СМЕРШ получил сведения: один из зимовщиков на арктической метеостанции - немецкий агент. Единственный вариант действий - брать его без промедления. Но до станции 500 километров, вот-вот начнется многодневная пурга...
Содержание:
-
Часть первая - ДОРОГА 1
-
Часть вторая - СТАНЦИЯ 6
Борис ВОРОБЬЕВ
Брать без промедления
Часть первая
ДОРОГА
Среди ночи Андрей проснулся от собачьего воя. До сарая, где помещались собаки, было рукой подать, и эти "концерты" не раз будили Андрея, но он давно привык к ним. Подумаешь - воют. Собаки, они и есть собаки, может, для них повыть - все равно что для курящего человека покурить после еды. Пускай, рано или поздно надоест.
Ждать, и верно, пришлось недолго. Собаки умолкли, и в наступившей тишине стал слышен посвист ветра, его усиливающийся тугой напор. Заслонка сдерживала рвущийся через печную трубу ветер, но все равно в зимовье уже порядком похолодало. Андрей повернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой. Но сон не шел. Как ни кратковременно было нечаянное пробуждение, оно что-то нарушило в сложной механике сна, и желанная легкость, с какой Андрей обычно засыпал, уступила место полусну-полуяви, состоянию столь же изматывающему, как и сама бессоница. Какое-то смутное душевное беспокойство тяготило Андрея, отзываясь тяжестью в надбровьях и покалываниями в затылке, и он ворочался под тяжелым меховым одеялом, стараясь найти удобную позу и уснуть. В один из моментов ему показалось, что он засыпает, что ночь еще впереди, но тут в темноте грянул будильник, прозвучавший, как крик петуха для нежити. Нежить, как известно, в таких случаях ищет спасения в паническом бегстве; что же касается нашего героя, то ему предстояло нечто более худшее - приходилось, хочешь не хочешь, вылезать из-под теплого одеяла, растапливать печку, кипятить чайник - как вчера и позавчера, как неделю и месяц назад…
Днем ветер еще больше усилился, хотя слово "день" употреблено здесь скорее по привычке, ибо оно вряд ли приложимо к сумеркам, которые постоянно висят над островом, поскольку на дворе октябрь и уже на подходе долгая полярная ночь. Но как бы там ни было, ветер, повторяем, набирал силу, гнал с моря тяжелые, низкие тучи, и глядя на то, с какой угрожающей быстротой меняется пространственная конфигурация, Андрей подумал, что ветер наверняка притащит с собой пургу, которая будет куролесить неделю, а то и больше. Нет, не зря выли собаки, и сон неспроста продал - все в природе завязано в тугой узелок, да не в простой, какой всякий развяжет, а в морской узелок с секретом: коли не знаешь, за какой конец потянуть, ни в жизнь не развяжешь, а дернешь за нужный - само все распустится.
Взглянув в очередной раз на небо, Андрей чертыхнулся. Он давно уже собирался выбраться в тундру, где у него стоял десяток "пастей", ловушек для песцов, а тут, извольте бриться, пурга на носу. Но верно говорят, что худа без добра не бывает - раз нельзя в тундру, можно будет сходить в поселок и наконец-то выяснить, на какие-такие надобности военком употребляет заявления Андрея. Война полтора года уже идет, а каюр Старостин все на броне сидит. А военком, жук, все про железную дисциплину талдычит. Ты, говорит, Старостин, одно заруби: сейчас все от того зависит, как кто на своем месте работает. А какое у Андрея место? Подумаешь птица - каюр…
Как стало известно несколько позже, Андрей не был единственным, кого не устраивал оборот с погодой. Еще один человек в эти минуты был крайне озабочен состоянием местной атмосферы. Человек этот только что прибыл на остров, и по прибытии незамедлительно направился в местный отдел НКВД, а оттуда, уже в сопровождении уполномоченного отдела, в штаб морских операций Западного сектора Арктики. И в то самое время, когда Андрей недобрым словом поминал военкома, в кабинете начальника штаба морских операций происходили нижеследующие события.
