- Все правильно, я поступил бы также, но чутье меня редко обманывает… Вальтер Шлихт - прожженная бестия, и, хотя радиостанция на "Гансе Весселе" опечатана, разумеется, у него есть другая рация, спрятанная где-нибудь в обшивке судна. Наконец, он может воспользоваться услугами городского телеграфа и дать шефу условную, совершенно невинную с виду телеграмму.
- Все необходимые меры приняты. Никто из команды "Весселя" телеграмм не отправлял, и это обстоятельство беспокоит меня больше всего…
- Почему? - удивился Крамаренко.
- Можно дать условную телеграмму, но легче всего - условно промолчать.
Стукнув кулаком по столу, Крамаренко сказал:
- Вот загадка! Что им нужно на Черной Браме?!.
Подобный же вопрос неотвязно преследовал и Раздольного. Как бы мысля вслух, он искал решения этой загадки так же, как и Крамаренко:
- Восточнее Черной Брамы, помнишь, Остап Максимович, проходила линия фронта. Три года и восемь месяцев гитлеровцы пытались прорваться к Кольскому заливу. Здесь были отборные части - шестая горно-егерская дивизия и альпийская "Эдельвейс". Мне кажется, что где-то здесь, в этих событиях, развернувшихся тринадцать лет назад, и кроется ключ к разгадке. Но появился счетчик Гейгера и спутал все карты. Зачем нужен этот прибор на совершенно пустынном побережье Трегубого? Зачем понадобилось длительное время тренировать Непринцева на фотосъемке военных кораблей и в то же время высаживать его на пустынном побережье?
- Хорошо знаю эти месте. Веришь, ночами не сплю, думаю: что им на побережье надо? От губы Западная Криница до Тимофеевки - безлюдная тундра, топи, озера и вараки, крутые скалистые холмы. Редко где встретишь березовый ерник. В этом краю и полярная лиса не мышкует. Лемминга - полярную мышь - встретить в диковинку. Пустынный край.
- Не следует забывать, Остап Максимович, что "Сарматов" пытался приобрести шлюпку с подвесным мотором…
Постучав, вошел капитан Клебанов и доложил:
- Прибыл старший лейтенант Аввакумов. С аэродрома звонил капитан Желонкин - машина готова к вылету. Синоптики обещают погоду.
- Вызовите ко мне из шифровального отдела лейтенанта Гурова!
Повторив приказание, капитан вышел из кабинета.
- Прошу тебя, Сергей Владимирович, если что прояснится, звони! - прощаясь, сказал Крамаренко.
К тринадцати часам оперативная группа добралась на автомашине до аэродрома. Ровно в четырнадцать часов вертолет поднялся, набрал высоту и лег курсом на северо-запад. Через полтора часа, тщательно осмотрев все подходы к Черной Браме, летчик выбрал место и посадил машину.
Глубокий снег лежал в падях, а там, где его не было, чернели скалы. В воздухе чувствовалось приближение весны. Жарко грело солнце. Свежий порывистый ветер дул со стороны залива.
Дожидаясь начала передачи, капитан Клебанов волновался.
Точно в двадцать четыре часа в эфире прозвучали первые позывные. Через равные интервалы времени радист передавал имя греческого бога коммерции. Пятнадцать минут спустя перешли на прием.
Затаив дыхание все окружили рацию.
Обманутый неподвижностью людей, любопытный лемминг бесстрашно подошел к ним и долго смотрел на контрольный глазок рации - зеленый мерцающий огонек. Затем, учуяв запах консервированного мяса, лемминг разыскал пустую банку, схватил ее к, пятясь задом, потащил добычу к себе в норку. Банка гремела и, упираясь кромкой, не входила в узкое отверстие норки. Зверек визжал от бессильной ярости.
Клебанов поднял камень и с досадой швырнул его в лемминга.
Рация работала на прием. Томительно долго тянулось время.
