И Вайс, к радости Григория, распрощался с ним, сославшись на свидание с каким-то знакомым, которого, якобы, случайно встретил на улице.
Расчет был точен. Григорию удалось довести своего спутника до исступления. Впрочем, даже он не догадывался, какими изнуряющими были эти два дня для радиста. И не только дни, но и ночи.
Вайс сам себя высмеял, вернувшись домой после партии в шахматы. Журавль в небе? Глупость! Его журавлем может стать нечто более определенное, например, тот же Фред Шульц, если умело взяться за дело. Оказавшись за пределами школы, Фред не будет так осторожен, и тогда… Потирая руки от удовольствия, Вайс попробовал представить себе собственный триумф, блистательный взлет. Взлет, а куда? Одной ступенькой выше по лестнице служебной карьеры? А что это даст? Маленькую надбавку, еще больше ответственности и ту же зависимость от других… Перед глазами снова возникли контуры продолговатого озера. Где-то там, возможно, и впрямь зарыто его Эльдорадо. Во всяком случае, надо подробнее разузнать все о любовнице дуче. Это же ни к чему не обязывает. Совершенно логично, что свой архив Муссолини прятал именно у нее, а когда пришла беда… В памяти всплыли вереницы машин, нагруженных оцинкованными ящиками, которые в последний год войны двигались к забытым штольням в Австрийских Альпах и к горным озерам. Одну такую колонну сопровождал сам Вайс. Темной ночью они сбросили на дно глубокого озера Теплиц несколько контейнеров с фальшивыми долларами и фунтами стерлингов, их уже опасно было выбрасывать на международный рынок, но впоследствии они могли очень пригодиться. А нацистские архивы, спрятанные в штольнях возле Штеховице, неподалеку от Праги? Эту тайну поведал Вайсу Якоб Хенниг, напившийся до чертиков, после того, как была расстреляна вся группа, принимавшая участие в этой операции.
На протяжении ночи и следующего дня вилла "Донегана" была той осью, вокруг которой вращались мысли Вайса. Десятки раз он приказывал себе окончательно забыть о ней. Но услужливая память вновь и вновь выталкивала из своих тайничков какую-либо позабытую деталь о тайных маршрутах грузовых машин, которые под усиленной охраной направлялись в Австрию или Чехословакию. Как ни старались сохранить эти операции в тайне, а слухи о них ползли повсюду, хотя говорилось об этом шепотом и только между избранными. Кто-то сболтнул спьяну, так же как Якоб Хенниг, кто-то из местных жителей случайно оказался незамеченным свидетелем подозрительной суеты у заброшенных разработок, к примеру, в районе Вад-Аусзее, или в каком-либо другом. Если подобные вещи можно было провести в государственном масштабе, так почему бы и Кларетте не прибегнуть к такого рода действиям, в доступных ей пределах?
Постепенно росла уверенность, что карта подлинная, одновременно зрело и решение: не упустить счастливого шанса, может, единственного, выпавшего ему в жизни.
На следующее утро Вайс, с небольшим чемоданчиком в руке, ввалился в комнату Григория, когда тот еще спал.
- Доброе утро! - Вайс присел на краешек стула: так садится человек, который очень спешит.
- Здравствуйте! Теперь, кажется, вы собрались путешествовать?
- Представьте, как мне повезло: знакомый, о котором я вам вчера говорил, играет не последнюю скрипку в группе людей, способных помочь нам в розысках падре Антонио. Речь идет об организации настоящих, испытанных бойцов, которые отказались от сомнительной чести вступить в МСИ… - говоря все это, Вайс прятал глаза. - Группа хорошо законспирирована, и мой приятель недвусмысленно предупредил: исключение он делает только для меня, и чем меньше людей будет знать об организации - тем лучше. Это недалеко отсюда, чуть южнее Рима. Через день-два я вернусь.
Григорий зевнул, потянулся и сонно бросил:
- Ну что ж, раз этого требует дело!.. Только постарайтесь не задерживаться надолго.
