В начале двадцатого века редкий школьник даже в таких городах, как Брюгге или Гент, мог ответить на вопрос, что это за город и где он находится, – а ведь речь шла не об Индии или России, а о Бельгии, стране с крайне ограниченной географией.
В октябре 1914 года началось массивное наступление немцев. Лавина войск катилась через Западную Фландрию – немецкие полководцы приложили к карте линейку и обнаружили, что это кратчайший путь до Франции и Парижа. Полководцы союзников, в свою очередь, поразмышляли и решили, что Ипр, который был для них не более чем булавочной головкой на карте, как раз то место, где наступление немцев должно быть остановлено, чтобы избежать сворачивания линии обороны.
Эта операция получила название Ypres salient, Ипрский выступ, и в нескольких километрах от городских стен начали рыть первые окопы мировой войны.
Прежде чем окончательно застрять, немцы успели окружить город с трех сторон, и Ипр стал мишенью для орудий, установленных на окружающих город невысоких холмах. К ноябрю 1914 года в "битве" за Ипр было уничтожено четверть миллиона человек, но союзники уперлись и уступать не желали.
В берлинских газетах это вялотекущее сражение называли "детоубийством" – целое поколение солдат-подростков было разорвано на куски в глинистых полях под Ипром.
Меньше чем через полгода, в апреле 1915-го, бойня началась заново. Передовая немецкая промышленность освоила выпуск нового оружия: гигантских пушек, снаряды для которых весили чуть не тонну каждый. И через несколько недель от средневекового Ипра ничего не осталось.
Третье сражение у Ипра по своей бессмысленности можно назвать моделью всей Первой мировой войны. Пять месяцев проливных дождей окружили город непролазной грязью, и в это болото, на колючую проволоку и немецкие пулеметы, союзники, волна за волной, посылали неоперившихся юнцов все новых призывов. Попытки прорвать немецкий фронт продолжались до ноября 1917 года. Единственным результатом этих попыток были ордена генералов, не считая гибели еще миллиона солдат. После этого и немцы, и союзники подустали, и обе стороны дожидались конца войны на точно тех же позициях, что и в ее начале.
На деньги, полученные от Германии в качестве репараций (через четверть века эти репарации приведут к новой войне), Ипр осенью 1918 года начали отстраивать заново. Временные жилища понемногу исчезали. Особенно тщательно восстанавливали гордость города – великолепный готический ансамбль Лакенхалле, Суконных рядов. Стрельчатые окна стали едва ли не лучше прежних. В 1967 году на семидесятиметровой главной башне установили новые колокола, и когда над городом поплыл их торжественный звон, казалось, что катастрофа начала века – не более чем страшный сон.
Но для тех, кто не хочет забывать страшную, бессмысленную бойню, есть таблички – они указывают дорогу к окопам Первой мировой войны. Начинается этот маршрут у монументального фасада Суконных рядов. Если присмотреться, вы увидите на стенах желтые стрелки. Они идут вдоль Меенсестрат, где сотни тысяч молодых людей маршировали на северо-восток. На верную гибель.
Памяти британских солдат, чьи останки так и не нашли, посвящена красивая триумфальная арка Менен, Восточные ворота. На ее каменных панелях высечены пятьдесят пять тысяч имен. Еще восемьсот тысяч погибших похоронены на сотнях кладбищ, скорбным кольцом окруживших город. Солдаты покоятся под многокилометровыми ровными рядами белых крестов.
Кафедральный собор Святого Мартина восстанавливали по довоенным фотографиям, но шпиль сделали иным, в готическом стиле. Теперь он возвышается над купеческими хоромами Гроте Маркт и словно грозит пальцем небесам, откуда когда-то сыпались смертоносные бомбы.
И если залезть на самую верхушку шпиля, можно даже не увидеть, а уловить слабый свет, приближающийся к южной границе Ипра, где прямоугольником расположился грузовой терминал. На оживленной Рийсестрат закрывают последний бар, и в тишине ночи, если прислушаться, вы различите далекий гудок локомотива.
