* * *
Габриель Аллон спустился в каюту и достал из стенного шкафчика, находившегося над портативной газовой плитой, девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет системы "Глок". Габриель предпочитал модель среднего размера, которая из-за укороченного ствола обладала меньшей точностью, но которую именно по этой причине было легче прятать. Оттянув назад затвор, он дослал патрон в патронник и опустил оружие в правый карман штормовки. Затем, нажав на тумблер, он выключил сигнальные огни и поднялся на палубу.
Снизив скорость, он сделал поворот и двинулся к пирсу. В скором времени он заметил большой "мерседес", припаркованный неподалеку от его дома, и услышал, как хлопнула дверца машины. Подсветка салона была отключена. Ничего удивительного – профессионал. Габриель опустил руку в карман и сжал в кулаке ребристую рукоятку "глока", держа указательный палец рядом со спусковой скобой.
Между тем незваный гость прошел по пирсу и спустился по каменным ступеням к воде. Габриель узнал бы этого человека в любом обличье и с какого угодно расстояния. Да и трудно было не узнать этот выдававшийся вперед подбородок, лысый череп, напоминавший по форме пулю, и походку боксера, направлявшегося к центру ринга. На мгновение ему захотелось развернуться и, удалившись от берега, скрыться в тумане. Но вместо этого он, отпустив рукоять пистолета и вынув из кармана руку, стал править к пирсу.
* * *
Шамрон, обойдя студию Габриеля, остановился у картины Вичеллио.
– Это, что ли, величайшее приобретение Ишервуда? Тот самый утраченный фрагмент алтаря кисти Вичеллио? Не могу представить, чтобы уважающий себя еврейский парень посвятил себя целиком работе над этой хреновиной. Я вообще не понимаю людей, которые тратят время и деньги на такие вещи.
– Это меня не удивляет. Что, скажи, ты сделал с беднягой Джулианом, чтобы заставить его меня предать?
– Расплатился за ленч в ресторане Грина. Ты же знаешь, Джулиана назвать стоиком трудно.
– Зачем ты вообще сюда приехал?
Но Шамрон выкладывать свои карты не торопился.
– Судя по всему, ты процветаешь, – сказал он. – Этот дом наверняка обошелся недешево.
– Я один из самых известных реставраторов в мире.
– Сколько, интересно знать, тебе заплатит Джулиан за реставрацию картины Вичеллио?
– Не твое дело.
– Или ты мне сам об этом скажешь – или мне скажет Джулиан. Но я бы предпочел услышать от тебя. Думаю, твой ответ окажется ближе к истине.
– Сто тысяч фунтов.
– Ты хотя бы малую толику этих денег у него видел?
– Мы ведь разговариваем о Джулиане Ишервуде, верно? Он заплатит мне, когда продаст Вичеллио. Но даже если он его продаст, мне, возможно, придется эти деньги из него выколачивать.
– А этот Рембрандт что здесь делает?
– Это халтура для аукциона "Кристи". Работы здесь не много – надо кое-что подправить, освежить и нанести новый лаковый слой. Я еще окончательно не решил, что буду делать с этим полотном…
Шамрон отошел от картины Вичеллио и остановился у рабочего стола Габриеля, где стояли банки с красками и химикатами.
– И под каким именем ты сейчас скрываешься?
– Ты мне этот паспорт не давал, если это то, что тебя интересует.
– Значит, ты у нас сейчас итальянец?
– Вроде того. А ты кто?
– Меня зовут Рудольф Хеллер.
– Ах да! И как только я мог забыть? Ведь герр Хеллер – один из твоих любимых псевдонимов. Надеюсь, бизнес у господина Хеллера идет хорошо?
– У нас бывают хорошие времена – и не очень.
Габриель включил установку с галогенными лампами и направил их ослепительный свет на Шамрона.
Шамрон замигал.
– Выключи эту штуковину, Габриель.
– Я знаю, что ты предпочитаешь обделывать свои делишки в темноте, герр Хеллер, но мне хочется посмотреть тебе в глаза. Итак, что тебе от меня нужно?