- Старший лейтенант Кострюков, - представился новоприбывший, протягивая хозяину кабинета свое удостоверение.
- Слушаю вас, старший лейтенант, - сказал начальник штаба, ознакомившись с документом.
Он не предложил Кострюкову сесть, рассчитывая, что визит будет непродолжительным, и смотрел на старшего лейтенанта с плохо скрываемым нетерпением. Дел у начальника штаба было невпроворот, к тому же он не спал уже третьи сутки и очень устал.
Будем справедливы и отметим, что старший лейтенант Кострюков без лишних слов понял состояние начальника штаба, а потому ограничился всего одной фразой:
- Один из зимовщиков на станции Л-ва - немецкий агент.
Новость, если сообщение Кострюкова можно назвать так, была ошеломляющей. Об этом красноречивее всего говорила последовавшая, пауза.
- Чьи это сведения? - спросил наконец начальник штаба.
- Сведения, товарищ капитан первого ранга, точные. Недавно нами взят в Т. резидент. На допросах он и рассказал об агенте. Даже фамилию его назвал. Но мы проверяли: такой фамилии среди ваших зимовщиков нет. Тут дело обычное - резидент знал агента под той фамилией, какую назвал.
- То есть вы не знаете, кто именно из зимовщиков агент?
- Пока не знаем.
- Но у вас есть какой-нибудь конкретный план?
- Как? - резко спросил начальник штаба. - Вы хоть представляете обстановку, старший лейтенант? До мыса, где расположена станция, почти пятьсот километров. Вот-вот начнется пурга - барометр падает с ночи, как сумасшедший. Синоптики доложили: ветер уже восемь баллов, в ближайшие час-два усиление до штормового, фронтальные снежные заряды. Как брать, я вас спрашиваю?
- Именно это я и хочу обсудить с вами.
Начальник штаба вышел из-за стола, подошел к карте, занимавшей одну из стен кабинета. Раздвинул шторки. Ему, отвечавшему за целый сектор морских коммуникаций, яснее, чем кому бы то ни было на острове, была известна тяжелейшая обстановка на театре.
Немцам удалось глубоко просочиться в Арктику. В разных местах они выбросили и высадили свои диверсионные группы, дислоцируются на Новой Земле, где у них оборудованы хорошо замаскированные базы для подводных лодок. Эти лодки стерегут наши северные проливы, через которые шли все лето да и сейчас еще идут караваны с грузами для фронта. Из Сибири и с Дальнего Востока. Каждый такой караван - это сотни миллионов рублей. Лодкам помогают рейдеры - несколько тяжелых крейсеров днем и ночью рыщут в океане, топят любое встреченное судно. И вот теперь - агент! Но что можно предпринять? Дать радио на станцию нельзя, не исключено, что агент - радист, и шифровка попадет к нему. Посылать самолет? Поздно. Видимость уже нулевая, ни взлететь, ни сесть.
- Вы знаете зимовщиков с Л-ва, товарищ капитан первого ранга? - нарушил молчание Кострюков.
- Хорошо - только Лаврентьева, начальника.
- Ну и как Лаврентьев?
- Опытный зимовщик. Кандидат наук, член партии. Вне всяких подозрений… Скажите, старший лейтенант, а здесь нет ошибки? Может, ваш резидент намеренно исказил факты, пустил пыль в глаза, и агента нужно искать в другом месте?
- Исключено. В его положении игра в темную смертельна. Но мы уклоняемся от сути дела. Главное сейчас - попасть на Л-ва, и, думаю, у нас есть средство для этого.
- Какое же? - спросил начальник штаба с явным недоверием. - Собаки.
Начальник штаба безнадежно махнул рукой.
- Вы когда-нибудь ездили на собаках, старший лейтенант? В пургу?
- Не приходилось.
- Оно и видно! А я ездил. И скажу, что десяток-другой километров по теперешней погодке еще можно проехать. Но не пятьсот! Могу вас заверить, что еще никто не ездил по пятьсот километров в десятибалльную пургу. Это - самоубийство.