Вагон изрядно качало. Дон разложил на столе в салоне подробную карту бельгийских железных дорог – он нашел ее в портфеле, который ему вручила Хекс. На ней, в частности, была детальная схема грузового терминала в Ипре.
– Седьмой путь, – сказал Дон, посмотрев на поставленный сестрой красный кружок.
Рядом с кружком Хекс написала карандашом ориентировочное время прибытия.
Они высчитали примерное расстояние от седьмого пути до выхода из терминала. Получилось около ста пятидесяти метров. Эва начала убеждать Дона, что сумеет пробежать эти метры без его помощи. Храбрится, решил он и потребовал показать ногу. К его удивлению, для такой бравады были все основания – на месте безобразной рваной раны остался едва заметный шрам. Куски скотча, которым он пытался свести края, она уже выкинула. По-видимому, в темноте и спешке он переоценил глубину пореза.
Мои медицинские познания порядком заржавели, с грустью подумал Дон. Но все равно, рана зажила необычно быстро.
Они были в пути уже больше двадцати часов. Дон проснулся утром, когда состав подъезжал к Хесслехольму. Сентябрьское солнце грело вовсю, в купе стало душно. В Хельсинборге он решился открыть раздвижную дверь вагона, чтобы впустить немного свежего воздуха. Сначала долго прислушивался – звуки прибоя подсказали ему, что вагон отбуксировали на запасной путь в гавани в ожидании погрузки на паром. Вагон стоял на пирсе, и в каком-нибудь метре от полотна плескалась вода. Он даже подумал, не выскочить ли ему и не размяться немного. Но тут из глубины вагона он услышал приглушенный голос Эвы – она просила его вернуться. Он задвинул дверь и пошел по узкому мазонитовому коридору.
Они поели – банка консервированного овощного супа из припасов Хекс, хрустящие хлебцы, печенье, бутылка белого вина. На десерт Эва нашла банку с фруктовым компотом, но Дон отказался и уселся за компьютер. Шведская полиция неустанно ищет беглецов, поступают все новые и новые сигналы от общественности. Эва послала сообщение в адвокатское бюро в Бурленге с просьбой о помощи, но ответа пока не получила.
Время тянулось медленно. Наконец состав начал тормозить.
После остановки они чуть не час сидели в креслах, дожидаясь, пока угомонится деловая возня и стихнут голоса за стенкой вагона. Без четверти три все успокоилось. До них доносились только далекие выкрики репродуктора на странном языке, звучащем как смесь английского и немецкого.
Они поднялись и с отвращением натянули мятую и грязную одежду. Дон завязал бантиком шнурки на сапогах "Др. Мартене" и кивнул Эве – следуй за мной. Оба вышли в коридор. Дон задвинул мазонитовые кулисы и долго прислушивался, прежде чем вставить ключ в замок. Мелкими толчками, то и дело выглядывая во все увеличивающуюся щель, начал отодвигать вагонную дверь.
Наконец он решился – высунул голову и глубоко вдохнул ночной воздух.
Станция освещена лишь отдельными участками. Путь к выходу с терминала открыт – всего каких-то пара сотен метров. У выхода – два деревянных шлагбаума, рядом – неосвещенная сторожевая будка. Около подъемного крана несколько рабочих в лимонно-желтых светоотражающих жилетах. Время от времени ночь освещается бело-голубым сиянием электросварки.
Дон помог Эве спрыгнуть. Ее шпильки с хрустом проехали по гравию. Он нащупал в сумке цилиндрический ингалятор с трихлорэтеном, сделал два судорожных вдоха и мгновенно успокоился. Задвинул дверь и запер ключом. Пахло соляркой и резиной.
Они сошли с сыпучего гравия полотна и двинулись к выходу. Сзади что-то крикнули, но Дон, не останавливаясь, прибавил шаг. Беспрепятственно миновав сторожевую будку, они спрятались за каким-то контейнером – убедиться, не заметил ли их кто.