– Может, прокатимся на машине?
* * *
Они мчались по узкой дороге, обсаженной с обеих сторон колючими кустами акации. Габриель правил машиной одной рукой, но ехал при этом очень быстро. Когда Шамрон попросил его замедлить ход, Габриель еще сильнее надавил на педаль газа. Шамрон попытался наказать его за это табачным дымом, но Габриель опустил стекла машины, после чего в салоне установился пронизывающий холод. Шамрон сдался и выбросил сигарету в окно.
– О том, что случилось в Париже, знаешь?
– Я смотрел телевизор и читал газеты.
– Люди, которые сделали грязную работу в Париже, были очень хорошо подготовлены – лучше, чем когда-либо. На уровне боевиков организации "Черный сентябрь". Это тебе не мальчики с камнями и не те юноши, что выходят на рынок, примотав к телу скотчем несколько фунтов взрывчатки "семтекс". Это настоящие профессионалы, Габриель.
Габриель сосредоточился на вождении и, казалось, не обращал на речи Шамрона никакого внимания. Но ему не понравилась реакция, которую вызвало в его организме сообщение Шамрона. Пульс участился, а ладони увлажнились.
– Команда у них большая – десять, возможно, двенадцать оперативников. У них есть деньги, транспорт, фальшивые паспорта. Кроме того, акция была распланирована до мелочей. Все дело заняло от начала и до конца тридцать секунд, не больше. Потом, в течение следующей минуты, все участники нападения с места преступления исчезли. Французам не удалось взять ни одного человека.
– Какое отношение все это имеет ко мне?
Шамрон прикрыл глаза и процитировал изречение из Ветхого Завета:
– "Враги поймут, что Я – Бог, когда моя месть настигнет их".
– Иезекииль, – сказал Габриель.
Шамрон продолжил:
– "Если кто-нибудь убьет одного из моих людей, Я в ответ должен поразить его". Скажи, ты веришь в это, Габриель?
– Я привык в это верить.
– А я вот верю в то, что, если ребенок поднимает камень, чтобы бросить в меня, я должен пристрелить его прежде, чем камень вылетит из его руки. – В темноте вспыхнула зажигалка, высветив на мгновение жесткие черты Шамрона, морщинистые веки и дряблые щеки. – Возможно, я какой-то реликт, ископаемое. Но я до сих пор помню, как прижимался к груди своей матери, когда арабы грабили и жгли наше поселение. Кстати сказать, арабы убили моего отца во время так называемой всеобщей забастовки в тридцать седьмом. Я тебе когда-нибудь об этом рассказывал?
Габриель молча смотрел на дорогу.
– Между прочим, они и твоего отца убили. На Синае. А твоя мать, Габриель? Сколько она прожила после того, как умер твой отец? Два года? Три?
На самом деле она прожила чуть больше года, подумал Габриель, вспоминая, как он опускал изъеденное раком тело матери в могилу, вырытую на склоне холма у Израильской долины.
– Ты что, собственно, хочешь всем этим сказать?
– Я хочу сказать, что месть – хорошее дело. И здоровое. Она очищает.
– Месть ведет лишь к новому витку убийств и насилия. На месте каждого убитого нами террориста всегда оказывается какой-нибудь парень, который сначала берет в руку камень, а потом и автомат. Они как зубы у акулы – ломается один, сразу вырастает другой.
– Значит, нам ничего не надо делать? Ты это мне хочешь втолковать, Габриель? Предлагаешь стоять в сторонке и смотреть, как эти ублюдки убивают наших людей?
– Ты отлично знаешь, что я говорил о другом.
Шамрон замолчал и посмотрел в окно "мерседеса" на деревенские домики, мимо которых они проезжали.
– Как бы то ни было, это не моя идея, а премьер-министра. Ему, как политику, необходим мир с палестинцами, но он не может его подписать, пока экстремисты швыряют с балкона гнилые помидоры на сцену, где разворачивается это величественное историческое действо.