- Но пурга, может, завтра и кончится.
- Э-э, нет! У нас так не бывает. У нас, если задуло, неделю, как минимум, будет колобродить. А неделя - это только-только добраться до станции и при хорошей-то погоде. Район чрезвычайно сложен для прохождения. Сильная пересеченность, масса речек и ручьев, которые не промерзают и в морозы. Да и заплутаться недолго - на полпути к Л-ва отмечена сильная магнитная аномалия, и компасы врут напропалую.
- Все это понятно, но у нас нет выбора. Никакого. Единственное, что может выручить, - это собаки. Они на сегодня - реальная объективность, а все остальное метафизика. Поэтому предлагаю не мешкая искать подходящего каюра.
- Хорошо, - сказал начальник штаба. - Выбора у нас действительно нет. Я сейчас же свяжусь с геологами и топографами, они постоянно имеют дело с каюрами и посоветуют, кого выбрать. Но должен вас предупредить: каюр может не согласиться ехать на станцию. Это дело добровольное.
- Что значит не согласится? - с недоумением спросил Кострюков. - Никто и не будет спрашивать его согласия.
- Вы забываете, что каюр - лицо гражданское. Мы не можем приказать ему лезть к черту на рога.
- Сейчас гражданских лиц нет, - ответил Кострюков таким тоном, будто услышал величайшую нелепость. - Немцы под Сталинградом, а мы рассуждаем о каких-то правах. Право сейчас у всех одно - защищать Родину. И я прошу вас связаться с кем угодно, но найти нужного человека.
- По-моему, есть подходящий, - подал голос местный уполномоченный, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
- Кто? - повернулся к нему начальник штаба.
- Старостин, из геологической.
- А-а, знаю. Это тот, который спас тогда матросов с "Туапсе"?
- Он самый.
- Спас? - переспросил Кострюков.
- Натуральным образом. "Туапсе" продовольствие привез на зимовку, где работал Старостин. Выгружали понтонами, а тут шторм. Ну, матросики и заночевали на берегу. Печку протопили, да трубу рановато закрыли. А сами спать. Так бы и окачурились в своей душегубке, если б не Старостин. Сквозь сон почуял, что дело плохо, кинулся к двери, а она на крюке. И ни за что не открывается. Так он ее вместе с крюком высадил и выволок матросов. А те уже так нанюхались угару, что еле отошли на воздухе, Что ж, я двумя руками за Старостина, парень действительно что надо.
- Мужик редкий, - подтвердил местный уполномоченный. - Из поморов. Зимует давно, места вокруг как свои пять пальцев знает. Наверняка согласится.
- Почему вы так уверены? - спросил Кострюков.
- С начала войны на фронт просится, мне военком говорил.
- Тогда так, - сказал Кострюков. - Мы с вами сейчас же идем к Старостину, а вас, товарищ капитан первого ранга, я попрошу дать указание кадровикам приготовить личные дела зимовщиков с Л-ва. В Т. мы их проверяли, но я хочу посмотреть и ваши экземпляры. И еще: прошу в дело никого больше не посвящать, со Старостиным нас и так уже четверо.
4
Пока старший лейтенант Кострюков и его спутник идут к зимовью, напомним читателям, что в одном месте нашего невыдуманного рассказа мы несколько отвлеклись от темы и коснулись предметов, казалось бы, не имеющих никакого отношения к назревающим событиям. А между тем дело обстоит как раз наоборот, и тысячу раз прав был Андрей, утверждая, что все в природе повязано крепким узелком. Но разве мог он предположить, что ему уготована роль героя, что он стоит на пороге обстоятельств, которые совсем скоро втянут его в свой круговорот, что те, кому это положено, уже дернули за кончик и узел распускается? Не мог он, не мог предвидеть такого. А тем временем посланцы судьбы уже подходят к дому, и вот они уже стучатся в дверь, и надо идти открывать, потому что так громко и требовательно могут стучать лишь те, кого к этому побудили обстоятельства чрезвычайные.