Все было тихо. Дон огляделся – типичный промышленный район. Он достал из сумки карту Ипра. Эва показала на три красных кружка – место называлось Гроте Маркт.
25. Собор Сен Мартен
Отель "Старый Том" втиснулся в кирпичный дом, такой узкий, что номеров в нем было совсем мало, несмотря на двадцатиметровую высоту. Как и все дома на средневековой площади Гроте Маркт, это была копия старинного здания семнадцатого века постройки. После Первой мировой войны дом был восстановлен кирпич в кирпич.
Ярко-красная маркиза, днем призванная защищать посетителей от солнца и дождя, лениво свисала у стены при входе. Им пришлось довольно долго ждать ночного портье. Дон попытался объяснить ему, почему у них нет паспортов, но тот только устало махнул рукой.
Дон заплатил задаток наличными. Пожилой портье достал ключ из настенного шкафа, поплелся по крутой лестнице на четвертый этаж и, не задавая вопросов, молча открыл давно уже тоскующий по ремонту номер.
Обои с крупным орнаментом. Решетчатое окно на фасад Суконных рядов.
Они еле дождались, пока портье уйдет, и, не снимая покрывала, улеглись на двуспальную кровать с намерением немного отдохнуть. Но через десять минут оба уже спали крепким сном – путешествие было долгим и утомительным.
Дон проснулся первым, увидел себя в зеркале и понял, что рекомендация Хекс купить одежду была не прихотью. Швы на вельветовом пиджаке разлезлись – по-видимому, когда он протискивался через узкое окно подвала на Юргордене, – а брюки перепачканы глиной.
Эву тоже нельзя было назвать образцом элегантности. Пиджак и юбка помяты, на ноге повязка, левая туфля в ржавых пятнах крови.
Они должны раздобыть приличную одежду еще до завтрака, решил Дон. Он помог Эве встать и вежливо предложил руку – лестница была довольно крутой. Эва с еле заметным раздражением отказалась – она вполне может обойтись и без его помощи. Когда они вышли на площадь, Дон обратил внимание, что она уже даже не прихрамывает.
Дон рассчитывал, что они управятся быстро, но как бы не так. Прошло около двух часов, а они все еще ходили по переулкам возле Гроте Маркт из магазина в магазин – искали подходящий наряд для адвоката. Сам он в первом же магазине купил недорогой серый твидовый костюм. Он даже не стал его снимать после примерочной. Вельветовый пиджак с открыткой под подкладкой уместился в желтом пластиковом пакете, полученном им в придачу к костюму. И тут выяснилось, что у адвоката очень требовательный вкус. Дон изо всех сил старался не выказывать неудовольствия. Никаких советов она слушать не желала.
После долгих блужданий они наконец нашли на какой-то боковой улице, довольно далеко от центральной магистрали Рийсестрат, бутик с подходящим Эве консервативным ассортиментом.
Внутри толкалась стайка пожилых дам, так что Дон предпочел остаться на улице. Прошло не меньше получаса, прежде чем Эва помахала ему из окна.
Она стояла у кассы, уже переодевшись во все новое. Адвокат, казалось, застряла в сороковых годах: широкие брюки со складкой, белая сатиновая блузка, оливково-зеленый плащ с шелковым шарфиком.
Старую одежду она выложила у кассы и пыталась по-французски объяснить продавщице, что это барахло лучше всего сжечь.
– Мы в Иепере не говорим по-французски со времен войны, – неприветливо сказала та. – Попробуйте английский, а еще лучше – фламандский.
Но одежду все же аккуратно завернула, бросив в пакет пояс с резинками и пару семужно-розовых шелковых чулок.
По соседству, к счастью, нашелся и подходящий обувной магазин. Дон расплатился за пару сапог итальянской кожи полученными от Хекс евро, то и дело косясь на довольную Эву.