– С каких это пор ты стал таким миролюбивым, Ари?
– Мое мнение по данному вопросу не столь существенно. Я простой солдат тайной службы, который делает то, что ему говорят.
– Чушь собачья.
– Ладно, если тебя интересует мое мнение, скажу. Я не верю, что после подписания этого договора мы будем в большей безопасности, нежели до этого. По мне, пылающий в сердце палестинца огонь не погаснет до тех пор, пока все евреи не будут сброшены в море. Но я тебе так скажу, Габриель: мне предпочтительнее иметь дело с открытым врагом, нежели с тем, который видит свою выгоду в том, чтобы притворяться другом.
Произнеся это, Шамрон потер переносицу, на которую слишком сильно давили элегантные очки в черепаховой оправе. Шамрон постарел – Габриель заметил это по углубившимся морщинам возле глаз. Даже великий Шамрон ничего не мог противопоставить разрушительной работе времени.
– Ты знаешь, что произошло в Аммане?
– Я читал об этом в газетах. Кроме того, я знаю, что случилось в Швейцарии.
– Ох уж эта мне Швейцария, – печально произнес Шамрон, как если бы речь шла о неудачном романе, который ему хотелось поскорее забыть. – Казалось бы, простая операция, верно? Нужно было установить "жучки" на квартире исламского экстремиста высокого ранга. Всего-навсего. В свое время мы делали такие вещи с закрытыми глазами. Приходишь, ставишь необходимое устройство и уходишь, пока хозяин не вернулся. Но эти идиоты забыли, что швейцарцы самые бдительные люди на свете. Одна старая дама заметила что-то подозрительное, позвонила куда надо, и не прошло и четверти часа, как вся команда оказалась в руках швейцарской полиции.
– Какое несчастье…
– Вот именно. Потому-то отсюда я и лечу в Цюрих. Хочу упросить наших швейцарских братьев приложить максимум усилий, чтобы это дело не стало достоянием общественности.
– С удовольствием посмотрел бы, как это у тебя получится.
Шамрон утробно хихикнул. Габриель неожиданно для себя подумал, что ему, как это ни странно, временами не хватало этого человека. Сколько же прошло времени с тех пор, как они в последний раз виделись? Лет восемь? Да нет, больше, почти девять. Шамрон приехал в Вену после взрыва, чтобы кое-что подчистить и лично убедиться в том, что истинная причина пребывания Габриеля в этом городе осталась в тайне. Габриель видел Шамрона после этого еще один раз – когда прилетел в Тель-Авив, чтоб сказать ему, что подает в отставку.
– Не могу сказать точно, когда все пошло наперекосяк, – сказал Шамрон. – Сейчас, к примеру, у нас считают, что мирное соглашение вот-вот будет подписано, а коли так, то нам уже ничто не грозит. Они не понимают, что мирное соглашение только прибавит фанатикам отчаянности. Они не понимают, что нам придется шпионить за нашими новыми арабскими друзьями не менее старательно, чем в те времена, когда они открыто призывали к нашему уничтожению.
– Шпионы никогда не останутся без работы.
– Но в наши дни умненькие мальчики, которые приходят к нам по призыву, отслужив свое, бегут от нас, как черт от ладана. Им хочется делать деньги и болтать о всяких пустяках по мобильнику, сидя в кафе на улице Бен-Иегуды. Но мы-то привыкли, что у нас работают самые лучшие. Такие, как ты, Габриель. Теперь же нам приходится довольствоваться парнями, которые слишком глупы или ленивы, чтобы сделать карьеру на гражданке.
– Измените тактику по набору новых агентов.
– Уже изменили. Но сейчас мне более всего нужен ветеран. Такой, который мог бы проводить операции в Европе, не ставя об этом предварительно в известность правительство страны пребывания и не попадая на первые полосы таких изданий, как "Санди таймс". Ты мне нужен, Габриель, ибо я нуждаюсь в специалисте высшего класса. Я хочу, чтобы ты сделал для службы то, что делаешь сейчас для Ишервуда, реставрируя его Вичеллио. Наша служба находится в плачевном состоянии, и я хочу, чтобы ты помог мне ее отреставрировать.
