- Полагаю, что с моей стороны было бы полной беспечностью начинать лечение без основательной подготовки и не во врачебном кабинете. Учитывая ваш непростой случай.
- Подготовка? Да ладно. Это же ваш конек. Предположим, меня направили бы к вам на Фридрихштрассе, каким был бы ваш первый вопрос?
Виктор ухмыльнулся столь неуклюжей попытке его перехитрить.
- Я спросил бы, когда у вас первый раз в жизни были галлюцинации, но…
- Задолго до того случая в отеле, - прервала его Анна. - Но приступ в "Четырех временах года" оказался настолько… - она неожиданно запнулась, - реален. Так отчетлив. У меня ни разу не было столь чувственного и живого восприятия, как в тот раз. Я отчетливо видела женщину, слышала выстрел, видела, как мозги разлетелись по стойке. И это впервые был мной самой придуманный персонаж. Но, конечно, у меня, как и у большинства шизофреников, были первые звоночки.
- Какие же?
Виктор решил посвятить ей еще пять минут, перед тем как окончательно распрощаться.
Навсегда.
- С чего же начать? История моей болезни коренится в раннем детстве.
Глотнув уже остывшего и горького чая "Ассам", он дождался, пока Анна продолжит.
- Мой отец был профессиональным военным, "джи-ай". После войны остался в Берлине и работал комментатором на радио в сети ВС США. Был местной знаменитостью, любимцем женщин. В конечном итоге одна из его многочисленных белокурых любовниц, которых он соблазнял в задней комнате офицерского клуба, забеременела. Это была Лаура, чистокровная берлинка и моя мать.
- Странно, вы говорите об отце в прошедшем времени? Но почему?
- Он умер в результате несчастного случая, когда мне было восемь лет. Профессор Мальциус считает это моим первым травмирующим переживанием.
- Что это был за несчастный случай?
- Когда ему делали в военном госпитале операцию на слепой кишке, то забыли о лечебных чулках. Тромбоз оказался для него смертельным.
- Сочувствую вам. - Виктора всегда возмущала халатность врачей, от которой страдали пациенты и их близкие. - Как вы восприняли известие о его смерти?
- Сейчас расскажу. Мы жили в одном из блочных домов неподалеку от казарм в американском секторе в Стеглице. Во дворе жил Терри, песик какой-то смешанной породы, которого мы однажды подобрали. Отец его терпеть не мог, поэтому Терри было запрещено входить в дом, и обычно он сидел на привязи. Когда мама рассказала мне о смерти отца, я побежала во двор и стала бить собаку. Я взяла одну из отцовских баскетбольных бит, тяжелую, с железной сердцевиной. Веревка у Терри была так коротка, что он не мог увернуться от ударов. У него подломились ноги, но я продолжала бить. Откуда взялась эта ярость и сила у восьмилетней девочки? В меня словно бес вселился. Кажется, после десятого удара у него сломался хребет, и он больше не смог шевелиться. Он дико кричал от боли, но я не останавливалась, пока из его пасти не пошла кровь. Передо мной лежал комок мяса, из которого я начисто вышибла жизнь.
Стараясь скрыть отвращение, Виктор спокойно спросил:
- И зачем вы это сделали?
- Потому что я любила Терри больше всех на свете после папы. В моем детском безумии я решила: раз у меня отобрали самое любимое, то и номер два не имеет права на существование. Я пришла в бешенство оттого, что Терри жив, а папа нет.
- Да, это ужасное происшествие.
- Разумеется, но вы не знаете еще, в чем весь ужас.
- Что вы имеете в виду?
- Я вам еще не все рассказала, доктор Ларенц. Самое ужасное - это не смерть отца и не то, что я забила до смерти невинную собаку.
- А что же?
- По-настоящему страшно то, что никакой собаки не существовало. Терри никогда не было. Мы однажды подобрали кошку, а не собаку. Искалеченный трупик Терри до сих пор преследует меня в кошмарных снах, но, по крайней мере, я теперь точно знаю, что это лишь плод моей больной фантазии.
- Как вы это узнали?
- Ох, потребовалось немало времени. Я впервые заговорила об этом на моем первом сеансе психотерапии. Мне тогда было восемнадцать или девятнадцать лет. А раньше я не решалась никому признаться.
