35
Заключенный № 740014 из экспериментального лагеря "O-X-247", тот самый, которого там спас Иоганн и которому он открыл свое настоящее лицо, благополучно прибыл в школу и после оформления получил кличку "Туз".
Но в первой же беседе с Иоганном он выразил явное недовольство тем, что его извлекли из лагеря смерти.
Сухо и несколько высокомерно он сообщил Иоганну, что в лагере его избрали в число руководителей подпольной организации. Им удалось связаться с другими подпольными организациями и создать комитет Союза военнопленных. Они будут объединенными усилиями, при поддержке немецких антифашистских организаций, готовить одновременное восстание во всех лагерях. Поэтому он считает свое пребывание в школе нецелесообразным. И хотя работа проделанная комитетом, пока еще не столь значительна, все же место его там, в лагере.
Все это было неожиданным для Иоганна. И означало потерю человека, на которого он мог здесь всецело опереться. Вместе с тем, вернувшись в лагерь, Туз сумел бы помочь Иоганну, и в разведывательно-диверсионные школы были бы направлены те военнопленные, которых отберут для этого подпольные лагерные организации.
Иоганн пообещал Тузу, что постарается, сославшись на какую-нибудь его провинность или на неспособность к агентурной работе, отправить его обратно в лагерь, как только тот найдет себе среди здешних курсантов достойную и верную замену. И с этого момента стал избегать каких-либо встреч с Тузом.
Нельзя было не обратить внимания на совершенно новые, самоуверенные манеры бывшего № 740014. Он с какой-то снисходительностью, с нескрываемым превосходством, загадочно усмехаясь, слушал Вайса, словно хотел дать ему почувствовать, что он, Туз, теперь уже не тот, что прежде. Теперь он персона, наделенная некими особо возвышающими его правами, и еще неизвестно, кто кого будет обслуживать - он советского разведчика или тот его.
И хотя с костистой его физиономии не исчезли следы лишаев, побоев, голода, а полученный в школе французский мундир висел на нем как на вешалке и огромные кисти его рук с иссохшими мышцами, разбитые неимоверным трудом на каменоломне, были подобны двум сплющенным гроздьям из скрюченных пальцев, - несмотря на все это, от всей его фигуры веяло такой величавостью, какой не выразить ни в бронзе, ни в мраморе.
Таким степенным, полным чувства собственного достоинства человеком его, несомненно, сделало доверие, которое ему оказали в лагере, избрав в руководство подпольной организации.
Это был избранник народа, твердо убежденный в том, что он облечен самой главной здесь властью.
Вот почему он несколько снисходительно слушал Иоганна, полагая, что хотя тот и советский разведчик - может, даже лейтенант или капитан, - но все-таки служащий. А он, Туз, так сказать, представитель блока партийных и беспартийных. И избран он не просто от экспериментального лагеря "O-X-247", но и от межлагерного Союза военнопленных, который должен подготовить восстание узников концлагеря. И он входит в руководящую группу этого межлагерного Союза. Когда обсуждалась работа Союза, члены руководящего комитета высказали различные точки зрения на тактику подготовки восстания. Пришлось вести борьбу с левацкими, сектантскими тенденциями тех, кто утверждал, что нечего тратить время на организаторскую деятельность, на пропагандистскую работу, а надо только сформировать надежное ядро, которое нанесет удар по охране, - и тогда массы сами стихийно присоединятся к восстанию. И если даже при этом все заключенные погибнут, важно совершить эту акцию. Свобода или смерть - таков был их лозунг.
Были и такие, кто придерживался оппортунистических воззрений, полагая, что задача Союза - лишь обеспечить максимальную выживаемость заключенных и, поскольку победа Красной Армии исторически неизбежна, надо стремиться только к тому, чтобы выжить, сохраниться до этого всеразрешающего исторического момента. Поэтому, говорили они, в лагерях не следует создавать подпольные коммунистические организации, а коммунисты должны войти в Союз не как представители этих организаций, а на общих основаниях. И Союз надо бы оформить в духе организации, служащей только целям взаимопомощи и общекультурного просвещения. Тогда, в случае провала, члены Союза не будут истреблены полностью, погибнут одни руководители. А возможно, в некоторых лагерях администрация даже примирится с такой безобидной формой организации военнопленных, и тогда Союз впоследствии можно будет использовать для более активных действий.
Эти жаркие дискуссии проходили в узком забое. Члены комитета, теснясь, влезали в его каменную щель и, лежа голова к голове, шепотом убеждали друг друга, пока товарищи, выделенные для охраны и прикрытия, рушили позади них глыбы камня, образуя завалы, через которые невозможно было пробраться. Но эти завалы отсекали доступ воздуха, и члены комитета, задыхаясь, обливаясь потом, испытывая боль в груди и удушье, какое испытывает, заживо погребенный, страстно спорили в поисках решения, которое могло стать общим, непререкаемым для всех.