Когда вошедшие отряхнулись от снега, Андрей в первом из них признал, к немалому своему удивлению, местного "особиста" (отродясь не сходились их стежки-дорожки), второй, невысокий, глядевший в упор, был ему незнаком.
- Товарищ Старостин? - спросил этот второй.
- Ну Старостин, - ответил Андрей, смотря выжидательно.
- Давайте присядем, товарищ Старостин. Кстати, моя фамилия Кострюков. Старший лейтенант Кострюков. - После этого невысокий сел на одну из табуреток, а другую с видом хозяина придвинул Андрею. - Мы к вам по делу, товарищ Старостин. По очень важному делу, - подчеркнул он. - Скажите, вы когда-нибудь бывали на станции Л-ва?
- Само собой.
- Очень хорошо. Значит, дорогу знаете?
- Не заблужусь.
- А если в пургу?
- Смотря в какую.
- В сильную. В такую, скажем, какая скоро начнется.
- Не пробовал.
- Нужно попробовать, - с нажимом сказал Кострюков.
- И не только попробовать, но и доехать. От этого, товарищ Старостин, зависит жизнь тысяч людей. Дело в том, что один из зимовщиков на станции - немецкий агент. Вы представляете, что это значит? В море действуют вражеские подлодки, а с востока на фронт один за другим идут наши караваны с техникой и сырьем. Разгромить такой караван - это значит отправить на дно миллионы. Мы всей страной за неделю не отработаем их. У агента есть рация, и нам известно, что он уже наводил подлодки на корабли. Словом, его надо обезвредить, и как можно скорей. Мы решили добраться до Л-ва на собаках, и нам нужен хороший каюр. В штабе мне рекомендовали вас. Подумайте три минуты и сообщите свое решение.
Стремительность, с какой говорил и действовал этот невысокий, но, по-видимому, физически очень сильный человек, несколько удивила Андрея, но он не торопился с ответом. Упоминание о трех отведенных ему минутах он пропустил мимо ушей, потому что знал то, чего не знал сидящий напротив него человек. Действиями этого человека руководили, несомненно, самые искренние побуждения, но, предлагая Андрею поехать с ним на Л-ва, он явно переоценивал свои силы. Он не знал Севера, его условий и законов и наивно полагал, что их Можно одолеть одним волевым усилием. Но северные законы были хорошо известны Андрею, жившему среди них с детства. И сейчас он думал о том, как, какими словами объяснить старшему лейтенанту безрассудность его затеи. В одиночку Андрей доехал бы до станции, ибо ему было не привыкать отлеживаться под снегом, когда собаки отказываются идти, или есть сырьем леммингов, когда есть больше нечего. Но что ему делать с человеком, который, судя по всему, не отличит песца от собаки?
- Вы что-нибудь решили, товарищ Старостин?
- А чего тут решать, - пожал плечами Андрей, - скажите, кого надо взять на станции, и через час я выеду.
- Не понял, - нахмурился Кострюков. - Что значит "я"? Уж не собираетесь ли вы ехать один?
- А то как же?
- Это с какой же стати?
- Да с такой, что вам не выдюжить.
- А-а, - протянул Кострюков. - А ты не беспокойся за меня, - сказал он, переходя на "ты". - Я, чтоб ты знал, классный лыжник, "Ворошиловский стрелок" и кое-кто еще в этом же духе. Так что выдюжу. А тебе одному все равно ничего не сделать, только все завалишь - нам пока неизвестно, кого придется брать. Все придется выяснять на месте.
- Выходит, кот в мешке?
- Выходит. Но ты уясни только одно: главное сейчас - это доехать. И здесь мы все полагаемся на тебя. А остальное - мое дело. Мне сказали, ты на фронт просишься? Тогда знай: нынешняя поездка - твое военное задание. Если выполнишь - делай дырку для ордена, это я тебе серьезно говорю. - Кострюков поднялся с табуретки, оценивающим взглядом смерил Андрея. - Сколько ты весишь, Старостин?
- Всегда девяносто было.