Похолодало. В темном небе сверкали россыпи звезд. Где-то на северной стороне небосклона зеленоватый всполох прочертил горизонт и погас. Снова вспыхнул всполох и повис над головой. Словно чья-то хозяйская рука на звездной веревке развесила зеленоватые, еще мокрые от воды куски полотна.
Где-то далеко протяжно и жалостно завыл волк. У консервной банки вновь появился лемминг. Он лапкой слегка притронулся к банке, и она упала набок, издав резкий металлический звук.
Клебанов вздрогнул. Секундная стрелка неумолимо бежала по циферблату, заканчивая круг последней, пятнадцатой, минуты.
Снова передача: "Гермес"… "Гермес"… "Гермес"… и снова прием.
После шестой передачи позывных и безрезультатного ожидания на приеме рацию выключили. По радиостанции вертолета Клебанов отправил в Мурманск условное донесение.
Спустя полчаса - это значило, что полковник не спал - они получили ответ.
Утром следующего дня полковник Раздольный еще раз допрашивал Непринцева. Подтвердив свои первоначальные показания, Непринцев сообщил несколько интересных подробностей относительно Института лекарственных трав под Куксхафеном. Рассказал о своей встрече с неизвестным под кличкой "Лемо".
В ночь на восемнадцатое Раздольный получил второе условное донесение от Клебанова. Утром девятнадцатого последовало донесение третье - на позывные ответа не было.
СИГНАЛ БЕДСТВИЯ
Пятые сутки сторожевой корабль находился в дозоре.
Северо-восточный ветер крепчал. Серые, провисающие космами тучи мчались низко над кораблем, казалось, задевая за топ мачты. Когда анемометр показал скорость ветра пятнадцать метров, командир принял решение укрыться в бухте.
Мыс Святой Рог остался по левому борту "Вьюги".
У входа в залив Тихий вахтенный офицер доложил:
- Вижу цель справа сто двадцать, дистанция пятьдесят пять кабельтовых!
По сведениям, которыми располагал штурман, в этом районе Баренцева моря сейчас рыболовецких судов не могло быть.
На запрос "Вьюги" неизвестное судно не отвечало. Сторожевой корабль развернулся, вышел в открытое море и лег курсом триста двадцать пять.
…Со времени памятного разговора в кубрике боцман не забывал комендора Нагорного. Если у других матросов корабля было достаточно личного времени и хватало досуга на то, чтобы написать письмо или прочесть книгу, то у Нагорного не оставалось ни одной свободной минуты. Ясачный въелся в комендора, словно ржавчина в якорный клюз. Боцман считал, что труд, требующий непрерывного напряжения и полной отдачи сил, вытеснит из головы Нагорного тоскливое раздумье о том, куда из-под ног уходит палуба корабля.
За камбузом, в компании двух, так же как и он, страдающих от морской болезни матросов Нагорный занимался оплеткой мягкого кранца. Здесь, в кормовой части корабля, в теплом и хорошо освещенном коридоре, качка чувствовалась меньше, чем на полубаке. Протянув через петли десяток плетей пенькового троса, Андрей с увлечением занимался этим хитрым делом.
Руки Андрея огрубели, на ладонях прочно обосновались тугие мозоли. Несколько лет назад он бывал в доме своего однокашника Димы Яблонского. Димина бабка преподавала в музыкальной школе. Рассматривая руки Андрея, она охала: "Обратите внимание - это же руки Паганини!" - вспомнил Нагорный и улыбнулся.
- Чего ты? - принимая улыбку Нагорного на свой счет, спросил Тулупов, маленький, пухлый, словно отекший от сна, румяный матрос.
На каждом корабле всегда есть матрос, ставший объектом всевозможных, подчас недобрых шуток. На "Вьюге" таким матросом был Федя Тулупов. Причиной послужила не столько его комическая внешность, сколько обидчивый, самолюбивый характер. В первые же дни службы на корабле Тулупова назначили в наряд на камбуз, и кок, большой шутник, поручил Феде продувать макароны. Матросы, давясь от смеха, приходили в камбуз смотреть, как Федя Тулупов, еще больше разрумянившись с натуги, продувает макароны. Федю посылали с кастрюлей в машинное отделение получить два килограмма сухого пара. Баковые матросы заставляли Тулупова напильником точить лапы якоря, ютовые - мешком разгонять на корме туман. Замполит капитан-лейтенант Футоров за злые шутки над Тулуповым вызывал матросов к себе и строго отчитывал. Но Федя был незлопамятен и никогда никому не жаловался.