- День-два, не больше, - Вайс посмотрел на часы и поднялся. - Мне пора. Поезд отходит через сорок минут, а надо еще добраться до вокзала. Будьте здоровы, Фред.
- Счастливого пути!
Как только за Вайсом закрылась дверь, Григорий вскочил с кровати и стал быстро одеваться. На умывание времени не оставалось. Он провел кончиком мокрого полотенца по лицу, пригладил волосы, отключил телефон и выскочил на улицу. Осторожно выглянув из-за колонны, Григорий успел заметить, как Вайс садится в желтое такси. Мелькнул чемодан, хлопнула дверца, и машина скрылась за поворотом.
"На железнодорожный вокзал или в аэропорт?" - спрашивал себя Григорий, ища глазами свободное такси. Но такого, как назло, не было. Наконец, судьба смилостивилась.
- Вокзал Термини! Кратчайшим путем и как можно быстрее! Плата тройная!
Шофер блеснул веселыми глазами, улыбнулся.
- Синьор будет доволен. Прокачу, как на самолете.
Водитель, казалось, только и ждал такого задания: покусывая кончик погасшей сигареты, чуть подавшись вперед, он все время, где надо и не надо, нажимал на сирену и мчался по улицам так, словно и впрямь чувствовал себя за штурвалом самолета, а не за рулем обычного такси. Это была старенькая машина, которая, наверно, долгие годы верой и правдой служила своему хозяину. Она стонала, охала, трещали все ее суставы, шины шипели на виражах, но хозяин, захваченный азартом, не замечал жалоб железного коня, и лишь искоса, веселым глазом поглядывал на пассажира: "Ну, как?"
А пассажир, одобрительно кивая, думал: "Может, не стоит так спешить? А вдруг он поехал на аэродром? Или совсем никуда не поехал, а только разыграл комедию, оставив меня в дураках?" Но, вспомнив поведение Вайса в последние дни, его нервозность, внезапные приступы глубокой задумчивости, Григорий отбросил последнее предположение. Работа в Заксенхаузене с королем фальшивомонетчиков Маркусом Пельцем оставила в душе Вайса неизгладимый след, до маниакальных размеров довела алчность к деньгам. В таких случаях здравый смысл пасует перед ненасытной жадностью. Вайс не мог, у него просто не было сил устоять перед искушением… Григорий вспомнил землисто-серое лицо своего спутника во время полета, вспомнил и то, как у Вайса выворачивало все нутро, и успокоился: такой самолетом не полетит.
Такси выскочило на площадь Пьятисто. В глубине высилось здание вокзала. Григорий поискал глазами желтое такси. Его не было.
- Приехали!
Тормоза зашипели на самой высокой ноте, и машина остановилась.
- Что скажет синьор? - на возбужденном лице водителя поблескивали капельки пота.
- Высший пилотаж! - искренне похвалил Григорий.
Машина отъехала.
Купив журнал, Григорий отыскал удобное для наблюдения место, откуда хорошо просматривалась площадь. Спустя некоторое время подъехало желтое такси, но не то, которое он ждал. Открылась дверца и вышла величественная матрона, а за ней, словно горох из перезревшего стручка, посыпались крикливые, вертлявые дети. Даже не верилось, что одна маленькая машина может вместить столько народу.
Шли минуты, у вокзала одна за другой останавливались машины различных марок и расцветок: светло-серые, голубые, зеленые, черные, похожие на огромных жуков, белые, словно птицы, которые на миг присели, сложив крылья. И ни одного желтого такси… Но вот Григорий на миг прикрыл лицо журналом, потом осторожно, краешком глаза, выглянул из своего укрытия. Так и есть! Из машины вышел Вайс. Прежде чем расплатиться, оглянулся. Направился прямо в вокзал. Исчез в пасти широченной двери.