– Я могу отреставрировать полотно, пролежавшее пятьсот лет в грязи и забвении, но восстановить службу, которая на протяжении десяти лет деградировала из-за лености и некомпетентности руководства, – это дело совсем иного плана. Поищи другого ветерана, который поможет тебе поймать террористов и вселить страх божий в сердца твоих сотрудников. Что касается меня, то я подписал контракт с другим человеком.
Шамрон снял очки, подышал на стекла и стал протирать их концом своего шелкового шарфа.
– Между прочим, это был Тарик, – произнес он, осматривая стекла очков в тусклом свете, исходившем от приборной доски. – Неужели я тебе об этом еще не сказал? Ну так сейчас скажу: посла и его жену убил в Париже Тарик. Это его стараниями воды Сены покраснели от крови наших граждан. Повторяю, это сделал Тарик – твой старый приятель.
Габриель неожиданно ударил по тормозам, и очки Шамрона звякнули о ветровое стекло "мерседеса".
* * *
Габриель проехал через поселок Лизард-Таун и покатил по поросшей травой равнине к морю. Загнав машину на парковочную площадку рядом с маяком, он выключил двигатель. Потом они с Шамроном вышли из машины и стали подниматься по обрывистой узкой тропинке в скалы. В воздухе стоял неумолчный гул прибоя и слышались пронзительные крики морских птиц.
На краю обрыва горели окна маленького кафе. Хотя официантка сказала, что кафе закрывается, Габриелю удалось обаять ее, и она согласилась принести им два омлета и чайник горячего чая. Шамрон, продолжая изображать герра Хеллера, взял салфетку и с брезгливым видом отряхнул пыль со своих дорогих замшевых мокасин. Девушка, которая их обслуживала, носила множество блестящих браслетов, издававших при каждом движении мелодичный звон. В ее внешности было что-то от Лии; Габриель сразу это подметил, Шамрон, разумеется, тоже.
– Откуда ты знаешь, что это был Тарик?
– А ты о девушке-американке ничего не слышал? О той, которую он использовал, как прикрытие, на чьей квартире жил и которую потом пристрелил, не моргнув глазом? Тарик любит женщин. Плохо то, что конец у всех его женщин один – смерть.
– Мертвая американка, говоришь? И это все, что у тебя есть?
Шамрон рассказал ему о видеопленке, об официанте, который звонил из музея по мобильнику за минуту до того, как посол и его супруга сели в машину.
– Официанта зовут Мохаммед Азис. В компании, которая нанимала его на работу, он выдавал себя за алжирца. Но он не официант и не алжирец. Согласно нашим данным, он работает в организации Тарика вот уже десять лет. В операциях, которые проводит Тарик, он на вторых ролях – находится, так сказать, на подхвате.
Когда девушка со звенящими браслетами на руках подошла к их столику, чтобы долить в чайник кипятку, Шамрон замолчал. Потом, проводив ее глазами, спросил:
– У тебя женщина-то есть? – Шамрон любил задавать вопросы, касавшиеся личной жизни сотрудников, и никакого смущения при этом не испытывал. О своих людях он должен был знать все.
Габриель покачал головой и занялся исследованием плескавшегося в чашке напитка. Молоко на дне, заварка на поверхности – типичный чай по-английски. Шамрон положил себе в чашку три куска сахару, быстро размешал и продолжил расспросы.
– Неужели ты так и не обзавелся любовницей? Какой-нибудь вдовушкой, которую ты вечерами катаешь на лодке?
– Я женщин на своей лодке не катаю. Только Пиила.
– Ах да, Пиил. Твой сторож…
– Да, мой сторож.
– А можно ли мне поинтересоваться, почему у тебя нет подруги?
– Нельзя.
Шамрон нахмурился. Раньше он знал о личной жизни Габриеля все.