- Ты чего.смеешься? - не получив ответа, переспросил Федя.
- Так, своим мыслям, - примиряюще сказал Нагорный.
В это время, меняя курс, "Вьюга" легла на борт, и матросов швырнуло к двери.
- На море бывает всякое! - с видом заправского моряка заметил Тулупов. - Мне вот один мичман рассказывал: есть такие моря - вода от соли тяжелее железа. Якорь бросят, а он не тонет. Второй бросят - тоже не тонет! Кругом акулы так и шныряют, а боцман кричит: "Чего, салаги, смотрите?! А ну, бросайтесь в море топить якоря!"
- Ты же сказал, Федя, в море акулы, - напомнил, сдерживая улыбку, Нагорный.
- Ничего не сделаешь - служба! - ответил Федя. - Боцман приказывает - выполняй!
- Ну, ну, трави, Федя, через клюз помалу! - подмигнув Андрею, сказал Лаушкин.
Он был любителем морских словечек.
Снова удар большой волны пришелся по борту, швырнув их к двери, ведущей на ют.
Нагорный подумал о том, что наверху сейчас волны врываются на полубак до самого волнореза… Почему-то, думая о волне, в поисках сравнения Андрей представлял себе оркестровую раковину в городском парке. Эта раковина, где по выходным дням играл духовой оркестр, была удивительно похожа на большую взметнувшуюся волну.
Размышления Нагорного прервал боцман. Ясачный неслышно подошел к ним, взял из рук Андрея кранец, придирчиво проверил оплетку, затем, окинув взглядом матросов, приказал:
- Нагорный, впередсмотрящим! Заступить на вахту в первую смену! Одежда штормовая!
Повторив приказание, Нагорный спустился в кубрик, натянул стеганые брюки, резиновые сапоги, теплую, с капюшоном куртку и поднялся на полубак.
Ветер гнал большую океанскую волну. Высоко вздымаясь и оскалив зубы пенистого гребня, волна ударялась о нос корабля и в еще не утраченном порыве разбивалась о волнорез, обдавая пушку и надстройки полубака брызгами, стынувшими на лету.
Держась за штормовой леер, Нагорный всматривался в горизонт, то открывающийся, то ограниченный гребнем волны. Каждый новый пенистый вал с грохотом и свистом обрушивался на полубак, откатывался назад, стекал через шпигаты и вновь с еще большей яростью бросался на корабль.
По колени в воде, обледенев на ветру, Нагорный нес вахту. Его ресницы и брови заиндевели. Ветер, насыщенный жесткими крупинками снега, больно бил в лицо.
В мгновение, когда над форштевнем вздымалась новая волна, он инстинктивно закрывал глаза, и удар волны вызывал зримое ощущение яркой вспышки. После очередного захватившего дыхание удара он открыл глаза и увидел среди мятущихся волн и косматых облаков мелькнувший красный огонек.
"Почудилось", - подумал Нагорный, но огонек вспыхнул, и новый вал ледяной воды обрушился на него и увлек за собой. Андрей покатился по палубе, перелетел через волнорез, больно ударился о пушку. Вскочив, он вцепился руками в гриб вентиляционной шахты и, уже движимый одним чувством долга, крикнул:
- Слева пять вижу красный огонь!..
В этот день дрифтерный сейнер "Вай-гач", приписанный к моторно-рыболовецкой станции порта Георгий, вышел в море на разведку рыбы.
В четырнадцать часов радист поднялся в ходовую рубку и передал капитану штормовое предостережение:
"…Через пять-шесть часов в семьдесят четвертом районе ожидается усиление северо-западного ветра до шести-семи баллов".