Информация Туза о планах создания Союза военнопленных отличалась предельным лаконизмом. Возможно, Туз уплотнял ее так, учитывая краткость времени, отпущенного на их встречу, но не исключено также, что он хотел дать почувствовать Вайсу ту суровую деловитость, какой была проникнута работа лагерного комитета.
Но и этого было достаточно, чтобы Иоганн ощутил возвышающее душу неистребимое непокорство, могучую жизнеспособность советских людей, убить которую невозможно также, как самую жизнь на земле.
В глазах Иоганна как бы померк ореол некоей исключительности, которым, как ему казалось прежде, озарена его миссия, ибо тысячи людей, подобных этому заключенному № 740014, совершают подвиг борьбы в тылу врага, подобный его подвигу, используя методы, подобные его методам. И, в сущности, им неизмеримо труднее бороться в лагере, они находятся как бы на дне гигантской могилы. Он же, Иоганн, внешне оказался в более привилегированном положении, хотя малейшая оплошность может обречь его перед неизбежной казнью на длительные, мучительные истязания, не менее жестокие чем те, каким подвергаются в лагерях.
Майор Штейнглиц, воодушевленный старопрусским заветом: "Человек - ничто, организация - все", весь отдался административной деятельности. Поточный способ массового производства разведчиков, к которому он в начале относился скептически, постепенно увлек его возможностью блеснуть канцелярским размахом рапортов, направляемых в Берлин. Вместе с Гагеном они готовили статистические докладные, где, основываясь на будущих победах вермахта, отчисляли проценты от людского состава побежденных армий в сеть своих школ. И эти прогнозированные исчисления выглядели грандиозно, внушительно.
Установленный в школе распорядок дня никогда не нарушался. Подъем в 6 часов, физзарядка - от 6 часов 10 минут до 6 часов 40 минут, время на туалет - 20 минут, завтрак - от 7 до 8 часов, занятия - от 8 часов до 12 часов, обед - с 12 часов до 14 часов, занятия - с 14 часов до 18 часов, ужин - до 19 часов, вечерняя поверка - в 21 час 30 минут. Отбой - в 22 часа.
По воскресеньям занятий нет.
Курсантам почту доставляют прямо в барак, это всевозможная антисоветская и белоэмигрантская литература и газеты. Иногда короткая лекция на тему "История Советского государства".
Раздумывая о безотказно действующей системе организации и воспитания, о ее быстрой результативности, Штейнглиц выразил опасение, как бы в таких идеальных условиях, сроднившись, так сказать, с немецким образом жизни и порядком, курсанты не позабыли бы о тех условиях, в каких им придется орудовать, и поэтому дал указание развесить в бараках советские трофейные плакаты. Он приказал также, чтобы курсанты обращались друг к другу со словами "товарищ" и по воскресеньям обязательно пели хором свои народные песни.
Дитрих был озабочен созданием надежной системы так называемого "негласного оперативного обслуживания состава слушателей школы".
Он подобрал среди курсантов наиболее надежных для выполнения функции провокаторов. Дал задание доставить в расположение школы несколько женщин, способных - главным образом в интимных условиях - проверить политическую надежность отдельных сомнительных лиц. Решил предоставить этим последним возможность выходить за пределы школы, чтобы наблюдать за их поведением на воле. Приказал выделить в его личное распоряжение большое количество спиртного для проведения экспериментов, и курсантов подпаивали в надежде получить от пьяных какую-либо заслуживающую внимания информацию об их настроениях. Тщательно продумывал разного рода проверочные комбинации для тех, чье поведение казалось ему подозрительным. Приказал установить микрофоны в общежитии.
Словом, каждый был поглощен своей деятельностью.
И только один Лансдорф не нарушал обычного, установленного им ритма жизни и без воодушевления выслушивал хвастливые рапорты подчиненных.
Штейнглица он обычно угнетал своим умственным превосходством и убийственным скептицизмом.
- Будьте любезны, майор, напомните мне: от кого мы получили губительные для Франции сведения о ее военном потенциале?
Штейнглиц с готовностью перечислял имена известных ему шпионов.
- Вздор! - пренебрежительно отвечал Лансдорф. - Мелочи. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году французский генерал Шовино опубликовал книгу "Возможности вторжения", сопровождаемую предисловием маршала Петэна. Она стала для нас настольным справочником. - Разглядывая ногти, осведомился: - А по Англии?
Штейнглиц, вытянувшись, молчал, хотя ему очень хотелось напомнить о своей личной заслуге.