– А как тебе эта девушка? – Шамрон кивком головы указал на официантку. – Она с тебя просто глаз не сводит. Не интересуешься, нет?
– Она еще ребенок, – сказал Габриель.
– Это ты у нас ребенок. Самый настоящий.
– Да мне скоро стукнет пятьдесят.
– А выглядишь на сорок.
– Это потому, что я больше на тебя не работаю.
Шамрон стер салфеткой с губ жир от омлета.
– Может, ты не обзаводишься женщиной, потому что боишься, что Тарик ее тоже убьет?
Габриель вздрогнул, как если бы у него над ухом прозвучал выстрел.
– Если ты поможешь мне разобраться с Тариком, тогда, возможно, ты простишь себе то, что произошло в Вене. Я знаю, что ты винишь за это себя, Габриель. Если бы не тунисское дело, Лия и Дэни никогда бы не оказались в Вене.
– Заткнись…
– Возможно, если ты поможешь мне прикончить Тарика, тень Лии оставит наконец тебя в покое и ты снова сможешь зажить нормальной жизнью.
Габриель поднялся с места, швырнул на стол измятую десятифунтовую купюру и вышел из заведения. Шамрон, виновато улыбнувшись официантке, не спеша последовал за ним.
* * *
Внизу, у подножия скал, находился небольшой, покрытый сероватым песком пляж с заброшенной спасательной станцией. Из-за туч вышла яркая луна, сея серебристый свет на волновавшуюся поверхность моря. Габриель, засунув руки в карманы, смотрел на море и вспоминал Вену. В частности, день перед взрывом, когда они с Лией в последний раз занимались любовью. Это был последний раз, когда он занимался любовью с кем-либо… Помнится, Лия тогда настояла, чтобы они не опускали шторы, хотя окна спальни выходили на двор и дом напротив, и Габриель не сомневался, что соседи за ними подглядывают. Кстати сказать, Лия на это надеялась. Она находила в такого рода эксгибиционизме некое извращенное удовольствие, напрямую связанное с ее странным пониманием справедливости. Казалось, она стремилась доказать местным жителям, что евреи – пусть даже они с Габриелем были тайными евреями и выдавали себя за итальянского реставратора и его швейцарскую подругу – могут заниматься любовью и получать удовольствие в том самом городе, где их в свое время так жестоко притесняли и преследовали. Габриель помнил влажный жар ее тела и легкий привкус соли на коже. Потом он уснул, а когда проснулся, увидел Лию, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами, сидя на краю постели.
– Я больше не в силах всего этого терпеть и хочу, чтобы это было твое последнее дело. Ты должен пойти в свой офис, потребовать отставки и заняться наконец какой-нибудь нормальной работой. Мы можем остаться в Европе, где тебя знают как реставратора. Занимайся реставрацией картин, если хочешь, но только реставрацией. Обещай мне это, Габриель, прошу тебя.
Подошел Шамрон и встал с ним рядом. – Не так уж это и просто, Ари. Особенно когда об этом говоришь ты.
Габриель поднял на него глаза.
– Почему ты вернулся в офис? Отчего тебе не жилось в Тибериасе? Почему ты по первому же звонку примчался в Тель-Авив?
– Слишком много дел остались незаконченными. Наверное, не было еще на свете человека, который, работая в секретной службе и уходя в отставку, оставил бы все свои дела в полном порядке. Мы всегда после себя что-нибудь оставляем. Незавершенные операции, старых врагов. И они напоминают о себе, как былая любовь. Кроме того, я не мог позволить, чтобы Алсатиан и Лев окончательно развалили службу.
– Но почему ты продолжаешь держать при себе Льва?
– Потому что мне было велено его не трогать. Лев дал премьер-министру понять, что, если я попытаюсь его уволить, без скандала не обойдется. Премьер-министр же испугался, что внутренние свары могут парализовать оперативный отдел. Короче говоря, он дал слабину, и Лев остался.
– Он настоящая змея.
– Кто, премьер-министр?
– Нет, Лев.