Капитан рыболовецкого судна Михаил Григорьевич Вергун был маленький, щупленький человек. Самым примечательным в его внешности были глаза. На темном, сморщенном, задубенелом от морского ветра лице они были ярко-голубые, по-детски чистые.
Вергун прочел радиограмму, пошел в штурманскую рубку. Взглянув на карту, он ткнул пальцем в район Гончаковки и сказал штурману:
- Переждем. Определяйся, Кузьмич.
Александр Кузьмич Плицин, молодой моряк, только в прошлом году окончивший Мурманское мореходное училище, уже научился понимать немногословную речь своего капитана.
Штурман определил свое место на карте и проложил курс.
"Вайгач" развернулся и пошел к заливу Западный Клюевский.
Немного погодя в рубку вошел помощник. Он долго стоял, мялся и наконец рг-шился:
- Михаил Григорьевич, идешь в Гончаковку?
- Знаешь - чего спрашиваешь? - проворчал Вергун. Его все больше начинало беспокоить море. Он выходил на мостик, пытливо всматривался в потемневшее небо.
- Может, сойдем на берег… - начал Щелкунов.
- Это еще зачем?!
Вергун отлично знал, что в Гончаковке помощник пополнял свои запасы спирта.
- Хлеба свежего возьмем, почерствел, команда ругается, - нашелся помощник.
- На рейде встанем, - отрезал Вергун.
Щелкунов повздыхал и спустился вниз. Это был высокий человек с круглыми опущенными плечами, впалой грудью и маленьким, но выдающимся вперед животиком. Прохор Степанович носил бородку клинышком и длинные, свисающие книзу усы. Его отличительной чертой был устоявшийся запах спирта, по которому можно было легко найти помощника в любой части судна. Характер у Прохора Степановича скверный, и если Вергун терпел его на сейнере, то только потому, что Щелкунов слыл большим мастером по засолу сельди и был бережливым хозяином: шкиперское имущество и рыболовную снасть берег пуще глаза.
Было безветренно. С беспокойным криком над морем, словно предчувствуя шторм, носились чайки.
Остров Клюев уже маячил на горизонте, когда подули первые сильные порывы ветра.
Передвинув ручку машинного телеграфа на "самый полный", Вергун снял крышку переговорника:
- Тима, прибавь.
Механик Тима в этом плавании был за старшего. Старший механик выдавал замуж дочь и по этому случаю, получив отпуск, выехал к будущему зятю в Кандалакшу.
Насвистывая, механик пошел к тахометру. Тима всегда свистел, когда в машинном отделении отсутствовал старший. Старший механик говорил, что у них - он сам был из Колы - свистунов загоняют в бутылку.
Тахометр показывал тысячу пятьсот оборотов - предельное число оборотов для такого видавшего виды двигателя.
Первый порыв шквала обрушился на "Вайгач", идущий лагом к волне, с такой силой, что моторист, пытаясь удержать равновесие, словно взяв старт на гаревой дорожке, рванулся вперед и сбил с ног механика. Тима упал и ударился затылком о кожух мотора.
Когда моторист поднялся, сплевывая кровь и ощупывая разбитую десну, он увидел, что механик пострадал еще больше. С трудом подхватив его под мышки, моторист оттащил Тиму на рундук с ветошью.
В это время в машинном отделении все то, что было плохо принайтовлено, сорвалось со своих мест и с грохотом носилось от одного борта к другому.
Плеснув воды в лицо Тимы, моторист решил, что оказал первую помощь, и бросился к дизелю, издавшему несколько подозрительных чихающих звуков.
"Вайгач" шел без груза. Судно сидело мелко, его высокие борта, подставленные ветру, имели большую парусность. Каждый порыв шквала клал сейнер на тридцать градусов.
- Нукось! - сказал Вергун и, отодвинув рулевого, стал сам у штурвала.
Огонек маячного знака Клюева был виден. Борясь со шквалом, "Вайгач" шел на створы залива, когда Вергун почувствовал, что судно не слушается руля.