- Знаменитый английский военный историк Лиддель Гарт опубликовал труд "Оборона Британии". Фюрер высоко оценил эту книгу. А Гесс отметил, что она важна для правильной оценки всей ситуации в целом и содержание ее найдет важное практическое применение. - Упрекнул: - Вы не тревожите себя лишними знаниями, майор. И напрасно. - Заметил многозначительно: - Ключи от государственных тайн не всегда обязательно воровать, отнимать, похищать коварными способами или добывать с помощью массового производства дрянных отмычек. Люди мыслящие могут их получить от ученых, историков, исследователей, порой заботящихся о своем тщеславии больше, чем об интересах собственного государства.
Штейнглиц обиделся, сказал сдержанно:
- В салоне леди Астор, поклонницы нашего Фюрера, любой агент-практикант может узнать, о чем час назад говорил Черчилль, - для этого ему только не следует скрывать, что он наш агент. Во Франции я могу вам назвать имена нескольких министров, которые ежемесячно получали из специальных фондов адмирала Канариса вознаграждение, значительно превосходящее их министерское жалование. Что же касается ассигнований на советскую агентуру, то тут, к сожалению, мы достигли такой экономии средств, которая может поставить под сомнение всю нашу работу. Если, конечно, - добавил он, - не считать расходов на вспомоществование эмигрантам и на пенсии семьям наших агентов-немцев, после того как советские органы пресекли их деятельность.
- Ну-ну, не надо горячиться, - успокаивающе, мирным тоном произнес Лансдорф. - Я ценю ваши усилия и понимаю наши трудности. - Проговорил задумчиво: - По-видимому большевикам удалось внушить народу мысль, что государство - это в какой-то степени собственность каждого, и они дорожат его интересами так же, как мы с вами своим имуществом. - Заметил деловито: - Я просматривал протоколы допросов различных военнопленных. Некоторым из них, оказывается, проще расстаться со своей жизнью, чем с теми сведениями, которыми они располагают. Трудный материал, трудный. И поэтому еще раз напоминаю: гибче, гибче с ним. И если вы сочтете нужным, особо подающих надежды следовало бы свозить в Берлин, чтобы поразить их воображение уровнем нашей цивилизации, благосостояния, бытовыми условиями, магазинами. Пусть даже что-нибудь купят себе. Словом, попытайтесь оказать воздействие с помощью арсенала не только наших идей, но и вещей. Вы меня поняли?..
Штейнглиц из этого разговора понял только, что Лансдорфа беспокоит надежность курсантского состава и что, по его мнению, агентурная работа в западноевропейских странах имеет более плодотворную почву, чем в России, - с этим Штейнглиц был полностью согласен.
Наблюдая за учебными занятиями курсантов, он убедился, какие это тупые, неспособные люди. Самые элементарные вещи они усваивают с трудом, у всех расслаблена память, отсутствует сообразительность, и поэтому сроки обучения недопустимо затягиваются. И Штейнглиц с гордостью за своего соотечественника думал о бывшем своем шофере, ефрейторе Иоганне Вайсе, так блистательно воплотившем в себе лучшие черты немецкой нации. Ведь он за самое короткое время сумел полностью овладеть необходимыми познаниями и занять достойное место среди самых опытных сотрудников абвера. Вот подобных Иоганну способных молодых людей он не видел среди этих русских и был убежден, что виной тому их национальная ограниченность, вековечная отсталость от других европейских народов.
Конечно, откуда бы мог знать Штейнглиц, что, казалось бы, вопиющая тупость, беспамятливость, несообразительность многих курсантов требовали от них поистине виртуозной сообразительности и остроты наблюдательного ума.
Кстати, эта талантливость притворства некоторых курсантов ставила Вайса в такое же тяжелое положение, как и Штейнглица, и удручала их обоих, хотя и не в равной степени и по совсем противоположным поводам. А источник трудности был для них один и тот же.
До сих пор Иоганн не мог считать, что он достаточно полно изучил хотя бы одного курсанта. Именно это и служило причиной его бессонных размышлений, когда приходилось перебирать в памяти тысячи мельчайших, разрозненных, еле ощутимых признаков, говорящих о том, что человек остался человеком. Но эти обнадеживающие черточки сочетались с таким множеством отрицательных, что прийти к какому-либо выводу было пока невозможно.
А время шло и повелительно требовало действий, и, хотя Иоганн почти регулярно оставлял информацию для Центра в тайнике, указанном Эльзой, и получал через обратную связь рекомендации и советы, кроме Туза, других верных людей ему до сих пор найти не удалось.
Дневной рацион курсантов составляли хлеб - четыреста граммов, маргарин - двадцать пять граммов, колбаса гороховая или конская - пятьдесят граммов и три штуки сигарет. Утром и вечером ячменный или свекольный кофе. По сравнению с лагерным этот паек мог показаться обильным.
Больше всего курсанты страдали от недостатка курева. Подобно тому, как заключенный в ожидании приговора жаждет утолить тоску беспрерывным курением, так же и эти люди - одни вялые, подавленные, с замедленными движениями, другие возбужденные до истерики - испытывали мучения от табачного голода.