Немного подождав, Григорий пошел за ним следом. Стал у входа за колонной. Ага, вот и кладоискатель. Рыщет возле касс. Теперь направляется в буфет. Пьет кефир. Просит дать еще стакан. Можно выйти, сменить позицию. Бедняга, видно, так спешил, что не успел позавтракать. Подошел к телефону, набирает номер. Издали видно, как Вайс удивленно и взволнованно опускает и снова подносит трубку к уху. "Проверяет, дома ли я? Звони, звони, болван, зуммера не будет, телефон выключен…"
Когда по радио сообщили о посадке на миланский поезд, Григорий насторожился: северное направление. А Вайс не проявляет никаких признаков заинтересованности. Он продолжает слоняться по залам, останавливается возле киосков, равнодушно окидывает взглядом немудреные сувениры, рассчитанные на нетребовательного покупателя. И только когда радио последний раз напомнило, что поезд номер такой-то отходит с пути такого-то, Вайс, еще раз оглянувшись, выскользнул на перрон и вскочил на ступеньку вагона. Поезд тотчас тронулся.
С облегчением вздохнув, Григорий вышел на привокзальную площадь.
Разговор на Аппиевой дороге
До Корсо Витторио Эмануэле Григорий дошел пешком. Как приятно чувствовать себя ничем не связанным, знать, что за тобой никто не следит, что ни позади, ни рядом не маячит угрюмая фигура Вайса! Можно слиться с толпой прохожих, брести наугад, испытывая странное ощущение, будто ты живешь в двух измерениях: шагаешь по улицам современного шумного города и одновременно медленно бредешь по еще не истертым камням мостовой Римской империи, мимо величественных и прекрасных сооружений, призванных увековечить победы цезарей, прославить милость богов, поднять смертных до их уровня, поразить взоры варваров размахом и грандиозностью всего увиденного.
Здесь, в Риме, промежуток времени, исчисляющийся тысячелетиями и столетиями, не казался столь грандиозным - прошлое вплотную приблизилось к современности. Поэтому само понятие "время" стало абстрактным и относительным.
Невольно хотелось замедлить шаг. "Какое значение имеет час, два, даже целый день?" - лукаво нашептывало сознание, убаюканное размеренным ритмом позднего утра; все, кто спешил на работу, уже прошли, и теперь на улицу высыпали люди, не обремененные заботами, просто погулять.
Григорий, борясь с искушением тоже отправиться на форум Романум или на Палатинский холм, быстро свернул к стоянке такси.
- На правый берег, через мост Анджелло! - бросил он шоферу, усаживаясь на заднее сиденье, подальше от водителя: по наблюдениям Григория, римские таксисты были не в меру болтливы, особенно если замечали, что пассажир - иностранец. К католическому колледжу можно было проехать и более близким путем, но Гончаренко хотелось собраться с мыслями, подготовиться ко всякого рода неожиданностям, которые могут подстерегать его. Ведь Джузеппе не сказал ничего конкретного, а лишь сообщил адрес, где можно узнать о месте пребывания падре.
Вот уже и мост. Справа проплывает зубчатое круглое здание замка святого Ангела. Мавзолей императора Адриана, переоборудованный папами в крепость. Когда-то она была действительно грозной и неприступной. Не напрасно папы отсиживались за ее стенами, как только их власти грозила опасность, или если в Рим врывались вражеские войска. Сейчас бойницы были пусты. Приземистое тело замка словно вросло в землю.
- Теперь налево. Остановитесь у католического колледжа на улице…
- Да, да, синьор, я знаю, - почему-то недружелюбно буркнул шофер. Он не раз подвозил к колледжу людей в штатском, и все они были так же молчаливы, как этот сегодняшний пассажир. Зато расплачивались щедро. Нетрудно догадаться по каким причинам.
Год или полтора назад даже в газетах промелькнуло что-то о чрезмерном гостеприимстве монсиньора Орсини, да и среди таксистов пополз слушок…
Руки шофера крепче сжали руль. Заработать лишнюю сотню лир, конечно, приятно, но попадись ему этот щеголь где-нибудь в темном углу… Узнал бы он тогда, что такое подлинное итальянское гостеприимство.
Григорий не понял, почему машина так резко затормозила у колледжа и почему, беря деньги, водитель так сурово взглянул на него.
Впрочем, раздумывать над этим он не стал. Голова была занята другим.