"О боже", - подумал Виктор, машинально поглаживая дремавшего у его ног Синдбада, который и не подозревал, какой необычный разговор ведет его хозяин. Бедную девочку десять лет мучило чувство огромной вины. Это, пожалуй, самое тяжкое в шизофрении. Большинство галлюцинаций подчинены одной задаче - внушить больному, что он злое, никчемное, недостойное жизни существо. Нередко шизофреники слышат голоса, призывающие к самоубийству. И часто бедняги слушаются их. Посмотрев на часы, Виктор удивился, сколько времени прошло. Сегодня уже не получится вернуться к интервью.
- Ну хорошо, госпожа Роткив. - Он демонстративно встал, давая понять, что беседа окончена, и двинулся к Анне. Неожиданно закружилась голова. - Как я уже неоднократно говорил, я не могу проводить здесь с вами терапию. - Он надеялся, что сможет дойти до двери не шатаясь.
На лице Анны ничего не отразилось. Потом она тоже встала.
- Разумеется, - ответила она с удивительной живостью. - Я все равно рада, что вы меня выслушали. Я последую вашему совету.
Когда она пошла к двери, у Виктора вдруг мелькнуло какое-то слабое воспоминание, но сразу же исчезло.
- С вами все в порядке?
Ему было неприятно, что она так скоро заметила его слабость.
- Да-да, все хорошо.
Как странно. У Виктора было такое чувство, словно он после долгого плавания ступил на землю.
- Где вы, кстати, остановились? - спросил он, желая перевести разговор на другую тему. Они стояли в коридоре, и Виктор распахнул входную дверь.
- "Анкерхоф".
Он кивнул. И правда, где же еще. Только в этом трактире можно было найти комнату в несезонное время. Хозяйка, добродушная Труди, три года назад потеряла мужа-рыбака.
- Вы уверены, что вам не нужна помощь? - не сдавалась Анна.
- Не волнуйтесь, со мной такое бывает, если я резко встаю, - соврал он, опасаясь, как бы слабость не оказалась предвестником простуды.
- Ладно, - успокоилась она. - Тогда пойду к себе. Надо еще упаковать вещи, паром же уходит рано утром.
Виктор порадовался этим словам. Чем быстрее она покинет остров, тем скорее к нему вернется покой. Он протянул ей руку, и они попрощались.
Все умны задним умом. Если бы Виктор внимательнее прислушался к этому первому разговору, то распознал бы завуалированные предупреждения. Но он безмятежно пошел в дом, даже не посмотрев Анне вслед. Она на это рассчитывала. Как только дверь закрылась, женщина решительно зашагала на север. В сторону, противоположную гостинице "Анкерхоф".
Глава 6
Стоило Анне уйти, как раздался стук в дверь. На пороге стоял бургомистр Хальберштадт. Виктор поздоровался с пожилым человеком и пожал ему руку.
- Спасибо, что позаботились о генераторе. Когда я приехал, было тепло.
- Я рад, господин Ларенц, - коротко ответил бургомистр и непривычно быстро убрал руку.
- Что привело вас ко мне в непогоду? Я думал, почту привезут лишь послезавтра.
- Да-да, послезавтра. - В левой руке Хальберштадт держал палку, которой принялся выбивать песок из рифленой подошвы черных резиновых сапог. - Я пришел по другому делу.
- Отлично. - Ларенц сделал приглашающий жест. - Заходите. Кажется, скоро пойдет дождь.
- Нет, спасибо. Не хотелось бы вам мешать. У меня только один вопрос.
- Да?
- Что это за женщина, которая только что к вам приходила?
Виктор опешил от такой прямоты. Вежливый и сдержанный Хальберштадт никогда раньше не вмешивался в чьи-то личные дела.
- Конечно, это меня не касается. Но на вашем месте я был бы осторожен. - Бургомистр сплюнул через перила веранды жевательный табак на дорожку. - Чертовски осторожен.
Чуть прикрыв глаза, словно его слепило солнце, Виктор внимательно посмотрел на Хальберштадта. Ему не нравились ни тон, ни содержание его речи.
- Простите, на что вы намекаете?
- Да ни на что я не намекаю. Я честно говорю. С этой женщиной что-то не в порядке.
Виктор привык к тому, что здоровые обычно с подозрением относятся к психически больным людям. Однако его удивило, что Хальберштадт так быстро заметил болезнь Анны.
"А кто здоров-то? Уж точно не я".
- Не волнуйтесь об этой даме… - начал было он.
- О ней-то я и не думаю. Я боюсь, как бы с вами не произошло чего плохого.