Сквозь рев и свист ветра он не сразу расслышал, что двигатель не работает.
Еще не зная всего того, что случилось в машинном отделении, Вергун снял крышку переговорника и спокойно спросил:
- Тима, что у тебя?
Не услышав привычного ответа, Вергун передал штурвал рулевому и полез в машинное отделение. Здесь горела тусклая лампочка аварийного освещения. Вначале он никого не увидел, затем, с трудом передвигаясь по скользким плитам, добрался до рундука с ветошью, где лежал механик. На губах у Тимы выступила пена, он был без сознания. С еще большим трудом Вергун разыскал моториста, пытавшегося запустить двигатель.
- Что с ним? - спросил Вергун о механике.
Но в это время его швырнуло в сторону. Удержаться на ногах, тем более обутым в калоши, было невозможно. Вергун ударился о стрингер и понял, что нечто подобное произошло и с Тимой.
Генератор на судне был навесной, и при остановке двигателя освещение и питание рации переключалось на аварийное, от аккумулятора. С тревогой взглянув на аварийную лампочку, горевшую все слабее и слабее, Вергун быстро оценил обстановку.
- Двигатель! - бросил он мотористу, быстро поднялся в штурманскую, отправил Плицина в машинное с аптечкой и приказал радисту: - Передавай: "Вышел из строя двигатель. Прошу оказать помощь. Координаты…"
- Аварийное питание село, рация не работает, - сказал радист.
Пятый час дрейфовал "Вайгач" на юго-восток. Шторм усиливался. Все попытки завести двигатель оказались безуспешными. Возле бесполезной теперь рации сидел радист и в отчаянии грыз ногти. Штурман при свете свечи определял направление и скорость дрейфа. Вергун сам стоял у штурвала. Через равные промежутки времени помощник стрелял из сигнального пистолета. Красная ракета взлетала и в то же мгновение гасла на шквальном ветру.
В ходовую рубку поднялся штурман Плйцин. Он был бледен, и голос его плохо слушался.
- Михаил Григорьевич, - сказал он капитану, - дрейфуем на камни Святого Рога. Три мили в час… До камней осталось семь миль…
Поднявшись по трапу, из люка высунулся в ходовую рубку помощник и, размахивая сигнальным пистолетом, крикнул:
- Михаил Григорьевич, пятьдесят ракет отпулял, ведь они по рублю семьдесят штука!
- Вот скат! - выругался Вергун. - Иди стреляй!
Щелкунов вздохнул и, уже сбавив тон, буркнул, спускаясь в люк:
- Весь навигационный запас пропуляем, двадцать штук осталось.
Вергун видел, как взлетали и гасли ракеты на ветру, как, озаряемая вспышками выстрелов, металась на носу смешная фигура Щелкунова.
Прошло еще несколько минут, и помощник, снова высунувшись в люк, жалостно сказал:
- Нету больше ни одной ракеты, все пострелял…
- Бочку на ют! - приказал Вергун.
Держась за штормовой трос, помощник пробрался на ют. Матросы выкатили бочку со смолой, крепко принаитовали ее к левому борту, сбили верхнюю крышку и зажгли.
Пламя в черных клубах едкого дыма рвало ветром, прижимало к волне. В качающихся отблесках огня на лицах команды можно было ясно прочесть состояние тревоги. Трагическое положение сейнера ни для кого из них не было тайной. Опытные промысловики, они хорошо знали дурную славу Святого Рога и всю бесплодность попытки в случае аварии высадиться с шлюпки на камни в кипящих бурунах. Недаром поморы сложили поговорку об этих местах: "На камни Рога Святого плыть - стало быть, живу не быть!"
На "Вайгаче" заметили сторожевой корабль только тогда, когда "Вьюга" обходила сейнер, чтобы подойти к нему с наветренной стороны.
Ослепленный лучом прожектора, сигнальщик сейнера просемафорил на "Вьюгу":
"Заглох двигатель. Механик ранен. Прошу помощи".