За высокой оградой с узкими воротами покачиваются кроны деревьев. Сам колледж, очевидно, находится в глубине сада, - отсюда с улицы не видна даже крыша.
Подойдя к воротам, Григорий поискал кнопку электрического звонка и не нашел. Должно быть, надо стучать - эта старинного литья бронзовая голова льва, очевидно, служит своеобразным молотком. Взявшись за кольцо, вдетое в ноздри, Григорий приподнял его, чтобы ударить и… не смог скрыть улыбку. Из раскрывшейся пасти, напоминая клыки, торчали две белые кнопки. Итак, надо только опустить львиную челюсть, легонько потянуть за кольцо… Дань старине, соединенная с современными удобствами, а может, предостережение всем тем, кто явится сюда нежеланным гостем?
Одноглазый сторож в сутане молча выслушал пояснения посетителя о том, что монсиньор Алоиз Орсини предупрежден о его приходе, и так же молча качнул головой, указывая направление, в котором надо идти.
"Сначала пасть льва, потом Циклоп… Кто же ждет меня дальше? Еще какое-нибудь чудище?" - шутя спросил себя Гончаренко, шагая к главному входу в колледж.
Но монсиньор Алоиз Орсини никак не походил на чудовище. Наоборот - его красивое лицо излучало кротость, губы приветливо улыбались, черные глаза смотрели проникновенно и спокойно, хорошо поставленный голос опытного оратора вибрировал множеством интонаций.
Несколько минут шел живой, светский разговор на общие темы, потом настоятель колледжа сокрушенно вздохнул:
- К сожалению, от материй высоких нам придется перейти к делам земным. Синьор Джузеппе предупредил меня о цели вашего прихода. Речь идет о встрече с падре Антонио.
- Да, монсиньор, у меня к нему важное и не терпящее отлагательства дело.
- В свое время под этой крышей обрели приют многие ваши соотечественники, ведь двери нашей обители всегда открыты для всех гонимых и страждущих. Теперь, когда падре Антонио полностью и безоговорочно вручил нам свою судьбу…
- Я понимаю ваши опасения, монсиньор, и сразу же хочу предупредить: мои намерения весьма дружеские.
- Вы приехали из Испании и, насколько мне известно, занимаете там в школе весьма ответственную должность. Будет резонно допустить, что вы прибыли с какими-то официальными полномочиями. Они у вас есть?
- Не стану скрывать, есть. Но… в данном случае я пришел как частное лицо.
Переведя взгляд с Григория на кончики своих пальцев, сплетенных на поверхности стола, настоятель с минуту перебирал ими, что-то обдумывая.
- Где гарантия, что интересы частного лица не противоречат заповедям любви и милосердия, которые исповедует святая католическая церковь? - наконец спросил монсиньор Алоиз, подняв глаза на Григория.
- Я просил бы вас присутствовать при моей беседе с падре. Из нее вы узнаете, что речь идет о большой сумме денег, которую падре хочет передать на нужды церкви. Я могу помочь ему сделать это, в благодарность за заботу о близком мне человеке.
- Хорошо! - монсиньор Алоиз поднялся, держа в руке маленький серебряный звоночек.
- Попросите падре Антонио немедленно спуститься сюда! - приказал надзиратель колледжа молодому худощавому монаху, который бесшумно, словно привидение, возник в дверях. Выслушав приказание, тот низко поклонился и так же бесшумно исчез.
- У меня к вам просьба, монсиньор… - Григорий замолчал, словно взвешивая каждое слово, которое собирался произнести. - Не знаю, должен ли я, могу ли я… видите ли, положение, в которое я себя поставил… и возможные последствия…
- Вы можете быть вполне откровенны, сын мой!
- Откровенен… я стремлюсь к этому всем сердцем. Но когда в душе такое смятение, когда ты сам не знаешь правильно ли поступил, пренебрегая обязанностями службы во имя голоса совести… Постараюсь коротко: мне поручено вернуть падре Антонио в Испанию, конечно, с деньгами, которые он считает собственностью церкви, а я стараюсь спасти его от неминуемого наказания. Если кто-нибудь узнает о том, что я его предупредил…
- Вы хотите сохранить в тайне вашу встречу с падре Антонио?