Они не торопясь дошли до отеля и расположились за столиком на тротуаре. Красная маркиза, бессильно висевшая ночью на стене, теперь была гордо натянута на алюминиевых кронштейнах. Было уже около одиннадцати, и Эва предложила поесть поплотней. Пусть это будет ранний ланч, сказала она, и заказала тарелку креветок и лангустов со стаканом шардоне от Domaine Saint Martin de la Garrigue в Лангедоке.
Дон откусил круассан. Тот немедленно развалился на крошки, оставив во рту привкус прогорклого шоколада. Он оставил до поры до времени мысль о еде и заказал еще чашку кофе.
Тут он вспомнил про прихваченную в отеле туристскую брошюру. На обложке красовалась надпись:
Ieper – city of peace
На развороте была карта городского центра.
Дон поднял голову – толпа туристов вывалилась из автобуса и двинулась к Лакенхалле и дальше, к военному монументу. Они с Эвой наверняка выглядят этакой парой среднего возраста, отбившейся от группы. Вот и хорошо. Самая анонимная публика в мире – пожилые туристы.
Чтобы усилить впечатление, он прочитал вслух:
– A more sacred place for the British race does not exist in all the world.
Эва неохотно подняла голову от лангуста и промокнула рот салфеткой:
– Это сказал сэр Уинстон Черчилль.
Он показал ей цитату в брошюре – большие буквы на фоне бесконечных правильных рядов могил.
– По-французски город называется не Иепер, а Ипр, так его называли и французы, и англичане во время первой войны… – сказал Дон. – А кафедральный собор… – Он вернулся к карте и показал ей маленькую фотографию. – Собор, насколько я понимаю, называется Сен Мартен д'Ипр. Тоже по-французски.
– А те, кто здесь живет, предпочитают называть его Синт Маартен, – сухо сказала Эва. – Но осмотр достопримечательностей – не такая уж удачная мысль. Готовься к худшему: скорее всего, бельгийская полиция уже получила наши фотографии.
Она заметила, что Дон смотрит на нее с недоверием, и пожала плечами:
– Один из сотрудников в "Афцелиусе" сказал, что главное полицейское управление еще вчера объявило международный розыск. Я связалась с ним, пока ты спал.
Она замолчала. Дон задумчиво поболтал ложечкой в чашке с кофе:
– Вот оно что… А что еще сказал сотрудник из "Афцелиуса"?
– Задавал вопросы. Интересовался, где мы. Думаю, полиция провела инструктаж.
– И что ты ему ответила?
– Как что? Сказала, что мы покинули страну в приватизированном товарном вагоне, что спрятались в маленьком городе на северо-западе континента…
Она отодвинула тарелку.
– Ты же прекрасно понимаешь, что я ничего не сказала. Повесила трубку. Если хочешь, я могу связаться с бывшими коллегами из Стокгольма, может быть, они захотят нам помочь, но… – Она вздохнула. – Я не уверена, Дон.
Они довольно долго сидели, не произнося ни слова. Наконец Дон нарушил молчание:
– Мне кажется, это и в самом деле Сен Мартен, вон там, посмотри.
Он показал на готический шпиль в нескольких кварталах от Лакенхалле. Эва посмотрела на рисунок, потом на собор, потом опять на рисунок и кивнула:
– Но как я уже сказала…
– А до войны собор выглядел по-другому, – перебил ее Дон.
Он достал из пакета свой грязный вельветовый пиджак. Нащупал за подкладкой открытку, выудил ее через порванный карман и протянул Эве.
– А это?..
– Нашел в спальне Эрика Халла.
Она пристально на него посмотрела, хотела что-то сказать, но вместо этого кивнула и взяла открытку.
– Les suprêmes adieux, – прочитала Эва. – Последнее прости.
Отложила открытку и задумалась.
– Почему ты мне не рассказал, что произошло у Халла в доме?
– Ну, забыл. Это я его укокошил. Мой фирменный прием – бутылкой по виску.