- Многовато получается. У тебя девяносто да у меня семьдесят, да груз какой-никакой надо взять. Рацию, продукты. Да и собачки-то небось мясо едят?
- А ты думал сено? Только ни мясо, ни рыбу брать нельзя. Тьфу-тьфу, не сглазить бы, дней пять придется ехать, а на пять дней собакам и быка не хватит. Пеммикан надо делать. Муку с маслом да с сахаром смешивать. Мука у меня есть, а уж сахар и масло сами доставайте.
- Будут сахар и масло. Прикинь, сколько надо. Оружие есть?
- А как же, винтовка.
- Может, пистолет дать?
- На кой он. Из него только по бутылкам стрелять.
- Ну смотри. Тогда готовься и жди меня. В ночь тронемся.
5
Расположившись в кабинете местного уполномоченного, Кострюков просматривал личные дела зимовщиков с Л-ва. Случаи, когда в разных экземплярах одних и тех же документов обнаруживались разночтения, в практике Кострюкова встречались, и сейчас он надеялся натолкнуться именно на такое разночтение.
Всякое предприятие, считал Кострюков, надо начинать с головы, поэтому первой папкой, которую он выбрал из стопки, была папка с личным делом начальника зимовки.
Лаврентьев Василий Павлович. Родился в Ленинграде в 1902 году. Отец и мать - рабочие. Учился в Ленинградском Горном институте. Кандидат геологоминералогических наук. Автор нескольких монографий. Арктический стаж - 10 лет. Последние два года является начальником станции Л-ва. Женат. Двое детей. Семья проживает в Ленинграде. Член ВКП(б) с 1937 года.
На фотографии Лаврентьев выглядел спокойным, умным человеком, который давно определил свое жизненное кредо и умел дисциплинировать себя. Во всяком случае так подумал Кострюков. Как и все люди его профессии, он был в известной мере физиономистом, и твердая линия рта, и чуть заметный прищур глаз Лаврентьева говорили, что начальник зимовки умеет целенаправленно воздействовать, на людей.
- Ладно, сам себе сказал Кострюков, - посмотрим, какой ты есть в действительности.
Второй оказалась папка механика.
Шилов Иван Иванович был на десять лет моложе начальника зимовки, но его стаж работы в Арктике исчислялся уже восемью годами. А свой трудовой путь механик начал трактористом в одной из коммун Ярославской области, и этот факт заинтересовал Кострюкова. Каким ветром занесло механика в Арктику? Что за сила сорвала с весеннего грачиного поля и перенесла за тысячи верст к холодному морю, где и солнца-то настоящего нету? А ведь женат человек, и дочка есть. Так почему не живется с семьей?
Кострюков закурил и стал рассматривать фотографию механика.
Хорошее лицо у тебя, Иван Иванович. Русское. Вот только шалость какая-то в глазах затаилась, озорство какое-то. Знать, скучал ты в родном колхозе, пока не надумал однажды пересилить "планиду". Собрал свой деревянный сундучок, поцеловал жену с дочкой, да и подался куда глаза глядят, искать счастье перекатное. Беспартийный ты и без образования, но дело, видать, знаешь - благодарностей у тебя на двоих хватит. Но вот беда: занесло тебя, как на грех, на эту станцию, и я должен ломать сейчас голову - а не враг ли ты, бывший коммунар и волжанин?
Личное дело радиста Кострюков изучал с особым пристрастием, поскольку само положение этого человека предопределяло многое. Во-первых, у радиста имелась рация. Во-вторых, радисты живут отдельно от остальных, и такая свобода очень удобна, если предположить, что радист - не то лицо, за которое себя выдает. Никто не знает, что и кому стучит он, хотя отстукивать что-нибудь тайное по казенной рации опасно - служба перехвата тоже не спит, и лишний раз в эфир не высунешься. Да, радист мог быть одним из главных кандидатов на роль агента, и Кострюков, словно судебный эксперт, подолгу изучал каждый лист дела "маркони", скрупулезно рассматривал подписи, даты, печати. Но все было впустую, любая запись была добротна, заверена, подтверждена.