Как-то Гаген добродушно посулил им бодрым тоном:
- Когда поможете нам захватить Кавказ, будет вам табак.
Хотя в переводе на русский язык это звучало несколько двусмысленно и кое-кто усмехнулся, такое обещание никого не утешило.
После отбоя Иоганну приходилось поочередно с другими переводчиками дежурить с наушниками в канцелярии у провода микрофонов, установленных в общежитиях. С помощью переключателя он мог слышать, о чем говорят между собой курсанты в любом помещении каждого из бараков.
После дежурства он обязан был сдавать запись наиболее существенных разговоров Дитриху. Кстати, Иоганн предполагал, что подобные же микрофоны установлены в комнатах сотрудников штаба, но прослушиванием этой линии занимаются только работники отдела "3-Ц" и сам Дитрих.
Гаген дал Вайсу два исторических романа Виллибальда Алексиса. Сказал значительно:
- Великий наш романтик прошлого века.
"Какая провинциальная узость, какая напыщенность", - подумал Иоганн. Читая на дежурстве эти книги, он испытывал только щемящий душевный голод. Подумать только: Толстой, Чехов. Достоевский писали в то же время.
Иоганн вспомнил "Войну и мир", и воспоминания приходили так, будто это все была и его жизнь, которой он здесь лишился. Но когда он вспоминал страницы, посвященные Платону Каратаеву, его кроткую, покорную беззлобность к врагу, его способность тихо, безропотно, беспечально ко всему приспосабливаться, умиленно радоваться просто оттого, что он существует, этот Платон мгновенно представал перед ним в обличье курсанта Денисова по кличке "Селезень".
Русоволосый, сероглазый, говорит окая, на лице просящая, застывшая улыбка. В своем "сочинении" Денисов писал: "Как известно, человек рождается в жизни один раз. Но при этом от него независимо, какой страны он получается гражданином. В силу такого стихийного обстоятельства я оказался советским".
В цейхгаузе Денисов долго и тщательно выбирал себе обноски французского трофейного обмундирования, какие получше. Долго искал такие ботинки, каблуки и подошвы которых были меньше стоптаны, заведомо зная, что носить ему все это не доведется и после окончания курсов выдадут все другое. Но хозяйственный инстинкт был выше реальных обстоятельств. И Денисов счастливо улыбался, когда ему удалось сыскать в груде обуви пару ботинок на двойной подошве.
- Добрая вещь, - сказал он с довольной улыбкой. - Рассчитана на серьезного потребителя.
В столовой он ел медленно, вдумчиво. Когда жевал, у него двигались брови, уши, скулы и даже жесткие волосы на темени. Охотно обменивал сигарету и отломанную половину другой на порцию маргарина.
Занимался старательно. Испытывал искреннее удовольствие, получая хорошую отметку, огорчался плохой. И был по-своему смекалист.
Вот сейчас Вайс слышит в наушниках его дребезжащий, сладенький, деловитый тенорок. Рассуждает, наверное лежа на койке:
- Пришел я в себя, и первое, чему очень даже обрадовался, - тому, что не помер. И бою конец. Очень было неприятно предполагать все время, что все именно в твое тело стреляют. Подходит немец. Встал перед ним, от страха дрожу. Гляжу - человек как человек. Улыбаюсь деликатно. Ну, он меня и пожалел. Ведет, автоматом в спину пихает. Кругом наши ребята лежат. Жалею. Поспешили. А загробной жизни-то нет. Землячок мой в нашей роте был. Его бы я еще насчет плена постеснялся. Но он раньше, в санбате, помер. Значит, свидетелев нет. А я оказался живучий. Имею возможность на дальнейшее существование. Мне ведь самой лучшей жизни не надо. Мне бы только избушка и солнышка чуток, ну и чтоб пища. Я без зависти. Меня сюда только за одно поведение прислали. Я и в лагере жить привык. Наспособился ко всему. Люди огорчаются наказанием несправедливым. А я что же, ничего, продолжаю жить, только маленько сощурюся, и ничего - существую. Есть причины, от нас зависимые, а есть независимые. Есть лагеря, есть школы для шпионов - тоже. Кто-то же все равно место займет. А почему не я? Не пойду - другой пойдет. Механика ясная.
- Ты аккуратный, и резать будешь аккуратно.
Грубый голос, наверное принадлежащий человеку по кличке "Гвоздь". Лицо его после ожога в глянцевитой, тугой, полупрозрачной розовой коже. В анкете записано - сапер. Вайс подозревает: танкист или летчик, обгорел в машине.
- Мне это не обязательно, - возразил Денисов. - Я на радиста подал. В силу грамотности, полагаю, уважут. В колхозе я всегда на чистой, письменной работе был.
- Лизучий ты.