Она смотрела на Дона без улыбки.
– Значит, la cathédrale Saint Martin d'Ypres.
Дон показал на подпись в верхнем левом углу.
– Фотография собора сделана за несколько лет до войны… – Эва словно размышляла вслух. – Ни марки, ни адреса, только короткий стих… Это он написал.
– Эрик Халл?
– Нет, не Эрик Халл… не Эрик Халл, а… человек из шахты. Я уверена.
– Ну что ж, примем как версию.
– Но почему ты не показал открытку Эберляйну? Дон задумался. И в самом деле – почему?
Эва не стала настаивать. Она допила вино, взяла письмо и громко прочитала – раздельно, слово за словом, – письмо, скрепленное когда-то вместо печати оттиском красных губ.
La bouche de ma bien aimée Camille Malraux
Le 22 avril
l'homme vindicatif
l'immensité de son désir
les suprêmes adieux
1913
– La buche de mon bien-aimée Camille Malraux?.. Рот моей любимой Камиллы Мальро… или скорее губы… – Она потрогала поблекшую помаду.
– Cherchez la femme, – сказал Дон.
– И за этим мы приехали в Ипр?
– Куда-то надо было ехать…
Эва повторила про себя имя женщины, потом продолжила:
– L'homme vindicatif… мстительный человек… мститель… l'immentsité de son désir… неутоленная страсть, и все… и les suprêmes adieux. Написано двадцать второго апреля…
– …тринадцатого года. Еще до начала мировой войны.
Эва откинулась на стуле и криво усмехнулась:
– И стоило так стараться, чтобы утаить эту открытку от Эберляйна и немцев? Помадный поцелуй и стишок, посвященный любимой девушке сто лет назад?
Дон пожал плечами, взял со стола открытку, сунул в сумку и помахал официанту.
– Что ты задумал? – спросила Эва, поднимаясь из-за стола. – Будешь пытаться найти Камиллу Мальро? Почему ты решил, что она живет в Ипре?
– Предложи другое место. С чего-то же надо начинать.
Он вынул из кармана сложенную вдвое пачку денег, отсчитал несколько евро и положил на стол.
– Может быть, найдется кто-то, кто ее знал. Она, конечно, давным-давно умерла, но, может быть, найдутся какие-то бумаги…
Он замолчал, почувствовав, насколько неубедительно звучат его слова.
– А может, у нее хорошая наследственность? – неожиданно улыбнулась Эва, надевая плащ. – Может, старушка еще жива?
26. Городской архив
В переполненном туристском центре в Лакенхалле затюканная дама с приклеенной улыбкой поначалу никак не могла сообразить, о чем ее спрашивают. Но в конце концов, скорее всего потому, что очередь начала проявлять недовольство, она предложила обратиться в городской архив Ипра. У них, сказала дама обнадеживающе, есть регистр всех смертей, бракосочетаний и переездов, причем не только по Ипру, но и по всему Вестхуку, провинции в Западной Фландрии.
Далее она, не переставая улыбаться, добавила – все, кто хочет найти родственников, обращаются именно в городской архив. И она точно не знает, но слышала, что иногда обнаруживаются такие вещи, как копии завещаний, юридические документы и даже – подумайте только! – личные письма. Тем более что Камилла Мальро – имя довольно необычное для фламандской части Бельгии.
Произнеся этот монолог, дама устало прикрыла глаза и нажала ярко-красную кнопку. На табло над ее головой замигал номер следующего посетителя.
Дон уговорил Эву взять такси. Они выехали за средневековую городскую стену. За каменным мостом начался словно бы другой город – современный, безликий. Должно быть, денег, отпущенных на реставрацию, сюда не хватило.
Городской архив делил помещение с библиотекой в похожем на обувную коробку стеклянно-стальном доме на Веверестраат. Уже в вестибюле их встретил плакат на семи языках, извещающий, что не менее 130 километров полок в этом архиве уставлены ценнейшими документами.