- Да, монсиньор, о падре, возможно, будут расспрашивать.
- Осквернить свои уста ложью?.. Вы понимаете, чего требуете от меня?
- Существует тайна исповеди. Считайте, что я исповедовался перед вами… И существует неприкосновенность убежища для всех гонимых и страждущих, как вы сами сказали… К тому же падре Антонио не совершал никакого преступления. Оставив кесарю кесарево, он забрал лишь то, что принадлежит богу.
В глазах Алоиза Орсини вспыхнули насмешливые искорки:
- Ого, вы даже заботитесь о делах небесных?
- О земных. Хотя как на это взглянуть. Если спасение несчастной женщины и больного ребенка считать актом милосердия… Вы, вероятно, слышали от падре историю Агнессы Менендос и ее дочери?
- Да, но слышал и другое: вы хотите отвратить ее сердце от единственного утешения, какое у нее есть, - от веры в высшее провидение.
- Девочке прежде всего необходим хороший врач, монсиньор. Мы живем не в средневековые времена, а в двадцатом веке, когда диалог между наукой и религией стал вполне реальным и уже ведется.
- Мне нравится ваша откровенность, сын мой, она больше всего убеждает в чистоте ваших помыслов.
Настоятель колледжа поднялся и вышел из-за стола.
- Я считаю, что мне не нужно присутствовать при вашей беседе с падре, и поэтому прощаюсь.
Произнеся еще несколько любезных слов, монсиньор Алоиз Орсини открыл боковую дверь, которая, должно быть, вела в его личные апартаменты.
Григорий остался в кабинете один. Очень хотелось курить, он вынул сигарету, достал зажигалку, но вдруг спохватился; здесь, наверно, нельзя курить. И курительные принадлежности отправились обратно в карман.
Навязчивая мысль об одной-единственной затяжке, сводчатый потолок, нависший над головой, толстые стены, сквозь которые, казалось, не проникал ни малейший звук - все это страшно нервировало Григория. Вообще последнее время он испытывал острое недовольство собой, потому что раздражительность его с каждым днем возрастала. Это и понятно. Стоять почти на пороге свободы и сдерживать себя, чтобы не переступить его, потому что по собственной инициативе взвалил себе на плечи заботы об Агнессе, прибавив к ним дела значительно более важные, связанные с Рамони и всей его стаей. Во всех уголках земного шара зашевелились, задвигались ядовитые пауки и без устали ткут да ткут свою пряжу, и если не разорвать ее вовремя, они опутают ею весь мир. Чтобы избавиться от этого, надо любой ценой достать список военных преступников, переправленных через Италию. Ведь места пребывания этих фашистов - потенциальные очаги будущих пожарищ. Этот список Рамони неосмотрительно хранит у себя на вилле. Любопытно, значатся ли в списках те, для кого именно колледж был убежищем и перевалочной базой? Наверно, нет! У Ватикана своя политика. Поэтому здесь всячески затушевывают позорное поведение папы Пия XII, который, открыто встав на сторону фашизма, принес немало вреда движению Сопротивления и затратил много усилий, чтобы христианско-демократическая партия откололась от Комитета национального освобождения, созданного в 1943 году. Времена изменились, итальянский народ доказал, что он ненавидит фашизм, и действовать теперь приходится осторожно… Поэтому и тайны монсиньора Алоиза Орсини, такого ласкового и нежного, что хоть к ране прикладывай, запрятаны слишком глубоко…
Появление падре Антонио вернуло Григория к заботам сегодняшним. Падре вошел быстро и, лишь переступив порог, замедлил шаг, одновременно склонив голову в почтительном поклоне.
- Простите, монсиньор, я был в самой… - слова замерли у него на губах, глаза округлились. - Фред Шульц? Вы?
- Все дороги ведут в Рим… Помните наш ночной разговор?
- Да, это были ваши последние слова. Но я не придал им значения - вы же собирались остаться там, надеясь превратить какой-то камень в хлеб.